Яан Кросс - Полет на месте
И тут мне становится стыдно. Ибо, поди знай, — а вдруг — может быть — вероятно — видимо — безусловно, — с моей стороны просто свинство объяснять его стремление к чистоте лишь слепым эгоизмом… Я спрашиваю немного виновато:
«Итак, теперь тебе хочется с м о е й п о м о щ ь ю протянуть руку своим давнишним маленьким бедным коллегам, чтобы вытащить их из забвения?!»
«А тебе жалко?!»
«Бог мой, конечно нет!»
Потому что жалко мне должно быть как раз Улло. Если он отказывается с а м фиксировать письменно свой жизненный опыт, от чувства беспомощности и неуверенности, которое, трудно, но все же можно предположить, таится за его гордым птичьим лбом. И это более вероятно, в силу хотя бы того, что у него нет никакого мало–мальского подтверждения его литературных способностей — кроме разве что возгласов восторга, но и возмущения Барбаруса…
«Так что ладно, называй свои имена. Что ты хочешь про них сказать?»
И вот эти имена.
Аули Убин. Двадцатилетняя девушка с гладкими, подстриженными под горшок волосами и с веселым румяным лицом. Уборщица. В обязанности которой входит содержать в безупречном порядке кабинет премьер–министра и прилегающие к нему четыре помещения. И у которой есть два более или менее известных секрета. Первый заключается в том, что левая нога у нее на два сантиметра короче правой. Так что она слегка прихрамывает. Второй секрет Аули чуточку секретнее. Но сотрудники канцелярии премьер–министра — кроме майора Тилгре — знают о нем все до единого. А посторонних это не касается. Вот этот секрет.
Аули каждое утро появляется на работе ровно в шесть. И приводит в порядок апартаменты премьер–министра за два с половиной часа. Что там особенного? Опорожнить пепельницы. Пропылесосить ковры. В крайнем случае, стереть круглый след на каком–нибудь полированном столе от какой–нибудь винной бутылки. Без пяти минут девять она куда–то исчезает — вероятно, убирать помещения на втором этаже. Около часа возвращается, перелетает из комнаты в комнату, бесшумно опустошает мусорные корзины, сметает влажной тряпкой пыль с подоконников, в кабинеты, где находятся чиновники или посетители, разумеется, не вторгается — и улетучивается до следующего раннего утра. Но каждые понедельник и пятницу между без пятнадцати девять и без двух минут девять она откалывала номер. И ни разу при этом не попадалась. Хотя портье премьер–министра господин Тохвер и оба служителя, старый петербуржец Вильбикс и венгр Яко, да еще водитель и курьеры в придачу к ним нервничали и по очереди выглядывали из коридора: попалась или нет?
Потому что по понедельникам и пятницам в восемь сорок пять Аули заходила в ванную, расположенную в задней комнате при кабинете премьер–министра. Чтобы прибрать и это помещение. Делать ей там особенно было нечего. Потому что комнатой никто не пользовался. Улло рассказывал, что за все время, пока он там работал, ванная понадобилась всего один раз: когда премьер–министр после пятидесятилетнего юбилея в конце мая 38‑го устроил в своих апартаментах вечеринку для персонала и ближайших помощников. Тогда еще советник правительства Клесмент и комендант дворца Канеп заходили в ванную, чтобы сунуть под кран голову, отрезвиться (бесполезное занятие). Так что убирать там Аули было нечего. Сложить поровнее мыло в стенном шкафчике, пройтись тряпкой по стеклянной полке, и все. Однако она этим не ограничивалась. Каждое утро в понедельник и пятницу запиралась в ванной комнате, пускала горячую воду, раздевалась, вытаскивала из сумочки резиновую шапочку, надевала ее, опрыскивалась принесенным с собою же жидким мылом, пахнущим сиренью, покрывалась розовой пеной и смывала ее под горячим душем. За минуту до прихода премьер–министра она всегда была одета, ванна и кафельный пол насухо вытерты, окно открыто, чтобы выветрился запах сирени.
И вот она уже сидит в комнате персонала в облачке жаркого сиреневого духа и утешает волнующихся за нее коллег: «А если он меня и застукает — что я такого делаю? Я даже мылом правительственным не пользуюсь. Так что на первый раз прощается…»
Вопрос, простил бы премьер–министр Аули за самовольное плескание в ванной комнате, которая, может, и в самом деле была задумана для личного пользования главы правительства, так и остался неразрешенным. Потому что Аули, пользуясь ванной, ни разу не попалась на глаза премьер–министру. Ни Ээнпалу, ни — после 12 октября — Улуотсу. И лишь 22 или 23 июня 40‑го, когда в апартаменты премьер–министра явились неизвестные контролеры, чтобы осмотреть их для Барбаруса, и стали выяснять, кому, когда и в какие помещения выписаны пропуска, ситуация изменилась. «И в первую же пятницу, утром, когда настали барбарусовские времена, — объяснил Улло, — я уж не помню, какого это было числа, один из неведомых контролеров, вертелось их там с каждым разом все больше, с удостоверениями за подписью нового министра внутренних дел в кармане, — один такой услышал, значит, без пяти минут девять, что за кабинетом Барбаруса шумит вода. Тогда нам было невдомек — теперь–то мы, конечно, знаем, что, по их мнению, этот звук мог означать попытку утопить премьер–министра народного правительства, и когда эти немногословные, невнятно бормочущие люди, неважно — по–эстонски или по–русски, после нескольких попыток открыть дверь, так и не смогли этого сделать, один из них стал злобно орать: «Открой! Открой!» — пока Аули с розовой улыбкой на устах не открыла им дверь.
Девушку выволокли в коридор. Куда–то увели. Допросили. Ее, конечно, не уволили в тот же момент. Но к работе больше не допустили. Увольнение состоялось лишь три недели спустя. Да еще таким образом, что я должен был вынести ее сумочку с розовым мылом и купальной шапочкой к дворцовым воротам в охрану.
Когда она меня увидела, то радостно воскликнула: «А вас все–таки оставили на работе?! Ну да, со мной все из–за того, что меня застукали…» И когда я проводил ее на дворцовую площадь, пожал ей руку и выразил сожаление, она высказалась так же непринужденно: «То, что меня уволило именно э т о правительство, которое больше всего должно бы заботиться, чтобы люди, вроде меня, могли чувствовать себя здесь как дома, это просто смешно. Вы так не считаете?»"
Я не помню, что Улло ответил на ее вопрос. Следующий в списке старший служащий господин Вильбикс. Про него Улло сообщил:
«В обязанности Вильбикса входило устраивать обеды и рауты. Это был высокий, крепкий, восьмидесятилетний сухарь с чувством собственного достоинства, в галстуке–бабочке. Который требовал, чтобы все вокруг восторгались его деятельностью, как восторгался он сам. И который держался как непререкаемый авторитет во всех придворных делах, доктор секретных дворцовых наук, так все его и называли. И камердинер великого князя Константина, как многие говорили. Так что соответствующий опыт Вильбикса простирался от Петербурга до Ливадии. И как бы скупо он ни комментировал политику, одно было ясно: во всех бедах мира виноваты, конечно же, коммунисты». Поэтому с приходом Барбаруса господин Вильбикс исчез — это, конечно, не означало, что его непременно тут же арестовали. Я просто не знаю, потому что Улло не в курсе, что с ним сталось. Иные же после внезапного исчезновения вновь появились через определенное время и в определенных местах. Как, например, майор Тилгре. Который ушел в подполье в тот день, когда Барбарус занял кресло премьер–министра, и ранней осенью 41‑го объявился в Таллинне с батальоном Хирвелаана.
А младшим коллегой доктора Вильбикса был второй служащий Государственной канцелярии, венгр Яко. Улло рассказывал:
«Хотя и он был господин в возрасте, уж точно за шестьдесят, с фигурой довольно миниатюрной, но с претензиями весьма тонкого специалиста — какие нужны стаканы и какие ножи–вилки и к а к они должны располагаться по отношению к тарелке. За двадцать лет житья в Эстонии он выучил почти безупречно эстонский язык и использовал его в комнате для персонала (когда Аули там не было), шепча о приключениях в борделях Будапешта, Варшавы, Берлина и Риги с начала века до окончания Первой мировой войны. Ближе к нам эти приключения ни в пространстве, ни во времени не приближались».
И далее Улло назвал бухгалтера Хальясте, которого я уже упоминал. Был и младший бухгалтер (тоже мужского пола). Улло сказал: «Не помню, Каськ или Тедер, должно быть, что–то среднее между ними, и затем курьеры — тот самый Яко, например… да-а». С уже знакомым нам младшим служащим Государственной канцелярии Яко произошла какая–то темная историйка. Когда Улло только начал там работать, под присмотром Яко был также маленький склад товаров внутреннего потребления, в котором можно было найти несколько бутылок виски «White Horse», несколько пачек «Camel», коробки «Memphis» и сифоны содовой, которую время от времени заменяли свежей водой. Причем ключ от шкафа Яко носил в кармане жилета, так полагалось ему по штату. Затем кто–то подверг запасы ревизии и обнаружил, что кое–какие предметы, которые непременно должны были находиться в шкафу, отсутствовали. Тилгре приказал послать к нему Яко, устроил ему — вероятно, все же с глазу на глаз — выволочку, Бог знает, по делу или без оного. Затем вызвал к себе в кабинет Улло — к вящей его неловкости, — поманил к столу, у которого уже стоял Яко, и велел ему передать Улло ключ, предмет его гордости и знак доверия. При этом веснушки у Тилгре на щеках потемнели от гнева, он пробормотал:
