Жозеф Кессель - Лев
Я оперся о ствол дерева и стал рассматривать вершину горы с ее снегами цвета утренней зари. Отдав дань грезам, я через несколько мгновений опустил свой взгляд к земле, чтобы поискать там Патрицию. Я увидел ее тут же. Она еще не дошла до основного скопления животных. И тут же чуть не закричал от ужаса: по следам девочки быстро перемещалась в траве какая-то тонкая темная форма с треугольной плоской головой, блестевшей на солнце. Распространяются ли чары Патриции на пресмыкающихся? И в состоянии ли Кихоро – будь он хоть трижды лучшим в мире стрелком – поразить эту колыхающуюся, изменчивую цель? Я готов был запаниковать, звать на помощь одноглазого следопыта, бежать к Патриции… да и мало ли чего еще. Но девочка остановилась возле газели, и черная форма медленно поднялась с земли и выпрямилась. Она оказалась мужским телом обнаженным и прекрасным, вооруженным копьем и увенчанным похожей на медную каску шевелюрой.
Я закричал:
– Патриция, будь осторожна! Ориунга!
То ли голос отказал мне? То ли ветер отнес в сторону мои слова? Мое предупреждение не достигло ушей девочки. Оно лишь испугало группу антилоп да заставил пуститься в галоп нескольких проходивших рядом со мной зебр. И уже было слишком поздно. Моран стоял рядом с Патрицией. Я затаил дыхание. Но ничего не произошло. Просто дальше Ориунга и девочка пошли вместе Ориунге тоже было не привыкать к диким животным и, возможно, у него в запасе тоже были волшебные слова.
Когда Патриция вернулась, одна, солнце уже успело подняться довольно высоко и грело сильнее, Она спросила меня со смехом:
– Вы видели морана?
– Да. – В горле у меня пересохло. – И что?
– Он провел всю ночь вблизи нашего бунгало, в лесу, дожидаясь, когда я выйду – сообщила Патриция.
– Зачем?
– Чтобы не упустить меня и поговорить со мной, – сказала Патриция.
– И чего он хотел?
– Узнать, являюсь ли я дочерью большого льва или же я просто колдунья, – сказала Патриция, снова рассмеявшись.
– А ты что ему ответила?
– Чтобы он угадал, – сказала Патриция.
Она посмотрела на меня, подмигнула мне и спросила:
– А ведь вы же видели вчера, как он прятался около дома Кинга и что он видел все, что там произошло со львицами?
– Да, видел.
– Почему же вы не предупредили меня? – спросила девочка.
Я не ответил. Патриция подмигнула мне другим глазом.
– О! А я знаю, – сказала она. – Вы испугались за меня. Но это вы напрасно. Он ничего не может мне сделать. Я белая женщина.
Она вдруг сложилась вдвое от приступа душившего ее смеха, тем более мучительного, что из-за животных смеяться она могла только молча. Немного справившись с этим приступом, она продолжила:
– И еще он предложил мне выйти за него замуж.
– А ты что сказала? – спросил я.
– Посоветовала, – ответила она, – поговорить об этом с Кингом.
Мне не хотелось допускать в мое сознание все то, что скрывалось за этими словами, и я сказал:
– Не понимаю.
– А тут все просто, – объяснила девочка. – Я рассказала морану, где мы с Кингом каждый день встречаемся. Я сказала ему, что он вряд ли осмелится прийти туда без оружия. – Патриция важно покачала головой. – Кинг ненавидит негров с копьями. Он, может быть, знает, что его родителей убили такие же люди, как они.
– Но ты же сама говорила мне, что масаи безумно гордые? – воскликнул я.
– Ну и что? – спросила девочка, искусно изобразив невинность.
– А то, что теперь Ориунга не может не прийти.
– Вы так считаете? – сказала Патриция.
Голос ее прозвучал так же невинно, но она подмигнула обоими глазами, почти одновременно.
И Ориунга пришел.
Едва успели мы вместе с Кингом расположиться под деревом с длинными ветвями – Кинг теперь обращался со мной, как со старым другом, – как моран отделился от зарослей, где он, очевидно, уже давно поджидал нас, и направился к нам. На нем не было ничего, кроме куска серой ткани, наброшенной на плечо, который на каждом шагу обнажал все его тело.
Лев-исполин глухо зарычал. Его желтые глаза пристально и враждебно смотрели на Ориунгу. Он не испытывал симпатии к этому незнакомому красноволосому негру, который приближался спесивой походкой, вызывающе глядя ему в глаза.
Кинг повернул голову к Патриции, спрашивая у нее совета.
– Сиди, – сказала ему девочка.
Кинг продолжал рычать, но с места не сдвинулся.
Ориунга вошел в тень ветвей, пройдя так близко мимо льва, что даже коснулся его морды полой своей развевающейся ткани, и прислонился к стволу дерева.
Патриция встала, а вместе с ней и Кинг. Но поскольку девочка держала руку на его мощном затылке, лев позволил медленно подвести себя к морану. Патриция и Кинг остановились в трех шагах от него.
Он смотрел на них, совершенно неподвижный, гордо вздымая голову под каской из волос и глины на прямой шее. Кинг открыл пасть. Блеснули клыки. Одна из его передних лап с выпущенными когтями рыла землю. Ориунга пренебрежительно улыбнулся.
Тогда Патриция, подобно тому, как она проделала это со мной, стала натравливать льва на морана, а потом удерживать его, и так несколько раз. Однако сегодня лев рычал и рвался вперед не только ради того, чтобы удовлетворить каприз девочки. Сегодня он делал это и ради себя тоже. Он ненавидел Ориунгу со всей силой своего инстинкта. Можно было подумать, что в человеке, прислонившемся к дереву, он чуял все его племя, всегда воевавшее с его собственным племенем. И Патриции пришлось использовать все свое влияние на Кинга, чтобы побороть его ярость.
На протяжении всех этих повторявшихся, приостанавливаемых и возобновляемых наскоков, когда пасть Кинга оказывалась всего в дюйме от ничем не защищенного горла и когда моран ощущал жар львиного дыхания, ни один мускул не дрогнул на черном, атлетически сложенном теле юноши, ни одна черточка не пошевелилась на его высокомерном лице.
То ли Ориунга был уверен, что белая девочка обязательно защитит его? То ли дело тут было в храбрости, которую питала безумная гордость? Или в гордости, которую питала безграничная храбрость? Или же, наконец, на самом деле храбрость и гордость Ориунги черпали свои силы в не-рассуждающей смутной и всемогущей верности мифам племени, бесчисленным и не имеющим возраста теням всех моранов народа масаи, оказывавшихся то жертвами, то убийцами львов?
Я не мог оторвать глаз от Ориунги, и мне вдруг стало страшно. Страшно не за него. После того, как я увидел проявления власти Патриции, у меня было ощущение, что в мире диких зверей для нее не было ничего невозможного, ничего недозволенного. Однако теперь я видел, что ей для ее игр уже было мало зверей. Девочка испытывала потребность вовлекать в них людей, чтобы распространить свою власть и на другой мир тоже, чтобы пользоваться своей властью одновременно в двух мирах, заказанных друг для друга.
Вдруг Ориунга поднял правую руку и что-то сказал резким тоном.
– Он хочет уйти, – сказала Патриция, – потому что не хочет быть игрушкой, даже для льва.
Ориунга прошел перед раздраженным, рычащим Кингом, которого Патриция изо всех сил удерживала за гриву, и удалился своей беспечной, парящей походкой. Дойдя до того места, где тень от длинных ветвей обрывалась, он обернулся и сказал что-то еще.
– В следующий раз его копье будет при нем, – сказала Патриция.
Моран уж давно исчез в бруссе, а лев-исполин все еще дрожал от ярости. Патриция прижалась к его груди, между его лап. И только тогда он успокоился.
XI
В тот же день, после обеда, в мою хижину неожиданно заглянула Сибилла. Она говорила мне, что собирается зайти ко мне, чтобы побеседовать наедине. Однако я предполагал, что она предупредит меня о своем визите заранее. При этом меня удивило даже не столько это пренебрежение условностями, сколько само поведение молодой женщины. Она держалась просто, спокойно и не надела на этот раз своих ужасных черных очков.
Я извинился, что не могу предложить ей сразу же чаю. Я пил его только по утрам, да и то из термоса.
– Но я сейчас позову боя или Бого, – сказал я Сибилле.
Она прервала меня с милой улыбкой:
– Вы ведь предпочитаете в это время виски? Ну а я, если честно, то джин с капелькой лимонного сока.
У меня пока еще сохранялся солидный запас крепких напитков и ингредиентов для коктейлей. Я принес их на стоящий на веранде столик и наполнил стаканы.
– Я все вспоминаю, – сказала Сибилла, – какое тяжкое испытание я устроила вам в первый ваш вечер здесь – хотелось показать вам наше серебро и нашу посуду.
Она улыбнулась немного иронично и одновременно немного грустно и добавила:
– Бывают моменты, когда человек готов уцепиться хоть за что-то.
Я не осмеливался больше смотреть Сибилле в лицо. Я боялся нечаянно показать ей, как трудно мне поверить в естественность ее поведения и в трезвость ее суждений.
