Клара Санчес - Последнее послание из рая
– Мой брат был связан с очень опасными людьми, – говорит она.
Я советую ей рассказать об этом полиции, так как мне не приходит в голову ничего иного.
– Это не так просто. Мой муж и слышать не хочет о полиции. Они сразу набросятся на него.
– А я ничего не могу поделать, – отвечаю я.
– В Мексике все сложнее, – говорит она. – Пойми – мы с Эдуардо здесь иностранцы.
– Да, но здесь дело не сдвинулось с мертвой точки. Никаких следов Эдуардо.
– Ты говоришь так, словно произошло… – произносит она в отчаянии, приглушенном мелодичным выговором, – словно произошло…
Мне хочется спросить у нее то, что я давно хочу выяснить, хотя теперь это желание уже не так велико.
– Ты счастлива?
Как и следовало ожидать, сначала она испытывает некоторую неловкость, но потом отвечает:
– Ты так романтичен, романтики обычно пользуются большим доверием. Вы не способны причинить вред кому бы то ни было.
– Ты уверена?
– Абсолютно.
– Ты никогда не была романтичной, правда, Таня?
– Я тобой восхищаюсь, поверь мне.
– Я тебе скажу о том, что считаю правдой. Эдуардо не вернется. Не знаю, случилось с ним что-нибудь или он исчез по собственной воле. Единственное, что я знаю, это то, что он не вернется. Выброси из головы мысль о том, что снова увидишь его. Я сожалею.
Заметно, что Таня расстроена, что я причинил ей страдания.
– Тебе не следовало говорить мне это.
– Ты это знаешь не хуже меня. Возможно, он сам добровольно ушел из нашей жизни. Я этот его поступок тоже не одобряю.
– Он такой хорошенький, – говорит Таня. – Помнишь, как мы купались в бассейне? Ты был настоящий мужчина, а он, он очень страдал оттого, что не похож на тебя.
– Думаю, он слишком умен, чтобы позволить кому бы то ни было обмануть себя, загнать в тупик, справиться с ним, – говорю я.
– Да, возможно, – говорит Таня. – Но я скучаю по нему. Знаешь что? Когда мы были детьми, мне часто снилось, что Эдуардо потерялся и мы не можем его найти. Потерялся в огромной толпе. Такой миниатюрный, такой тоненький пропал среди других людей, как будто его поглотили пустоты между людскими телами и глазами, – людей, которые не обращали на него внимания. Или еще: мы гуляем по полю, и вдруг пространство перед нами разверзается, превращается в бездну, и мы видим только эту бездну, больше ничего. В душе я очень радовалась, что это только сон. А то, что происходит, это сон?
– Когда речь идет о сне, есть основания сомневаться, но мы имеем дело с реальностью. А реальность несомненна.
– Ты всегда казался старше, чем был на самом деле, правда.
Спросить бы ее, почему она никогда не входила в мой душевный мир. Почему ни разу не вошла в мою жизнь. Но что она могла знать о том, что я так ценил? Что могла знать о себе самой в моих мыслях?
Я целую вечность не был в Соко-Минерве. «Аполлон» – это настоящее, Минерва – это прошлое. Заезжаю в пиццерию «Антонио», потом в химчистку. Я думал, что это место будет наполнено тенями, но встречаю там тех же самых, только слегка постаревших людей, которые держат в руках те же самые чашки с кофе, те же самые сигареты и разговаривают теми же самыми голосами. Стоит на своем месте и «альфа-ромео» с ребенком внутри. Конечно, кого-то не хватает, в жизни происходит так, что тот, кого нет, не считается. Остальные просто не замечают его отсутствия. Не может жить тот, кто не живет, а жизнь суть совокупность тех, кто живет. Доказательством этому служит то, что все продолжается по-прежнему, несмотря на то что я в Соко-Минерве долго отсутствовал. В Великой памяти существует всего одна возможность запомниться, та, что существует сейчас. Я покупаю косынку для Ю и очень надеюсь вручить ее ей. Мечтаю о том, как она входит в квартиру сто двадцать один, а я сижу там и ожидаю ее. Думаю о том, что это мечта о голове, о волосах, собранных в конский хвост, о лице цвета белого фарфора, о красных губах и о таинственных, спрятанных за щелками глазах. Они смотрят изнутри и как бы предвосхищают свой взгляд. Я осторожно помещаю эти думы в ее головку и с любовью оставляю их среди других дум, которые мне неизвестны.
После завтрака мать углубляется в изучение журналов по оформлению интерьера и в объявления о продаже домов, а я надеваю свой лучший костюм и бреюсь, потому что было бы неприятно показаться Ю хотя и не очень, но все-таки больным. Перед тем как уйти, я спрашиваю у матери, как идут дела с выбором дома и остановила ли она уже на чем-нибудь свой выбор. Она мне признается, что никак не может сделать выбор между большим загородным домом и квартирой в Мадриде, занимающей целый этаж. Я говорю ей: «А почему бы не выбрать и то, и другое?» Она задумывается, словно подсчитывает богатства своего суженого. Я кладу в карман косынку и ключи от машины, беру несколько банок пива и выхожу на улицу. На небе меня встречает багрянец, словно во вселенной занимается огонь.
Я повторяю вечерний маршрут прошлого дня. Автострада и отрезок пути, застроенный домами прошлого века, а далее – Кастельяна. Мне никак не приходит на ум, как объяснить Ю свое решение преподнести ей подарок. Так что косынка, лежащая в кармане, слегка нервирует меня.
Это так легко – подойти к кремовой двери и открыть ее. Я закрываю ее за собой и сразу же, посмотрев вокруг, замечаю нечто новое. Кровать застелена, а грязные рубашки и кальсоны Эдуардо исчезли из поля зрения. В туалете не только повешены прежние полотенца, но и появились новые, возможно, более чистые. Я делаю, по-видимому, ошибочное заключение, что это Ю завершила начатую мной работу. Либо она, либо Эдуардо. Я включаю отопление, открываю банку с пивом, сажусь и жду. Не хватает только телевизора. Ни на секунду не исключаю возможности того, что она не придет, потому что невероятное никогда не сбывается. Мне очень скучно, и в то же время мною овладевает такое нетерпение, что я выкуриваю сигарету из коробочки, стоящей на кухне, и выпиваю все пиво, кроме одной банки.
Около восьми часов слышу звук открываемого замка. После чего входит она. Закрывает дверь и говорит мне: «Привет!» Стоило случиться чуду, как приходит понимание того, что вообще ничего не случилось. А то, что случилось, кажется вполне естественным, но что было бы, если бы этого не случилось? А что, если бы она не пришла? Тогда осталось бы одно нетерпение. С этим непреодолимым нетерпением я смотрю на нее и говорю:
– Ты пришла.
– Я и вчера приходила, – говорит она. – А ты уже ушел. Я заметила, что ты наводил здесь чистоту.
– Вряд ли разумно, чтобы квартира превращалась в свинарник.
– Да. Согласна. Эдуардо очень любит порядок, и ему не понравилось бы увидеть здесь грязь и кавардак.
Не знаю, как сказать ей о том, что Эдуардо не вернется. У меня нет причины говорить ей об этом. В конце концов мы не знаем друг друга. Я оставляю эту тему, и меня начинает занимать мысль о подарке. Одна лишь мысль о том, что мне предстоит вручить его, ставит меня в подчиненное положение, словно давать что-либо – такое же унизительное дело, как просить о чем-либо.
Она говорит, что снова находится в этом доме. От обогревателя ее щеки розовеют. Я бы их сейчас сожрал, но боюсь прикоснуться к ней. Она отдает мне оставшееся пиво и наливает себе коньяку. На этот раз на ней свитер и брюки. Она снимает туфли. Мне приходит на ум, что в конце концов мы выключим газ и свет и что рано или поздно нам придется перестать приходить сюда, и я спрашиваю у нее, что будет с костюмами и другой одеждой Эдуардо, когда мы перестанем здесь появляться. Тогда Ю подползает на коленях к моим ногам и развязывает шнурки у меня на ботинках, что окончательно ставит меня в тупик. Я вижу ее шелковистые черные волосы, рассыпавшиеся по голове. Вижу, как она снимает с меня ботинки, и в какой-то момент мне кажется, что она стянет с меня и брюки. В какой-то мере меня радует то, что я задержался здесь. Ведь еще никто, кроме моей матери и Сони, не раздевал меня, а последняя делала это со всей поспешностью, диктуемой страстью, когда мы стояли в темной подсобке, а я не сидел удобно на диване с бутылкой пива в руке и с косынкой в кармане, завернутой в бумагу.
– Тебе так удобнее? – спрашивает она.
Я согласно киваю головой и прошу плеснуть мне глоток.
– Ты когда-нибудь ел печенье «кошачий язык»?
Я такого не слышал с того времени, когда был совсем маленьким. Только она, с ее кукольным личиком и сладким запахом духов, который сочится изо всех ее пор, могла спросить такое. И я тут же начинаю смотреть на себя как бы со стороны, и вижу дяденьку в джинсах «Ливайс», свитере и спортивных ботинках, который держит у бедра бутылку пива, а под брюками у него есть все, что надо, в том числе и желание. Но я не хочу ничего делать, не хочу думать о том, что я мужчина. Мне хочется смотреть на нее и ощущать запах ее тела очень осторожно, не разогреваясь.
– Последний раз такой вопрос мне задавали, когда мне было пять лет.
– Ты, надо думать, с тех пор несколько эволюционировал, – говорит она, расхаживая по комнате взад и вперед.
