Терри Сазерн - Грустное кино
Тони пожат плечами.
– Может быть. Она запросто могла все это под делать. Еблю подделать. Гм. Старая как мир история – такая же древняя, как сама Женщина. А я был слишком уторчен, чтобы различить. Но в первый раз, в оснастке Марии Антуанетты – тогда был класс. Я хочу сказать, такое подделать нельзя. Я был бы не прочь еще разок что-нибудь такое попробовать.
– Изнасиловать Марию Антуанетту?
– Нет-нет, теперь уже что-нибудь другое.
– Типа чтобы у тебя аккуратненькая восьмилетка с косичками отсосала?
– Да, обормот хуев! Какой ужасный обман! Как ты мог своему классному другу Гони такую подлянку устроить? Теперь мне, может статься, уже никогда не узнать восторга восьмилетнего отсоса!
– Послушай, Тони, – сказал Борис, – не хотелось бы опускать тебя на грешную землю, но нам надо принять кое-какие решения насчет фильма.
– Решения. Ух ты, блин.
– Хорошо, назовем это выбором вариантов.
– Да, верно – выбор куда лучше.
– В общем, не думаешь ли ты, что нам следует включить мужской гомосексуальный эпизод?
Тони скорчил гримасу.
– Тьфу, говно.
– Никки думает, что это шикарная идея.
– Это жопа его так думает.
Борис улыбнулся.
– Ты что, Тон, антипидор?
Тони пожал плечами.
– Ну… если от этого отойти – и, между прочим, это совсем не обязательно правда… я просто не думаю, что получится эротично.
– Есть же у нас лесбийский эпизод.
– И это классно. В лесбиянок я врубаюсь. Когда две телки ебутся – или чем они там занимаются, – это красота. То есть это меня заводит… но два мужика, волосатые ноги, волосатые жопы, волосатые яйца и хуи… нет, забудь.
– А что, если они красивы… молоды и прекрасны… арабские парнишки, лет четырнадцати-пятнадцати, стройные как тростник, гладкая оливковая кожа, большие карие глаза…
– Ты хочешь сказать, как телки?
Борис с любопытством на него взглянул.
– Нет, приятель, я хочу сказать, что у нас здесь есть возможность и обязанность выложить все до конца. И я не думаю, что нам следует что-то с ходу вычеркивать. То есть, я не хочу отбрасывать какой-то аспект эротики только потому, что лично я в него не врубаюсь.
– Да? – фыркнул Тони. – Прекрасно, тогда почему бы нам крутой садомазохизм не сделать? Знаешь, с выжиганием сосков, вырыванием клиторов, с такого рода делами… Или как насчет капельки копрофилии? Как насчет этого, Б.? Мы проведем исчерпывающее кинематографическое исследование поедания говна. Есть же люди, которые заявляют, что круче этого ничего нет.
Борис склонил голову набок, улыбаясь и щурясь. Затем он выдал тираду в манере Эдварда Дж. Робинсона [27]:
– Нравится мне, мальчонка, как ты кулаками работаешь. А как тебе за монету подраться?
Тони глотнул выпивки, качая головой в неподдельном унынии.
– Я правда не знаю, приятель… то есть я точно знаю, что не смогу написать хорошую сцену сжигания сосков или поедания говна… и сомневаюсь, что смогу написать сцену гомосексуальной ебли… то есть я смогу, но не хорошую – не такую, какую, скажем, смог бы написать Жан Жене…
Борис глубоко погрузился в свои мысли, молча двигая фломастером по бумаге и медленно зачеркивая очередной рисунок.
– А у тебя никогда гомосексуального опыта не было?
Тони скорчил гримасу и замотал головой.
– Нет, приятель… то есть совсем ничего с тех пор, как мне было одиннадцать или двенадцать.
– А что было тогда?
– Тогда? Ну, мы с другом просто дурачились со своими хуями, только и всего… то есть, мы их надрачивали, а потом… Черт, теперь я припоминаю, какой хуйней мы тогда занимались… – Тони нахмурился, пытаясь вспомнить, затем вздохнул. – Ну да, теперь оно возвращается… вот блин… короче, вот чем мы обычно занимались – я и мой друг… Джейсон его звали… Джейсон Эдвардс Мы залезали в шалаш на дереве, который сами построили, и вместе кончали… вроде как состязаясь, понимаешь, чтобы посмотреть, кто кончит первым или кто выдаст больше… или пустит дальше – примерно как на соревновании по плевкам. И, врубаешься, Джейсон был месяцев на шесть старше меня, да и в любом случае малость пообразованней, потому что у него была сестра – ей уже пятнадцать стукнуло… короче, он вынул из се коробки с тампаксом эти диаграммы – знаешь, такие рисунки, где показывается как тампакс одним пальцем вталкивается во влагалище, – показал их мне и говорит: «Вот, смотри, куда твою штуку надо вставлять – прямо сюда». Фантастика! Там, на этих рисунках, все эти дела в профильном разрезе показывались – утроба, матка, фаллопиевы грубы и всякое такое, – а художник, по какой-то странной причине, всегда снабжал эту фигуру такой жопой… знаешь, такой сказочно округлой, цветущей, соблазнительной, совсем как у Джейн Фонды! В общем, думаю, так мы ассоциацию и провели… в смысле, идею жопы – его и моей – как возможного заменителя пизды… или, но крайней мере, просто чтобы кончать, чем мы тогда уже вовсю занимались. Так или иначе, мы с ним пару раз друг друга через жопу попробовали, но меня особенно не зацепило… Я даже не помню, кончал я тогда или нет… меня тогда больше всего занимало то, как его сестра раздевается – мы могли подсматривать за ней через окошко в ванной… как она стояла там перед зеркалом и груди свои массировала. Вот это было чертовски клево! И я начал использовать ее как образ, чтобы спускать… мой первый такой образ – то есть, не считая той девушки из коробки с тампаксом, которая на самом деле в счет не шла, потому что была безлика… даже безголова. Да у нее и плеч не было! И ног тоже! Абсурд. А суть в том, что в те пару раз, когда я ебал Джейсона в жопу, я на самом деле воображал, что ебу его сестру. – Тут он посмотрел на Бориса и сухо усмехнулся, словно осознавая, что, пожалуй, принимает себя слишком всерьез. – Дьявольски здоровая образность, а, доктор? В таких взаимоотношениях ничего из твоей знаменитой модели «пидорас-хуесос» нет, верно?
Борис перешел к пародированию акцента Стренджлава [28].
– Но правда ль, што ви рассказаль абсолутную правду? Совсем никакой отсос? Нихт коммен вен жопа?
– Не-а, – Тони грустно помотал головой. – Так все и было.
– Довольно безбедное и защищенное существование… для того, кто надеется уловить ускользающие чувства… страхи… надежды легендарного Рядового Человека.
– Ага, блин, но вся штука в том, что у меня неплохое воображение… врубаешься? И насчет использования педерастического эпизода в фильме я хочу сказать только то, что мы в конце концов станем использовать оценки телок… в смысле, негейские оценки в отношении телок. Я хочу сказать, что если ты попытаешься романтизировать то, как юного, гибкого, гладкокожего мальчика ебут в жопу, на самом деле ты будешь говорить о том, как ебут телку. Верно?
– В жопу?
– Ох ты боже мой… да куда угодно – в жопу, в пизду, в подмышку… это все равно будет телка… мягкая, теплая, ласковая, гладкокожая телка – а не какой-нибудь костлявый, волосатый засранец!
Борис задумчиво кивнул.
– Я просто хотел хорошенько все это перетряхнуть, прежде чем выбросить в корзину… знаешь, обмусолить это дело, поднять на флагшток и посмотреть, не отдаст ли кто-нибудь честь…
– Или, – добавил Тони, – как сказал бы великий С. К. Крассман, «малость это дело погладить и посмотреть, не брызнет ли сперма».
– Верно, – согласился Б. Тони вздохнул.
– И теперь мы знаем. – Он глотнул выпивки. – А я уж было подумал, что меня вот-вот отсюда попрут.
– А я подумал, что ты сам собрался уйти.
– Никогда, маэстро.
– Ладно, теперь мы должны обсудить, сколько будет эпизодов – четыре из двадцати трех или пять из восемнадцати. В общем, будет очень тяжело или вообще невозможно сделать лесбийский и нимфоманский эпизоды в рамках двадцати пяти минут каждый – в них слишком много действия. А потому в идеале у нас на всю остальную картину остается сорок минут. Итак, у нас по-прежнему есть «Идиллический», «Нечестивый» и «Кровосмесительный». Лично я испытываю сильные чувства по поводу «Нечестивого» – знаешь, типа «Монашка и азартный игрок», «Священник и проститутка», что-то в таком плане. Могло бы даже забавно получиться, Капелька знаменитой «разрядки смехом», а, Тон?
– Мы должны по-прежнему делать это со вкусом.
– Ага, никаких сортирных шуток про священника.
– Верно.
– Теперь позволь я вот о чем спрошу – как насчет самого тяжелого? Как это в твоей большой тыкве очерчивается? Мать – сын? Отец – дочь? Брат – сестра? Думаю, здесь мы должны следовать самым нашим личным побуждениям. Теперь скажи мне, кого бы ты скорее выебал – свою дочь или мамашу… предполагая, ясное дело, что твоя мамаша в форме, лет тридцати двух – тридцати трех?
– Лет тридцати двух – тридцати трех? Черт, а такое возможно? То есть сколько же тогда мне?
– Шестнадцать-семнадцать.
– Гм. – Тони поднял брови, явно заинтригованный. – В форме, лет тридцати двух – тридцати трех, говоришь? Рыжеволосая?
