Владимир Токмаков - Детдом для престарелых убийц
– Конечно, про Усаму бен Ладена только не забудь, – всхлипывает Сэм.
– Да-да, и это дело государственной важности, можно сказать, вопрос жизни и смерти.
– Чей? Твоей или моей? – Сэм пытается слизнуть с моих штанов кокаиновую пыль.
– Почему, если я разговариваю с Богом – это молитва, а если Бог разговаривает со мной, то это шизофрения? Сэм, блядь, человек – это узелок на память, который завязал дьявол на носовом платке Господа Бога. Чтобы, стало быть, не забыл. Так не забыл ли, а?
В последнее время постоянно забываю застегнуть ширинку. Старею или это что-то по Фрейду? Тут увидел на улице старика. Он корячился, опираясь на свою палочку, а в сетке у него болтались пачка китайской лапши, булка хлеба и пакет молока.
Я впервые испугался не смерти, а этой вот немощной, никому не нужной старости.
Блин, прав Мотя Строчковский, умирать надо молодым, ей-богу.
А еще я люблю есть яблоки. Я жру их килограммами. Как какой-нибудь огромный садовый вредитель, червяк-плодожорка. Это у нас, наверное, семейное: я думаю, наш род мог бы начинать отсчет с библейских времен. Ибо первый наш предок наверняка был простым червяком в яблоке, которое змей-искуситель подарил Адаму и Еве. Ведь то яблоко было точно червивое, что еще ожидать от змея? Кстати, в память о тех трагических событиях в раю наши, человечьи, глазные яблоки тоже стали червивыми. И мы в большинстве своем видим мир совсем не таким, какой он есть на самом деле.
Какая я все-таки противоречивая, непоследовательная натура!
Сучий ты потрох, эгоист, самовлюбленный, амбициозный, истеричный маргинал! Плюнуть тебе в рожу и размазать по зеркалу! Ненавижу тебя, сволочь!
…Так, минуты поэзии закончились. Теперь побриться, одеться, выйти в народ и сделать что-нибудь полезное для общества. Например, спрятать себя где-нибудь в тихом месте. Правильно, сегодня суббота, можно спокойно целый день просидеть в библиотеке. И никаких баб и алкоголя! Библиотека – это мой самый оригинальный ответ проклятому похмелью!
И, кстати, вот что еще интересно: в какое бы приличное место я с утра ни отправился – в библиотеку, в музей, на выставку или научную конференцию, – вечером я все равно оказываюсь в кабаке или промеж женских ног.
Или наоборот: если с вечера я основательно нагрешу, оказавшись в кабаке либо промеж женских ног, то с раннего утра, несмотря на сильную головную боль, тошноту и сонливость, меня все равно потянет куда-нибудь в приличное место (в библиотеку, музей или на научную конференцию).
Стало быть, очищения требуют тело и душа, очищения.
Возле библиотеки встретил художника Макса Пигмалиона.
– Куда собрался? – спросил я.
– Я узнал страшную тайну, – он затравленно огляделся по сторонам, придвинулся ко мне вплотную и, дыша винно-водочным перегаром, к которому примешивался стойкий и мерзкий запах каких-то лекарств, волнуясь, быстро-быстро зашептал:
– Ты, наверное, тоже слышал, что во время Второй мировой фашисты в концлагерях делали опыты на людях? Так вот, они хотели создать человекоподобных мутантов – сверхчеловеков, биороботов. А когда они поняли, что война проиграна, то выпустили этих чудовищ на волю. И теперь эти человекоподобные монстры живут среди нас.
Он сделал вынужденную паузу, сглотнул слюну, набрал в легкие побольше воздуха и продолжил:
– Эти монстры бессмертны. И это они совершают самые жуткие и страшные немотивированные преступления. Они охотятся за теми, кто знает их тайну. Например, за мной постоянно ездит зеленая «Волга», в которой сидят во-о-т такие мордовороты в темных очках. Это они и есть. – Непрестанно оглядываясь, Макс закончил: – Зря я тебе это рассказал. Теперь они и за тобой будут охотиться. Главное – спасти от этих маньяков Шарлотту. Ты ее случайно не видел?
– Нет.
– Вот все говорят, красота спасет мир. Но кто сначала спасет для мира эту красоту? – дышал он мне в лицо желудочными испарениями из глубины своих сибирских руд.
У Пигмалиона совсем голова усохла, подумал я. Это стопроцентная паранойя. Мания преследования, отягощенная длительным алкоголизмом. Или наоборот. Впрочем, какая разница.
– Время разрушает пространство, – говорит он мне на прощанье, – поэтому, чтобы избежать этого разрушения, нужно разрушить время в себе, остановить его, запутать и перепутать…
Библиотека пуста. Жара. Нормальные студенты сейчас жарятся где-нибудь на диких пляжах, у самого синего моря, с пивом и длинноногими подружками. А в залах библиотеки остались только идейные мученики науки да конченые студенты-ботаники.
Я выбрал место у открытого окна и стал просматривать заказанную литературу. Однако мысли о Пигмалионе не давали мне покоя.
Я всегда боялся общаться с неудачниками, с теми, кого неудачи подавили, придавили к земле. Такие неудачники заразительны. В «Войне и мире», например, Пьер Безухов, боясь «заразиться» обреченностью непротивленца Платона Каратаева, бросает его на верную смерть, когда у последнего кончаются силы.
Но довольно о грустном. Лучше почитаем-ка, чему нас учат олимпийцы-победители?
В. И. Ленин. «Партийная организация и партийная литература»:
«…Господа буржуазные индивидуалисты, мы должны сказать вам, что ваши речи об абсолютной свободе одно лицемерие.
В обществе, основанном на власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствует горстка богачей, не может быть „свободы” реальной и действенной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? От вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в рамках и картинах, проституции в виде „дополнения” к „святому” сценическому искусству?
Ведь эта абсолютная свобода есть буржуазная или анархическая фраза (ибо как миросозерцание анархизм есть вывернутая наизнанку буржуазность).
Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. (TheBest! – отметил я это место, жирно подчеркнув карандашом.) Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания».
«А может быть, и правда, вся беда в том, что мы не тем местом читали картавого Ильича?» – подумалось мне в библиотечном буфете. Кофе здесь был скверный, а булочки с сыром назывались, наверное, «булыжник – оружие пролетариата».
Похоже, что в этом храме мысли Дух победил материю во всех ее проявлениях. Через полчаса в желудке случилась революция. Но Владимир Ильич тут, конечно же, был совершенно ни при чем.
«Я живу среди слов, как рыба внутри своей чешуи», – констатировал я, дожевывая черствую булочку. Из библиотеки позвонил Семену. Наконец-то он взял трубку. Оказывается, до сих пор изволил спатеньки. И не один, а с какой-то девицей, которую он после моего ухода снял в «Тиграх и Кроликах».
– Всю ночь провел в какой-то засаде.
– Ну и как, засадил?
– Не люблю, блин, женщин, которые прыгают на хуй, как только мужик достанет его поссать, а потом кричат, что их изнасиловали броском через бедро, – брюзжит Сэм. Похоже, с девицей у них получилось не все тип-топ.
– Ну так пусть она поцелует тебя еще раз в твой толстый зад, – подбадриваю я его, рассматривая скверную копию Сальвадора Дали на противоположной стене в фойе библиотеки, – вчера ты не только оттрахал ее, но и спас жизнь. Причем в самом прямом смысле этого слова.
– Ты о чем? – не может понять спросонья Семен.
Я рассказал ему, что ночью братва разнесла клуб, где мы с ним зависали, по кирпичику.
– Если бы Бога не было, я бы первый побежал его рожать, – ошеломленно проговорил Сэм.
«Сегодня я спас кактус, завтра кактус спасет меня», – со спокойной совестью я повесил трубку и вернулся в читальный зал.
Ответ Брюсова Ленину. Декадентский журнал «Весы», 15 ноября 1905 года, № 11. Под претенциозным псевдонимом «Аврелий»:
«Речь идет о гораздо большем: утверждаются основоположения социал-демократической доктрины как заповеди, против которых не позволены… никакие возражения.
Он (то есть Ленин) требует расторгнуть союз с людьми, „говорящими то-то и то-то”. Итак, есть слова, которые запрещено говорить, есть взгляды, высказывать которые воспрещено. Иначе говоря, членам социал-демократической партии дозволяется лишь критика частных случаев, отдельных сторон доктрины. Но они не могут критически относиться к самим устоям доктрины. Тех, кто отважится на это, надо „прогнать”.
В этом решении – фанатизм людей, не допускающих мысли, что их убеждения могут быть ложны. Отсюда один шаг до заявления халифа Омара: „Книги, содержащие то же, что Коран, лишние, содержащие иное – вредны”.
„Долой писателей беспартийных!” – восклицает г. Ленин. Следовательно, беспартийность, то есть свободомыслие, есть уже преступление. Но в нашем представлении свобода слова неразрывно связана со свободой суждения и с уважением „Я” чужого убеждения. Для нас дороже всего свобода исканий, хотя бы она и привела нас к нарушению всех наших верований и идеалов.
