Дмитрий Старков - Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT
Действительно, почему бы это?
— По незнанию, наверное… — с легкой иронией ответил Петяша. — Кстати, куда она удрала?
— А-а! Мы, пока тебя не было, решили, что в магазин идти, да еще готовить времени жалко… Она в доставку пиццы звонит, обед заказать. Я-то ничего такого не знаю… А она сказала, что у нас праздник сегодня, и цены у них не такие уж дорогие.
Интересно, откуда бы это Елке про цены в разных доставках пиццы знать? — мельком подумал Петяша.
— Ты не сердишься?
— Нет, конечно, — ласково отвечал он. — Жалею, что сам до этого не додумался. У нас ведь нынче и вправду праздник…
Но вдруг в черепушку торкнулась изнутри неуютная, беспокойная мысль.
— Катькин… ты вчера — где была? Димыч пробовал тебе звонить, и такое в ответ услышал… Будто ты…
Выразительное, живое Катино личико сделалось образцовым воплощением недоумения. Если б взбрело кому на мысль изваять аллегорическую фигуру, воплощающую в себе недоумение, наподобие тех статуй-аллегорий, что украшают собой Летний Сад, а на зиму запираются в ящики, столь похожие на известные дачно-сельские строения, лучшей модели ему бы не найти.
— Как — «где»… С родителями. Они к вечеру приехали; я еле-еле успела с приборкой. Кстати, и про тебя им рассказала. Они очень с тобой познакомиться хотят, им понравилось, что ты старше, да еще писатель… А он точно по тому номеру, что я оставляла, звонил?
— Ну да. Бумажку взял и…
— Я, может, не так записала? Пойдем посмотрим. Тебя это так беспокоит, даже страшно…
Наскоро вытершись, они отправились в комнату.
— Ну-у, — разочарованно протянула вышедшая навстречу Елка. — А меня, значит, одну бросают?
— Иди, залезай, мы сейчас вернемся. Ты им сказала, что звонок не работает; стучать надо?
Чмокнув ее в щеку, Катя потащила Петяшу в комнату.
Листка с номером телефона нигде не обнаружилось.
— Наверное, Димыч с собой уволок, — с не шибко-то искренним неудовольствием констатировал Петяша.
Катя, приблизившись к нему сзади, обняла его, ощутимо прижалась грудками к спине. Тело ее было теплым, мягким, живым…
— А это важно? Что ему сказали такого? Я, кажется, вообще никаких звонков вчера не помню. И родители у меня — люди вежливые… вряд ли могли так, с ходу, чем-нибудь обидеть.
— В общем, ерунда собачья это все, — резюмировал Петяша, подумав (этот вывод, по крайней уж мере, обеспечивал покой и недеяние). — Идем, устроим Елке подводный массаж, пока она совсем не соскучилась.
По дороге в ванную радужное настроение — до самой аж ванной двери — затмевала веселая, агрессивная ярость.
Димыч… Это… Это он, сука, пошутил, что ли, так?! Ну, пусть только объявится, жопа с ушами. С-сокрррушу!
44
Водными процедурами забавлялись до самого приезда курьера с пиццей, которому пришлось довольно долго колотиться в дверь, пока стук был расслышан и опознан сквозь шум воды счастливой троицы. Накинув на мокрое тело халат, Елка умчалась принимать заказ и оценивать качество его исполнения.
Петяша с Катей снова остались вдвоем: Петяша начал — праздник так праздник! — насвежо бриться, а Катя, никогда не видевшая, как оказалось, подобного процесса вживе, с интересом наблюдала за ним, нежась в теплой воде.
С неторопливой тщательностью обрабатывая подбородок стареньким безопасным станочком и следя за ходом операции посредством зеркала, Петяша благодушно обозревал в уме череду нежданных удач. С голоду не помер, денег заработал, тщеславие удовлетворено, и — надо же! — даже с Елкой и Катей все так здорово само собою вышло…
Благодать! Может, к морю куда-нибудь теперь втроем махнуть, недельки на две?
А что, денег хватит…
Но мысль о деньгах тут же скомкала, смяла в комок все наработавшееся за последние дни благодушие. Пришло на ум, что невиданная удача с деньгами свободно может оказаться первой и последней, снова вспомнился Борис со всеми его странными байками, всплыл на поверхность неприятный, надо сознаться, осадок, оставленный последней беседой с Димычем… И, что самое противное, теперь ему, Петяше, нельзя просто так отмахиваться от возможной таинственной угрозы: теперь он отвечает не только за себя, но и за Катю с Елкой. Если и с ними начнет твориться что-нибудь этакое…
М-дааа…
Покуда дело касалось только его самого, Петяша с легкостью мог плюнуть на все и всяческие опасности: чему — быть, того — не миновать; коль пошла такая пьянка — режь последний огурец. Лень суетиться, и все тут! И идите вы в жопу со своим дзен-буддизмом.
А вот ежели опасность через него грозит и близким, любимым людям — не шибко-то тут поплюешься. Вмиг слюна пересохнет.
От таких мыслей внутри, где-то около солнечного сплетения, словно бы возник холодный и тугой сгусток; так бывает, когда с нетерпением ожидаешь развязки некоего важного дела, но сам никак не можешь повлиять на его исход. Кабы, например, спортивным болельщикам в случае проигрыша любимой команды грозило поголовное — здесь же, на стадионе — физическое уничтожение, они бы наверняка как следует прочувствовали, что ощущал в данный момент Петяша.
— Что с тобой? — спросила Катя, точно почувствовав Петяшино беспокойство. — Что не так?
Но Петяша не отвечал, он, не отрываясь, глядел в зеркало. Там, в глубине, за видавшей виды мутноватой стекляшкой вдруг замаячила чья-то совсем неправильная, не его физиономия!
Отражение дрожало, дробилось: благородное полноватое лицо русского просвещенного барина в пенсне, с клинообразной седой бородкой, возникши на долю секунды, тут же уступало место неопрятной небритой харе в обрамлении черных кудрей, из-под которых сверкали белками разбойничье-жгучие, безумные глаза. Трудно было разобрать из-за мелькания, но глаза-то как раз, казалось, не менялись вместе со всем прочим — они были одними и теми же, только принадлежали попеременно к двум разным лицам. Мельтешня в зеркале создавала впечатление крайней неустойчивости окружающего мира — казалось, вот-вот амплитуда колебаний превысит некий предел, и все взлетит, к черту-дьяволу, на воздух… Оба лица были Петяше смутно знакомы, однако все то же дрожание не позволяло вспомнить, откуда. Вспомнилось неожиданно другое: лестничная площадка; тряские, стекающие из глазниц по скулам глаза Бориса; струящаяся из них темная, засасывающая сила; страх…
Вот!
Это страх помог в тот раз избавиться от наваждения!
И тут Петяша вспомнил, где ему уже доводилось видеть лицо «барина». Именно оно, это самое лицо, появлялся перед ним на миг в том лестничном кошмаре и именно ему тогда — вроде бы; как бы хотелось на это надеяться! — крепко досталось: сначала Петяша перепугался едва ли не до остановки сердца, а вслед за тем вот этого, «барина», словно бы шарахнуло, болезного, чем-то не совсем понятным…
На сей раз — ведь в прошлый-то все сошло без последствий! — страха почти не было. Разве что, может, вздрогнул Петяша от неожиданности, увидев в зеркале вместо собственной намыленной личности хер знает, что. Вместо страха откуда-то проснулся не свойственный, вообще-то, Петяше исследовательский азарт — тот самый, примитивный, который заставляет маленьких детишек сосредоточенно, не щадя сил, отковыривать утащенными у мамы маникюрными ножницами черепашкин панцирь — что там у такой милой зверушки внутри? — или измерять глубину отверстий в электророзетке бабушкиными вязальными спицами.
Может быть, это его, Петяшин страх так подействовал в прошлый раз на пациента? Тогда, может, пациент и еще на что-нибудь реагирует? Может, с ним объясниться как-то можно?
С этой мыслью Петяша попристальнее сосредоточился на видении в зеркале и принялся как бы подманивать, притягивать его к себе, вызывать на осмысленное общение.
«Ну, давай. Ты кто такой? Чего хочешь? Давай, говори. А то и вообще вылазь к нам!»
Но лица в зеркале тотчас же замелькали еще шибче, совсем уж слившись в мутном, однородном мареве; мелькнул на мгновение яростный оскал зубов среди черной щетины недельной давности, и тут Петяшу пронзила дикая боль, словно бы кто-то, сидящий внутри его черепа, решил проделать окошко наружу и вогнал в изнанку надбровной дуги тупое, толстое сверло на небольших оборотах.
Тело разом обмякло, сделалось ватным и непослушным. Едва удерживаясь на ногах, не помня себя от боли и ярости, Петяша автоматически, судорожно — если бьют, так ответить! непременно ответить, во что бы то ни стало! ннна, падла! — ткнул в зеркало, в самую середину мерцающей мути, зажатым в руке бритвенным станком.
От резкого движения глаза заволокла темная пелена. Боль всплеснула сильней, но, лишь на какую-нибудь секунду, после чего вдруг угасла. Перед глазами понемногу развиднелось. Встряхнув головой, чтобы поскорее прийти в себя, и изготовившись сопротивляться до последнего, Петяша увидел в зеркале — всего-то навсего — отражение своей собственной физиономии, наполовину покрытой подсыхающей мыльной пеной.
