Кейт Уотерхаус - Билли-враль
А сейчас она вышла из «Рокси» и остановилась рядом со мной у клубной витрины.
— Мисс Страхтон, — машинально пробормотала она.
— Они присудили этот титул не тому, кому следовало, — сказал я с неуклюжей галантностью.
Мы прошли мимо табачной лавки, парикмахерской и аптеки — все эти домики стояли вплотную друг к другу, — выбрались через пустырь на Новое шоссе, миновали несколько автобусных остановок с навесами и крематорий, а потом, когда последние приметы застраивающейся окраины остались позади, зашагали по проселочной дороге к Лощине Фоли.
Немного раньше в этот вечер — может быть, удирая из новопабовского концертного зала, — я начал ковылять, будто у меня плоскостопие, и сейчас безуспешно пытался избавиться от этой дурацкой походки. Мне, в общем-то, было теперь на все наплевать, и я сказал первое, что пришло в голову:
— Как ты думаешь, Лиз, жизнь и правда сложная штука?
— Умгум, — беззаботно отозвалась Лиз.
Тогда я сказал:
— А хорошо бы, если б можно было все старое зачеркнуть и начать сначала, верно? В смысле — старую жизнь. Очень мне иногда хочется начать совсем новую страницу жизни — как в записной книжке.
— Да это же очень просто, — сказала Лиз. — Переверни страницу и начинай.
— А я так и делаю каждый день, — сказал я. — Только старые-то кляксы, они все равно просвечивают. — Мне очень понравилась моя последняя фраза.
Тем временем мы дошли до пустыря, перебрались через поваленный забор и по кучам раскрошенных кирпичей, по осколкам битых бутылок начали спускаться в Лощину Фоли.
— Что это у тебя такая странная походка? — спросила Лиз.
— Странная? — переспросил я.
— Да вроде ты катишься на роликовых коньках.
У меня в голове закружилось с полдюжины всяких завиральных объяснений — от неудобных башмаков до расстройства вестибулярного аппарата. Но я просто сказал:
— Решил немного походить как плоскостопые.
— Ох и балбесина, — сказала Лиз.
Страхтон, словно спрут, просовывал в лес свои щупальца: на пути нам то и дело попадались искореженные детские коляски, шуршали под ногами бумажные мешки от цемента, жужжала где-то рядом трансформаторная подстанция, уродливо высились полузасохшие древесные стволы, — но, миновав завалы из сырых картонных коробок и заржавленных велосипедных колес, мы все же оказались наконец в настоящем дубовом лесу среди живых деревьев и зарослей высокого, по пояс человеку, папоротника.
— Да, старые кляксы, они все равно просвечивают, — повторил я.
— Значит, новая страница — это не выход, — сказала Лиз. — Надо попробовать начать новую книжку.
Она, пожалуй, даже искусней меня умела растягивать до бесконечности любую метафору. Я уже радостно обдумывал, что надо бы выбросить все старые книжки, но Лиз неожиданно начала совсем новую тему.
— Вся беда твоя в том, что ты — как бы это получше сказать? — целиком замкнут на свои внутренние переживания. Ты вроде ребенка у пруда в жаркий день. Тебе бы искупаться, а ты размышляешь, не слишком ли холодная в пруду вода, не слишком ли плохо ты плаваешь да не выругает ли тебя за купание мама,
Мне не очень-то хотелось пускаться в сомнительное путешествие к берегам выдуманного ею пруда, и я туманно сказал:
— Я, Лиз, просто не знаю, нырнуть мне или поплыть.
— Да, похоже, что тебе нужен наставник, — плутовато глянув на меня, сказала Лиз. Я сразу понял, куда нас приведет этот разговор, и решил оставить ее у пруда одну, но она и сама не стала продолжать. Сколько-то времени мы молча пробирались через низкорослый кустарник.
Я подыскивал какую-нибудь приятно свежую бестолковщинку, и меня переполняла теплая благодарность к Лиз за то, что она охотно удирала со мной в придуманный мир. Я решил поговорить о Лондоне.
— Знаешь, почему меня так привлекает Лондон? — спросил я.
— Нет, мистер Боунс, я не знаю, почему вас так привлекает Лондон, — ответила она, бессознательно копируя Артура.
— В Лондоне человек может затеряться, — объяснил я. — Лондон, знаешь ли, удивительный город с удивительно длинными улицами и удивительными людьми. — Тут мне пришлось замолчать, потому что эта тема явно не интересовала Лиз, да у меня и не было придумано продолжения. Лиз внезапно остановилась, и я обернулся к ней, думая, что сейчас она пылко обнимет меня— я ведь неплохо изучил ее порывистый темперамент.
Но она скрестила руки на груди и оглядела меня с широкой, непроницаемой улыбкой, которая чуть-чуть, совсем чуть-чуть напоминала Ведьмину, разученную, конечно же, перед зеркалом.
— Послушай, Билли.
— Угу.
— Можешь ты мне кое-что сказать?
— Конечно, Лиз.
— Ты правда знаешь Парня с холмов?
И я ей в ответ — резко, вызывающе:
— Конечно, знаю!
— Честно-пречестно?
— Ну, знать-то ведь можно по-разному, Лиз. Я встречался с ним…
— Досчитай до пяти и скажи мне правду, Билли. — потребовала Лиз. Это была ее старая, ненавистная мне уловка. Я театрально прижал руку к сердцу и зло, с визгливыми нотками в голосе сказал: «Мне стыдно лгать, я никогда его не встречал», — превосходно понимая, что мой тон да и сама фраза прозвучали натужно и смехотворно.
— Глупый ты глупый, — спокойно сказала Лиз.
Я распылил Парня с холмов — а заодно уж и всю эту сцену — из амброзийского лучемета, и мы отправились дальше.
— Видно, если нету точки опоры, перевернуть страницу жизни так же трудно, как мир, — сказал я.
— Запиши, когда-нибудь пригодится, — сказала Лиз, как наверняка сказал бы на ее месте Артур.
Лощина Фоли была просто-напросто никчемушной дубовой рощей в низине, но на выходе из нее, у нового жилого района — усатому Парню с холмов не мешало бы прогуляться по этой жуткой оранжево-кирпичной новостройке, чтобы больше не бубнить про уютно-брусчатый Страхтон, — так вот, на выходе из рощи зеленел холмик, покрытый шелковистой травой, которую можно было продавать в магазинах на ярды вместо зеленого бархата, и я всегда приводил сюда своих девчонок, и каждая из них вела здесь себя по-своему, а я, конечно, каждой подыгрывал. С Ритой мы страстно кидались друг другу в объятия и медленно опускались на зеленый склон; с Ведьмой садились в ярде друг от друга и вроде бы каждый сам по себе (интересно, кстати, как она себя чувствует после пригоршни любовных пилюль, подумал я); а с Лиз, переглянувшись, усаживались в траву словно бы по команде.
— Так кого ты любишь? — спросила Лиз.
— Свою деваху, — по-йоркширски растягивая слова, ответил я.
— Как Граббери в молодости?
— Во-во, девка, так.
— Ну, а теперь скажи по-человечески, кого ты любишь, — потребовала Лиз.
— Конечно, тебя, Лиз, — отозвался я, пытаясь понять, правду я ей сказал или нет. Потом опустился на колени и потянул ее к себе. Но она не захотела садиться.
— А как насчет Барбары?
Я настолько редко называл Ведьму Барбарой, что не сразу понял, о ком Лиз говорит.
— Что насчет Барбары? — после минутной паузы — спросил я.
— Как ты к ней относишься? — серьезно уточнила Лиз. Я снова попытался притянуть ее к себе, прикидывая, не ответить ли ей вопросом: «А как я к ней отношусь?», но потом сказал:
— Да никак я теперь к ней не отношусь.
— Ты уже это говорил.
— Верно, Лиз, говорил. Но теперь с этим и правда покончено. — Я, естественно, не сказал Лиз, как с этим покончено. Покрепче ухватив ее за руки, я потянул ее к себе, да так ловко, что она упала прямо на меня. Тут-то и надо было устроить любовный пикничок, но, падая, Лиз опрокинула и меня, а когда я приподнялся, она уже сидела рядом со мной, закуривая сигарету, — ее никотинные, так сказать, уловки раздражали меня не меньше апельсинных уверток Ведьмы.
— Я хочу, чтобы ты на мне женился, — рассеянно прижигая огнем сигареты травинку, сказала Лиз.
— Знаю, Лиз, — откликнулся я. — Придет время, и я обязательно на тебе женюсь.
— А зачем нам ждать, Билли? — спросила Лиз. — Давай поженимся прямо сейчас.
Мысль о немедленной женитьбе показалась мне такой дикой, что я воспринял ее как новую словесную игру и весело сказал:
— Сейчас-то уже вроде бы поздновато, Лиз.
— На той неделе, — не принимая шутливого тона, сказала она. — Перед твоей поездкой в Лондон. Или, если хочешь, в Лондоне, мне все равно.
Я начал расстегивать пуговицы на ее блузке, представляя себе заседание суда, где матушка слезливо, но решительно оспаривает мое право жениться. Расстегивание пуговиц стало у нас привычным ритуалом, и я делал это почти без волнения, как если бы просто помогал ей снимать пальто.
— Что-то слишком часто приходится мне в последнее время обручаться, — пробормотал я.
— Я не хочу обручаться, — сказала Лиз. — Я хочу выйти за тебя замуж.
— Поэтому ты так часто и удираешь?
— Я хочу выйти за тебя замуж, — упрямо повторила Лиз.
