Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих
20
Ее ошибка была в том, что она непрестанно говорила о своей любви. На самом деле она меня не любила. Она никогда меня не любила. Это я любил ее. Она это знала. И думала, что может делать со мной все, что хочет.
«Я люблю тебя».
И я делал все.
Это было так просто.
Но она заблуждалась. Все было не так просто. Нельзя любить убийцу. Или, по крайней мере, нельзя жить с убийцей. Я не мог. Может, другие и могли бы, а я — нет.
Я думал, проезжая по заснеженному Зальцбургу, что у нее был шанс. Она имела целую ночь форы. Если она так уверена во мне, что осталась в отеле, то она получит по заслугам. Но может быть, она сбежала ночью, может быть, она больше не верит в мою зависимость. Тогда у нее все еще остается шанс. Но она, конечно, осталась в отеле «Эксцельсиор», горько подумал я. Слишком часто я говорил, что люблю ее.
— Простите!
— Что такое?! — вздрогнул я.
Машина стояла. Шофер настороженно посмотрел на меня:
— Все, приехали. Я не могу стоять. Стоянка здесь запрещена.
Все, приехали. Я не могу стоять. Стоянка здесь запрещена. Я расплатился. Слишком часто я повторял, что люблю ее.
— Мне подождать?
— Не надо, — сказал я. — Я не знаю, сколько пробуду здесь.
Здание управления полиции было старинным строением с мощными стенами и въездной аркой. Здесь стоял полицейский, который отдал честь, когда я подошел.
— К комиссару Эндерсу.
— Второй этаж, комната сто сорок три.
— Спасибо, — сказал я.
— Первая лестница налево, — крикнул он мне вслед, когда я уже прошел во двор.
Это был квадратный двор с каштаном посередине, который стоял в снегу, черный и голый. К стене были прислонены велосипеды. Я поразился, сколько здесь было велосипедов. Я поднялся по узкой обшарпанной винтовой лестнице на второй этаж. В здании пахло лизолом. Я вышел в длинный коридор с высокими потолками и множеством дверей. Напротив дверей были большие окна. На широких подоконниках сидели люди и тихо переговаривались между собой. Перед дверью 134 ожидающих не было.
Я постучал.
— Entrez![57] — послышался мягкий голос комиссара Эндерса.
Я вошел.
— Извините, я думал, вы один!
— Заходите, заходите, господин Голланд, — ответил тщательно одетый, ухоженный служащий полиции, переводя взгляд с меня на своего посетителя, который сидел напротив него за письменным столом. — У госпожи Венд нет от вас секретов!
21
Я напрочь забыл о ней, о женщине с белыми волосами и водянисто-голубыми глазами. И вот она сидела передо мной, ненакрашенная, бледная от бессонной ночи. Я поздоровался. Она опустила голову. На ней был синий костюм и белая блузка. Комиссар был одет в национальном стиле, в серо-зеленых тонах. Он подал мне руку, и мы оба сели.
— А мы вас уже искали, господин Голланд, — сказал Эндерс.
— Да? Когда? — В моей голове завертелась карусель. Я глянул на Петру. Она смотрела в сторону. Я посмотрел на комиссара. Он изучал свой письменный стол. Оба избегали моего взгляда.
— Вчера ночью, около одиннадцати, господин Голланд. — Он поиграл своим конвертовскрывателем и откашлялся. — Вас не было в номере.
— Я… я немного прогулялся.
— Вчера ночью был такой туман, да?
— Да, и что?
— Я сейчас как раз об этом вспомнил, господин Голланд.
Я подумал: они мне не доверяют, они оба. Я должен рассказать, что знаю. Я должен заявить на Сибиллу.
Но я молчал.
— Наше interrogatoire[58] дало некоторые результаты, — сказал комиссар. — Я хотел вас проинформировать. Мы добились succès[59]. Венская служба уголовной регистрации работает excellent[60].
— Что вы обнаружили?
— Мы получили сведения, господин Голланд, — pardon[61], вам это будет неприятно, — что ваша исчезнувшая подруга разыскивается под именем Виктории Брунсвик.
Я молчал.
— Поэтому я пригласил сегодня утром госпожу Венд. В девятьсот сорок пятом она сделала на нее заявление, а именно…
— Нет необходимости продолжать, господин комиссар, — произнесла Петра дрожащим голосом. — Я все рассказала господину Голланду еще вчера.
— J'ai compris[62], — ответил Эндерс и, повернувшись ко мне, добавил: — Мне госпожа Венд поведала эту историю полчаса назад.
Он в упор посмотрел на меня:
— Вы совершали свою прогулку в тумане до или после разговора с госпожой Венд?
— После. — Я поднял голову. — А в чем дело? Вы думаете, что я прячу госпожу Лоредо под одеялом? Или вы полагаете, что я встретился с ней ночью и помог бежать?
— А если бы вы ее встретили, вы помогли бы ей с побегом? — Он ткнул своим конвертовскрывателем в воздух и улыбнулся.
— Что это за вопрос?
— Pardon, господин Голланд. Вы любите госпожу Лоредо, не так ли?
— Да.
— Было бы вполне понятным, если бы вы захотели помочь ей.
— Вы считаете ее убийцей?
— О, разумеется, — любезно подтвердил он, — naturellement[63], господин Голланд.
Внезапно я запаниковал: надо предупредить Сибиллу. Я должен укрыть ее в безопасном месте. Сейчас полицейские пойдут по отелям, теперь ее ищут. Если они ее найдут, то арестуют.
Мне вдруг стало невыносимо жарко. Я закрыл глаза и застонал.
— Для вас это большое malheur[64], господин Голланд. Я питаю к вам симпатию. Позвольте один вопрос?
— Какой вопрос, господин комиссар?
— Зачем вы пришли ко мне?
Мне удалось ответить нормальным голосом:
— Я хотел справиться, продвинулось ли ваше расследование и можно ли мне уехать.
Он странно посмотрел на меня и ответил:
— Мы сняли ваш карантин. Госпожа Лоредо больше от нас не уйдет. Вы можете покинуть город, если хотите.
— Спасибо.
— Куда вы намерены ехать, господин Голланд?
— Пока не знаю.
— Сообщите нам, пожалуйста, когда будете знать.
— Непременно, господин комиссар.
Сибилла. Сибилла. Сибилла.
Я заметил, что Петра смотрит на меня, пристально и значительно. Я спросил:
— В чем дело? Почему вы на меня так смотрите?
Полицейские. Счет пошел на минуты. Мне надо идти. Но я не должен давать повод к подозрению. Я должен выглядеть совершенно спокойным. Спокойным и уравновешенным.
Петра ответила:
— Потому что мне вас жаль, господин Голланд.
Мне самому себя жаль. Я был тем, что американцы называют self-pity-man[65]. Все интеллигенты жалеют себя. Мой бог рухнул, и я пытаюсь уклониться от последствий. Таксист из Мюнхена был абсолютно прав.
— Благодарю вас за сочувствие, — сказал я Петре.
Было девять часов сорок пять минут. Я прохромал к выходу. По лестнице я проскакал на одной ноге, чтобы было быстрее. Полицейский у ворот снова отсалютовал. Я шел быстро, как только мог, к своей резиденции. На углу у кафе Томазелли я резко обернулся, чтобы посмотреть, не идет ли кто за мной.
На улице было так же пусто, как и в кафе.
Заспанный официант зашаркал мне навстречу:
— Доброе утро, слушаю вас!
— Кофе, — ответил я. — Где у вас телефон?
Он махнул рукой:
— Там, сзади.
Я быстро вошел в маленькую обитую кабинку, полистал телефонную книгу, бросил монетку и набрал номер.
— Отель «Эксцельсиор», здравствуйте!
— Госпожу Лоредо, пожалуйста.
— Минуточку.
Потом я услышал ее голос:
— Алло?
— Это Пауль. Ты должна срочно покинуть отель.
— Да, Пауль.
— Они тебя ищут.
— Да, Пауль.
— Нам надо увидеться.
— Где?
Об этом я уже подумал:
— Езжай в кинотеатр «Новости дня» у моста. Чемодан оставь в гардеробе. Я буду сидеть в двадцатом ряду. Через четверть часа. Все поняла?
— Да, Пауль.
Я положил трубку и вернулся за столик. На нем уже стоял кофе. Но я пролил полчашки, когда стал его пить. Мои руки дрожали как в приступе лихорадки.
22
Потом я заказал у стойки срочный разговор с Франкфуртом. Все приходилось делать очень быстро, у меня больше не было времени. Через три минуты ответили из моей редакции. Я попросил Калмара — он был надежным другом.
Я спросил его:
— Что у нас есть о контрабанде кофе из Зальцбурга в Германию?
— Ты имеешь ввиду из неопубликованного?
— Да. На кого у нас больше всего материала? Кому мы можем больше всех навредить?
Он немного подумал и сказал:
— Алисе Тотенкопф, она там самая злостная нарушительница.
— Она еще при деле?
— Еще как! А что с тобой? Зачем она тебе понадобилась?
— У меня нет времени. Дай мне ее адрес.
— Подожди, спрошу в архиве.
Я подождал. Через минуту Калмар сообщил:
— Она проживает в доме двадцать четыре по Бурггассе. Телефон…
