Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2006)
— Я постараюсь, чтобы остались, — говорю я.
— Ты нас, это... не закапывай уж совсем, в фильме-то своем. Ты же местная, кап-ярская... Оставь людям надежду, — говорит он, заглядывая мне в глаза. И добавляет с уже совершенно другой интонацией, почти со стоном: — Эх, застареть бы быстрее, Светка, чтобы уже не видеть этот бардак...
Я выхожу и иду. Я иду по мертвому городу. Я иду по мертвой земле. Я иду по мертвой стране.
Мы возвращаемся в том же “газике”, и шофер у нас тот же румяный солдатик. Я сижу рядом с ним. За мной киногруппа, весело переговариваясь, чокается солдатскими кружками со спиртом. Я не пью. Заболела. У меня высокая температура.
Мы подъезжаем к памятнику Золотой Орде. Киногруппа хочет выйти и сфотографироваться на память. Я остаюсь в машине. Осенняя степь вокруг памятника распахана трактором. Чтобы подойти к нему, киногруппе приходится на каждом шагу проваливаться в свежевспаханную землю.
У остановки стоит мужик и продает сушеную воблу. Киногруппа возвращается. Режиссер покупает у мужика воблу. Жалуется мужику:
— Не дойдешь до памятника... Озимые, что ли, сеют?
— Какие, на х..., в степи озимые? — откликается мужик.
— А зачем же распахали?
— Так золотого коня ищут. Хан Батый где-то тут закопал, — словно несмышленышу, отвечает мужик режиссеру — без объяснений, как само собой разумеющееся. Будто это было вчера.
Verdi prati
Парин Алексей Васильевич родился в 1944 году. Поэт, переводчик, театровед, музыкальный критик, либреттист. Автор более чем 600 статей по проблемам музыкального театра, книг “Хождение в невидимый град. Парадигмы русской оперы” (1999), “О пении, об опере, о славе. Интервью, портреты, рецензии” (2003). Поэтические переводы Парина собраны в антологии “Влюбленный путник” (2004).
С 2000 года — главный редактор издательства “Аграф”. Стихи Парина выходили отдельными книгами (М., 1991, 1998; Фрайбург, 1992), переводились на немецкий и французский языки и печатались в отечественной и зарубежной прессе.
1
Луг зеленый, лес приветный,
вы утратите красу.
Красный цвет, ручей журчащий,
весь ваш блеск, вся ваша прелесть
скоро канет в пустоту.
Луг зеленый, лес приветный,
вы утратите красу.
Все прекрасное увянет,
древний мрак обезобразит
вашу всякую черту.
Луг зеленый, лес приветный,
вы утратите красу.
2
Здесь, на старой этой даче,
где разор угрюмый древний
рушит медленно и верно
всякий росчерк красоты,
я впадаю в беспокойство,
в омут топкий погружаюсь,
где втыкают в кожу мухи
хоботки немоготы.
И не возраст тут виною,
не сквозящее старенье,
самочувствия причуды
или ужас пустоты.
С юных лет я упадаю
в промежуток между явью
и поземкой небытийной,
и попытки жить пусты.
3
Воздух не движется.
Ни дуновения.
Жилок ветвление
в мякоти лиственной
словно чертеж.
Вычурным веером
плеть виноградная
траурно свесилась
вниз над террасою,
виснет ничком.
В этом безмолвии,
в дреме растительной,
в праздности длящейся
слышно, как трудится
тихоня тлен.
В шатких балясинах
глазу не видная
дрожь древесинная
в слух мне врезается
бабьим вытьем.
4
Все, что оставил отлив, эту пестро-песчаную массу,
Роет людская рука, дабы живину добыть.
Рвенье умерь свое, люд! Живое засохнет и канет
В Лету сухую тоски, дрожь океана отдав.
Спутанный мокрый парик на макушке осклизлого камня
Виснет густою копной, влагой морскою сочась,
Ждет не дождется, когда прилив благодатный накроет
Весь зеленеющий луг и от людей утаит.
День изо дня совершен ритуал океанской охоты,
День изо дня человек роется в иле морском,
День изо дня избегают и краб и рыбешка поимки,
День изо дня на песок тащат и мидий и рыб.
Этим подводным лугам, этим пестрым встревоженным рощам
Чужд архаический страх: им не утратить красу.
Нагло нутро обнажив, на прибрежном песке распластались,
Хвастают похотью вслух, дразнят ухмылкой людей.
Горестно спину согнув, по прибрежью слоняются люди,
Как по приказу верша злой океанский обряд.
5
Гигантские купы гортензий
поражают уравновешенной пестротой:
в разное время цветенья
цветочная гроздь окрашена в свой цвет,
вот и возникают шевелящиеся на ветру холмики
розового, алого, голубого, пурпурного, лилового,
чернильно-синего оттенка.
И вересковая пустошь
раскидывает громадный лоскутный ковер,
и лоскуты в нем сплетены не как попало,
а по хитрому плану:
розовый, сиреневый, пурпурный, лиловый и гранатовый
переплетены в причудливый узор,
в котором, наверное, даже можно распознать
какие-то тайные знаки.
Я совсем не хочу их распознать,
они во мне отпечатываются
без распознавания,
и я теперь буду чувствовать их всегда.
Утешай меня и дальше,
лоскутная вересковая пустошь.
6
К чему пустая пестрядь фотографий?
Милее мне угрюмство эпитафий.
На блекнущих картинках лоск деталей
соскальзывает в темень смрадных далей,
а стершиеся письмена надгробья
на злобу дней взирают исподлобья.
Зеленый луг и вешний лес приветный
красой пленяют, вечной, одноцветной,
их письмена, как берег океана,
нас погружают в сизый шум тумана,
в котором память без распознаванья
кичится праздным даром обладанья.
20 июля, Мозжинка — 22 августа, Росканвель (Бретань), 2005.
* Название взято из арии рыцаря Руджеро в опере Георга Фридриха Генделя “Альцина”. Первое стихотворение цикла — перевод этой арии.
Место для жизни
Юлия Винер родилась в Москве, закончила сценарное отделение ВГИКа. Прозаик, поэт. С 1971 года живет в Израиле. В “Новом мире” были опубликованы ее повести “Снег в Гефсиманском саду” (2004, № 6) и “Собака и ее хозяйка” (2005, № 1).
ЖОЖО И БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ
Жожо не любил окружающих, а окружающие не любили Жожо. Тем не менее к сорока годам он обзавелся и женой, и тремя детьми и сумел выстроить процветающее дело — булочную-кондитерскую с выпечкой на месте. Дело окупало себя и давало сносный доход. Хрустящие булочки и влажные, пропитанные сахарным сиропом пирожки и пирожные, выпекаемые у Жожо, нравились прохожим, они не могли удержаться, надкусывали мягкое жирное тесто, не отходя от прилавка, и уходили, жуя и облизываясь. И у Жожо была мечта. Если бы расширить помещение метров на пять вглубь дома, пекарню можно было бы задвинуть туда, а с фронта очистилось бы место, чтобы устроить стойку и несколько столиков, подавать кофе с булочками, вложения невелики, а дело приняло бы совсем иной оборот. Прохожие очень любили стойки с кофе-эспрессо и булочек покупали бы больше — и на месте съесть, и с собой взять.
Но углубиться внутрь никак было нельзя — там, за стеной пекарни, в безоконном темном углу, образовавшемся неясно как при строительстве дома, жила упрямая одинокая старуха. Угол этот разрешил бы все проблемы Жожо, в нем были даже кран и унитаз, значит, имелись водопровод и канализация. Но старуха, жившая там незаконно, но очень давно, предъявляла Жожо за свой угол совершенно непомерные требования. Тысячу долларов — новыми стодолларовыми бумажками! — она оттолкнула не глядя. Либо однокомнатную квартиру, либо место в хорошем доме для престарелых! Смешно.
