Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Норвежская новелла XIX–XX веков
Наконец настает торжественный момент для Сив. Сив разворачивает станиолевую бумагу. И в ней лежат две конфеты, искрясь сахарной белизной, испещренные крошечными разноцветными пятнышками. Вожделенные таинственные лакомые палочки! Сив, не говоря ни слова, придвигает одну конфету Эльне.
— Боже, — говорит Эльна, — сколько денег ты истратила!
Сив откусывает большой кусок. Грызя и смакуя лакомство, она рассказывает о дядюшке Ларсе из Тронхейма. И не замечает, что Эльна, попробовав кусочек, опустила руку с конфетой на колени. И только когда Сив съела всю палочку, до нее дошло, что Эльна откусила от своей лишь маленький кусочек.
— Ой! Тебе не нравится?..
— Да нет, — быстро отвечает Эльна, — только я так сыта, что…
Ничего отвратительнее Эльне есть не приходилось. И теперь она знает, на что похоже это лакомство, — оно напоминает пятнистое мыло для стирки шерсти. И вкус такой же.
Сив гораздо меньше избалована сластями, чем Эльна, так что она вполне насладилась своей конфетой. Однако и ей кажется, что лакомство вовсе не такое вкусное, как она ожидала. Но она подозревает, что Эльна… Сив чувствует себя страшно маленькой и бедной.
Эльна понимает это и так сконфужена и несчастна, что заливается румянцем. Она сидит со своей сахарной палочкой и мечтает предложить ее Сив, но так и не осмеливается; она знает, что этого делать нельзя. И вместе с тем у Эльны нет сил съесть эту гадкую конфету самой.
Они испытывают страшную неловкость — и снова начинают раскладывать цветы на букетики.
В эту самую минуту в двух шагах от их столика внезапно появляется какой-то карапузик. Ему, вероятно, годика два, у него золотистые локоны, сопливый носишка, голубая рубашечка и грязные штанишки, болтающиеся на кривых ножках. Он задумчиво сует пальчик в нос и приближается к ним еще на несколько шагов.
Обе девочки бросаются к нему. Сидя перед ним на корточках, они осыпают его вопросами и преувеличенно нежно сюсюкают, вытирая ему нос и подтягивая штанишки, которые промокли насквозь. Однако они не могут выжать из него ни единого слова, кроме «Ока», но Сив решает, что это наверняка означает «Оскар» и что так зовут мальчика.
Они горячо уверяют друг друга, что он прехорошенький, хотя в этом мальчике все, кроме локонов, на редкость гадко. Но девочкам двенадцать-пятнадцать лет; они принимают малютку за чудесный дар и осыпают его нежными заботами. Видно, что обе маленькие женщины сражаются за эту добычу, они ревнуют, когда им кажется, что Ока оказывает легкое предпочтение одной из них.
Сив почти с первой же секунды одерживает верх над Эльной. Дома у нее есть братишки поменьше, и в ней, этом маленьком существе, есть нечто материнское; у Сив остался еще бутерброд, и она отдает его Оке, который с жадностью съедает его. Эльна с завистью смотрит на подругу, которая, усадив Оку к себе на колени, кормит его; мальчик выпивает остатки лимонада из ее стакана. Тогда Эльна предлагает, чтобы они в складчину, на последние шиллинга, купили еще одну бутылку лимонада.
Пойти заказать лимонад приходится Эльне, потому что, когда Сив пытается спустить мальчика с колен, Ока кричит. Сив же приходится поить мальчика — но тут уж ничего не скажешь, потому что Сив внесла двадцать, а Эльна всего лишь десять эре на угощение.
Из домика выходит хозяйка, но она ничего не знает ни об Оке, ни откуда он взялся. Сдается ей, будто она видела такого у одного из станционных бараков, — может, он и вправду оттуда? Может, он заблудился?
Теперь на девочек ложится огромная ответственность — разузнать, откуда явился Ока, и отвести его домой. А время уже совсем позднее…
Сив спускает мальчугана с колен, чтобы смести крошки, остатки листьев и поправить на голове шляпку. И тут Эльна осмеливается подойти к Оке — она все это время умирала от желания взять малыша на руки…
Но когда девочка приседает перед ним на корточки, Ока бьет ее и прячется у Сив. Тогда Эльна отламывает кусочек от сахарной конфеты, кладет его на ладонь и протягивает ладонь вперед, словно приманивая птичку. И против этого Оке не устоять.
Кажется, эта сладость в крапинку ему понравилась. Ока, видимо, капризный маленький мужчина. Когда девочки собираются уходить, он цепляется за юбку Эльны и к ней же тянет руки. Пусть его несет Эльна.
Она берет его на руки. Он тяжелый, а штанишки его гораздо мокрее, чем это допустимо, когда рукав пальто светлый. Девочки молча идут рядом по дороге вдоль лесной опушки, где между верхушками деревьев просвечивает небо медного цвета.
Им нечего сказать друг другу. Сив чувствует себя глубоко несчастной и бедной — потому что истратила все свои деньги на эти сахарные палочки, которые оказались совсем невкусными, потому что Эльна даже не захотела съесть конфету, и еще по многим другим причинам, а почему — она и сама толком не знает…
Высокая, хрупкая фигурка Эльны изнемогает под тяжестью мальчугана, которого она тащит на руках. Но она и не думает отдать его подруге. Ей кажется, будто она одержала победу над Сив, хотя до этого она никогда ни одной секунды не думала, что хочет одержать над ней победу. Когда Эльна несет на руках малыша, которому хочется, чтобы его несла она, а не ее подруга, Эльне кажется, будто она возвысилась над Сив. Ведь у той дома и отец, и мать, и братья, и две спальни, и столовая, и гостиная, а иногда к ним приходят гости — господа в черных фраках и дамы в светлых шелковых платьях. А у нее, у Эльны, одна только мама, которая шьет и сдает комнаты внаем. И все же никогда до этой самой минуты Эльна не подозревала, что ей хочется возвыситься над Сив. Но в разгар своего триумфа она чувствует вдруг угрызения совести, испытывает болезненное унижение — как подло переманила она Оку от Сив с помощью той самой сахарной палочки, которую ей дала Сив. И ведь она знала, как Сив была горда и как радовалась, что может ее угостить.
Внизу на шоссе девочки встречают женщину, которая ищет Оку. Он и в самом деле из рабочих бараков; удрал, пока его мама ходила по делу, а теперь женщины и дети повсюду ищут его…
У девочек нет даже денег, чтобы поехать домой на трамвае. Они плетутся пешком по всей аллее Драмменсвейен, — а улица кажется такой длинной, светлой и пыльной в ясных сумерках весеннего вечера. Из садов доносится запах прошлогодней листвы и земли, гуляют люди в светлой одежде, и никто не обращает внимания на двух девочек, которые куда-то плетутся, склонив головы, усталые и молчаливые. У одной болтаются за спиной две темных косички, у другой — взъерошенная льняная копна волос.
Они говорят друг другу только — «Боже мой, как поздно» или «Боже, как они там дома разозлятся…» У ворот Сив они коротко прощаются друг с другом. И больше уже никогда не встречаются.
Перевод Л. БраудеУлав Дуун
Сестра
А в другой раз Андрес рассказывал:
В былые дни жил на Оммюнстранне человек, и звали его Севал Странн. Род Страннов осел там издавна. Был Севал по всем статьям крепкий мужик. В молодые годы служил он у пристава в писарях, потому что шибко читать да писать умел. Это у них в роду повелось. А на королевской службе он и вовсе преуспел. Да и у себя в селе отличился — в ленсманы вышел. Люди говорили, что покладистее его и человека не было, да только становился он строптив, как сиверко, когда что-нибудь задумает.
Долго он ходил неженатый, и люди не понимали, с чего бы это. На лицо он не был пригож, это верно, однако Оммюнстранна была в ту пору усадьба дай боже, да и капиталу было у него в достатке. А бабы — те на него умильно поглядывали. Наконец женился-таки, и в самую пору женился, об этом речь впереди.
А хозяин Вике в ту пору был Ула Равалссон. Народ в Вике жил и тогда в достатке, и Ула Равалссон был в селе человек почтенный и для богатеев всегда желанный гость. Овдовел он и остался с двумя сыновьями и двумя дочерьми. Вот про них-то, про дочерей, и пойдет сказ.
Старшую, покрасивее, звали Вальборгой. Волос у ней был такой светлый и сама она такая статная, что говорили — и нрав у нее легкий да веселый. А меньшую звали Беритой. Тоже была девка пригожая и осанистая. И уж так сестры дружили, что врозь, друг без дружки, жить не могли. А Ула Равалссон говаривал, когда бывал в гостях:
— Парни у меня не бог весть какие, не по мне. Зато на дочек надеюсь. Еще подумаю, прежде чем их с рук сбуду. Одно худо, что они друг без дружки никуда — впору в один двор просватывать.
Когда Вальборге пошел двадцать первый год, отец отдал ее пастору в стряпки.
— Надо вперед глядеть, — сказал он. — Подучиться малость не мешает.
Вальборга должна была прослужить там год, а за ней, думалось отцу, и Берита там же послужит. От пасторского двора до Вики было далеко, но Вальборга являлась домой под вечер, как только минет неделя, и Берита не реже к ней хаживала. А время шло, и Вальборга стала ходить домой пореже. Берита живо смекнула, что для сестры не дорога домой длинна стала, а камень поперек дороги лег.
