Асар Эппель - Латунная луна : рассказы
— Мой папка всех сильней!
— Нет, мой!
— Нет, мой!
— Непуавда!
— Сам ты непуавда!
А Райка во время этих перепалок ну просто теряется. Она перебегает от одного Гедиминовича (это у них такие отчества) к другому, шепчет ему на ухо, что, действительно, его папаня всех сильней, и только усугубляет соперничество, а когда в результате заваривается драка и начинают кровоточить носы, уходит в угол комнаты и, опустив по бокам худых своих бедер беспомощные руки, всхлипывает.
Началось ее интенсивное деторождение еще в войну. Их семейству принадлежал заросший вишневый сад. Она — тогда совсем девчонка — зачем-то вышла с утра в сад и увидела, что за кустами смородины лежит солдат с катушкой провода. Такое в войну бывало часто, через сад пролегал утвержденный генштабом маршрут тренировки связистов, так что в вишневом саду то и дело учились ремеслу связисты со связистками. Иногда они обнимались, а она подглядывала.
Лежавший за смородиной красноармеец увидел ее, стоящую на крыльце, сделал страшные глаза, указал на катушку с проводом и приложил палец к губам, что должно было означать полное безмолвие и секретную обстановку.
Потом стал показывать, чтобы она подошла, но тихонько и со всеми предосторожностями (это все он обозначал то пальцами у губ, то махая рукой). Она на цыпочках подошла, а он опять же, приложив палец к губам, похлопал по траве рядом с собой. Она, совсем испуганная, на траву опустилась, А он сразу стал ее будоражить по всему телу, сиськам, спине и вообще по любому месту. Когда она попыталась уйти, он опять показал на катушку и приложил палец к губам. Она испугалась, да и вырываться ей уже больше не хотелось. От поцелуев ей было приятно, а от прикосновений стыдно. Потом он угрожающе сказал: “А ну растопырься, кому говорят!” Потом появилось что-то непонятное, третье, и спустя минуту, когда она заканючила, что больно, стал говорить: “Гедиминасу все даются. И никому не больно. Такому не бывать, чтоб Гедиминасу не дать!”
Так появился первый Гедиминович (она записала родившегося мальчишку с этим отчеством). Остальные двое зачались друг за другом совсем уж незаметно — один тоже под кустом, но в Останкинском парке, а последний в кладовке на Дробильном заводе, где она обнимала белобрысого паренька-подмастерья на мешках пакли, который на следующий день куда-то уволился.
Не ломая голову, она и этих записала Гедиминовичами.
Однако мы заговорились, совершенно упустив, что на нашей улице уже заработала землеройная машина. Правильнее ее по нынешнему времени было бы назвать “роторный канавокопатель”.
Машина рыла узкую канаву. Производила она это быстро и аккуратно. Когда она копала, по обе стороны канавы шли, понурив головы, как бурлаки, наши поселяне и делали критические замечания насчет проделанной работы. Больше всего было нареканий насчет неровностей дна. С каждым замеченным дефектом заметивший обращался к прорабу, а тот тихо матерился и вслух говорил: “Щас милицию позову за препятствование”. Канава, как и предполагали, уткнулась в свалку, и пророчившие это, ликовали, говоря всем и каждому: “Я же предупреждал!” “А как же могло быть иначе?” “Надо было заранее думать!”
Сперва что-то с машиной случилось, и она дней пять плюс воскресенье не работала, а наши дети, как раз разошедшиеся на каникулы и поэтому имевшие массу свободного времени, использовали вырытую канаву в качестве окопа для активных военных действий. А поскольку из-за детского своего роста им было затруднительно наблюдать из траншеи за полем боя, они подсыпали на дно из отваленной на сторону земли довольно большие этой земли количества, за что прораб пообещал их всех поубивать, что стало причиной детских перевооружений — в траншее появилась куча больших булыжников и несколько куч “бульников” для метания в прорабовы подразделения. Кроме того, в качестве диверсии были глубоко заполнены отверстия привезенных газовых труб, так что прорабу пришлось прокачивать их насосами. Но это оказалось напрасно. Насосы были обезврежены детишками изъятием из сальников прокладок, и тогда беспомощный теперь прораб сломался и вмертвую запил, так что землеройная машина находилась сейчас в глухом и бессрочном простое.
Прекратилось это безобразие, когда в канаву упал полесский мудрец. Маленький и старенький, он простоял там до ночи, глядя на вышедшие звезды и молился, а его облаивали наши уличные собаки. Причем взлаивали они, когда в молитвословии следовало произнести “аминь”. По собакам его и нашли. Старичок очень озяб, поэтому, когда его из канавы вынули, сказал, дрожа: “Я передумал, я сделаю большой огонечекл…”
А подальше в канаве лежал и спал какой-то посторонний человек, которого было не добудиться, и его оставили в покое, мол, встанет с первыми лучами солнца, причем Святодух совершенно точно сообщил, когда оно завтра с утра взойдет на нашей широте.
Между тем подошло время делать отводы во дворы. Некоторые наши люди настаивали на том, чтобы им обеспечили по два отвода, мол, если один засорится и т. д. Или если появится еще какой-нибудь — не саратовский, скажем, газ, чтобы его подсоединить, если саратовский станет кончаться.
На нашей улице, на маленькой в общем-то нашей улице было три коровы. Им хватало травы, плюс сюда же сена, которое прикупали владельцы, плюс сюда же брюква и турнепс. Предполагаемое раскапывание улицы под газ беспокоило многих обитателей и, как ни странно, меньше всего коровьих хозяев, хотя к какому-то времени, тоже взбудораженные слухами, они задумались и забеспокоились.
Корова — существо безмятежное, привычное к спокойному травяному пребыванию. Угодить ногой в канаву, прорытую земельной машиной, ей ничего не стоит. Временами она полеживает и жует жвачку. Земля, вылетающая из сопла землеройной машины, может ее засыпать, и тогда надо будет корову мыть, потому что земляная крошка может попасть в белое молоко. Привычная к окрикам и матерным острасткам хозяина, она наверняка переучится, вслушиваясь в то, что будут выкрикивать работяги-землеройщики, и тогда с ней не поладишь. А коли так, то даже пригодного коровьего говна от нее не будет.
Поэтому среди анонимок, какие с появлением первозданных слухов о газификации пошли поступать в разные инстанции, были наверняка епистолы наших волопасов тоже. Вот, скажем, сберегаемая нами бумага с обоснованием никакого газа не проводить.
В райком партии от возмущенных жителей нашего проезда для выяснения и принятия решений.
Уважаемые Товарищи! Мы, жители нашего проезда, очень обеспокоены и коренным образом не согласны с проведением газа в нашу жизнь и быт. И удойность немногочисленного нашего крупного рогатого скота плюс сюда же дойные козы мы тогда освоим и сбережем.
Да! У нас еще много недостатков. Кое-кто из прописанных преступно жарит пойманных ежей. Кое-кто распространяет небылицы про царскую армию. Но за Осоавиахим и МОПР почти всеми уплочено, а также подписываемся на заем.
Почему нам не надо газ? Потому что, если загорится хоть один дом, вспыхнет все что попало. Во-первых, сараи, во-вторых сараи, в-третьих снова сараи. А сарай это важно! Вспомнимте грозные военные годы и студеные зимы тогда. Если бы не было сараев, которыми хорошо топилось, мы бы все померзли, и беспощадный враг овладел бы Москвой навсегда, в том числе и на нынешний год. Это в первую очередь.
Второе наше мнение. Давайте сбережемте полезное ископаемое! И пускай американцы не дождутся, что мы останемся без газа, которым газифицирована наша Родина!
Сколько стального трубопроката зароем, а на что? Чтобы многонациональное население нашего проезда пекло пироги, картофельные блины-тируны и мацу. Нет и нет.
Протестуем и не одобряем. Зато одобряем наоборот — газ не проводить, канаву не рыть, употреблять дрова и донецкий стахановский уголек.
Прописанные в Нашем проезде.А вот еще одна бумага. Называется она “О переносе березы, которая была посажена в день рождения товарища Шверника”.
Мы с соседним двором соседа проживаем давно по-соседски согласно. Даже береза, которая по-научному береза бородавчатая, хотя растет криво — стволом малость в моем дворе, а листьями к соседу, но одна ветка все же у меня, наличествует на двоих. И вот теперь нужно рыть газовый отвод. Удобнее всего предлагаю обрыть березу по двору соседа, и неважно, что по его морковной грядке, потому что морковка растение скоропортящееся, а береза, которая названа мною в честь товарища Шверника, — это символ растительной родимой природы и должна белеть корой для нашей русской души и сердца, хотя можно было бы, конечно, подрыть под корнями, но это уже дело Метростроя и т. д.
В ночь перед включением газа было полнолуние. Большая ясная луна занимала своим светом половину небес, и никто не спал. То и дело жители наши выходили на свои крыльца и делали вид, что глядят на луну, и удивлялись ей, и негодовали, когда что-то мелькающее в воздухе круглую серебряную богиню на какой-то миг заслоняло. А это были прилетающие в теплые ночи из Останкинского парка совы ловить отъевшихся наших на сытной крупе мышей.
