А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2
Сабрина тихо, без стона впала в грусть и отвлеченные переживания. Восток, только что было загоревшийся для Сабрины ярким пламенем, стал медленно притухать. Явно надвигался мрак и вихрь! Чтобы как-то разрядить обстановку, впустить озона в атмосферу переживаний, Муза, продолжавшая рыться в папках, решила зачитать еще один поэтический перл – "Универсальное, российское":
Отправим девушку на службу,
Чтоб доказать могла нам дружбу.
А сами ляжем на диван
И двинем мыслью в Амстердам.
Как хорошо лелеют нас:
Прикармливают, усмиряя глас.
Глас возражений и протеста –
Ведь все мы сделаны из теста.
Любой мужчинка-тунеядец,
Давно засунул в жопу палец.
Он из любимой лепит мать,
Чтоб жить, блудить, не унывать.
Его достойный прототип –
Птенец голубки – скверный тип!
Она ж несет свой крест достойно,
Похоронив мечту невольно.
Мечту о счастье, умном муже –
Понятно ей: бывает хуже!
Но стоит ли резвиться пыткой?
Пора взглянуть на все с улыбкой.
Послать подальше тунеядца
И Сашке-грешнику отдаться!
Муза, не напрягаясь, уяснила по реакции Сабрины, что эффект от прикосновения к образу был очень своеобразным, а потому в слух отметила:
– Опять-таки,.. не будем строго судить поэтические достоинства произведения, даже закроим глаза на откровенное хамство и площадной сленг, на явную развращенность ума поэта (все они, видимо, такие), но придется отметить, что выводы бьют – "не в бровь, а в глаз"! Так ты, Сабринок, и должна воспринимать желчную российскую действительность, народ, населяющий эту косолапую и сиволапую страну. А заодно, подумай, дорогуша, и о формах защиты от контактов со звероподобными соотечественниками.
Сабрина еще не отошла от впечатления, размышляла с задержкой, но, наконец, сформулировала вопрос:
– Музочка, скажи откровенно: что… Сергеев был отпетый бабник? Уж слишком много весьма прямолинейных пассажей в его творческой копилке. Или я что-нибудь недопонимаю?
– Сабринок, я уже тебе неоднократно повторяла: беспокоиться не о чем. Он был обычным потаскуном в той мере, в какой это свойственно здоровому мужчине. Но он умел быть чистоплотным в таких отношениях. Бесспорно, часть его стихов имеет побудительные акценты – назревающую влюбленность, скажем… Ни одна из его пассий никогда не устраивала ему скандалов. Боже упаси! Он умел расставаться с ними весьма элегантно, если здесь, вообще, применимо такое изящное понятие. Они, естественно, сокрушались, но тянуть руки к его горлу не решались, причем, прежде всего, по сексуально-этическим соображениям. Каждая оставляла маленькую надежду на возвращение под сень его алькова. Пусть простит мне Господь кощунство, смелые обобщения и излишнюю выспренность, но это действительно так и было.
– Тогда, Музочка, как понимать его литературные пассажи… всю эту, как принято говорить, ненормативную лексику: согласись, что некоторые бытовые выражения, свойственные славянскому языку, плохо уживаются с полетом чувств?
Музу от смеха даже передернула, но она быстро взяла себя в руки и повела величавую беседу:
– Сабринок, прежде всего, кончай ударяться в наукообразный тон. Конечно, если ты не вкладываешь в него изощренное чувство юмора, которое я пока еще не научилась понимать и воспринимать? Это качество, кстати, – я имею ввиду способность подсмеиваться над яйцеголовыми, – идеально реализовывал Сергеев. Тут у него конкурентов не было. Он не вступал в спор, видимо, потому, что считал: "религия и наука не терпит споров"! Высказывайся свободно по любому поводу, если есть охотники тебя слушать, но не спорь, уважай чужое мнение. Все равно от абсолютной истины человеки так далеки, что искорки от этого слепящего огня до земли не долетают. Он считал, что мы допущены лишь в прихожую хранилища великих знаний, из которой даже через замочную скважину не заглянешь в тайные кладовые. Мы даже дверей, ведущих в те комнаты, не можем найти: какие уж там замочные скважины…
Муза, видимо, опять улетела в воспоминания, – в глазах ее забегали бесенята, она ухмыльнулась и продолжала:
– Я припоминаю, как однажды Сергеев вел дискуссию с очень аппетитной дамочкой (сексопатолог из Москвы, кажется) по каким-то сугубо научным проблемам сексологии. Он, вообще-то, посмеиваясь, всегда заявлял, что в этой науке теории нет и быть не должно. В ней может иметь место только практика! Дамочка приставала к нему с вопросами, касающимися полигамного влечения (видимо, только одного супруга ей явно не хватало!). Сергеев слушал ее с умным видом, с серьезнейшей мордой. Ты, Сабринок, представь себе этого лысого змея: спортивная выправка, наводящая женщину на бурные фантазии; узкое, приятное лицо, умные глаза пройдохи высокого ранга; тонкие черты лица, присущие породистой мужской особи, голубые брызги небесного цвета, как небо над Скандинавскими морями и т.д. и т.п. Баба, естественно, раскатала губу! Он же настойчиво разбирал с ней всю эту мутотень: "возрастные особенности сексуальности", – вспомнили эксперимент со студентами в США (я имею ввиду добровольную роль "in loco parentis"; да ты сама все это помнишь!), – добрались до каких-то "кросскультурных перспектив".
– Вообщем, – продолжала Муза с тем же аппетитом сатирика уровня Михаила Задорного, – он так укатал эту знойную дамочку, что когда разговор "незаметно" (он же опытный психотерапевт, владеющий суггестией! – ты должна понимать, что значит "незаметно" в его исполнении!) дошел до самого щекотливого, то стали твориться чудеса… Дамочка на его словах о роли пятна Грефенберга, желез Скена, клиторного, да маточный оргазма поплыла, причем, так основательно, что поперла на лектора своим шикарным бюстом просто в открытую, не стесняясь друзей и близких!
– Ты знаешь, – у каждого мужчины свой локус-минорис (слабое место). У Сергеева – это была женская грудь!. Мы с Мишей видим, что и он тает, теряет контроль, но все же сумел осилить соблазн. Сергеев понял, что пора давать задний ход, стал цитировать, как сейчас помню (потому что с увлечением наблюдала "смертельный раунд"), Шарлотту Уильямс: "Не существует женского ума. Мозг – это не половой орган. С тем же успехом можно говорить о женской печени". Ты представляешь, Сабринок, хохму?!.. Гостью из столицы парализовало,.. еле-еле откачали общими усилиями…
Муза только сейчас заметила, что Сабрина опустила глаза к долу и порозовела от стыдливых воспоминаний. Видимо, откровения подруги всколыхнули воспоминания о медовом месяце, проведенным еще совсем недавно с Сергеевым. "Вот так! – подумалось Музе. – Так невзначай вызывают инфаркт миокарда у любящих женщин! Нет все же у филологов нашей медицинской закалки! Надо срочно выбираться из темы". Муза приостановилась прямо на фазе галопа и мягко перешла на шаг:
– Сабринок, я уж не буду пересказывать, как он выводил дамочку из пикового положения разговорами о гендерных ролях. Поверь мне, все было сделано блестяще и изящно, – носом не подкопаешь! Однако во всем том была масса юмора, и мы, слушатели, оценили это по заслугам.
– Однако, подружка, давай-ка вернемся к нашим баранам. Разберемся, не спеша: разве Сергеев виноват, что на него глаз положила дама-сексопатолог? Что ему было делать в таких клещах? Не мог же он своими действиями доказывать, что, являясь холостым мужиком, потерял свою самость и кобелиную прыть? Разве такой позор перед столицей нашей родины – Москвой был бы достоин традиций Санкт-Петербурга. Вот тебе характерный пример. Вполне вероятно, что именно по этому поводу и был написан стишок.
Муза потянулась к папкам с эпистолярным прошлым Сергеева. Подруги, по совместной договоренности, шерстили их в четыре руки.
– Давай, Сабринок, на злобу дня отыщем документальное подтверждение сказанному.
Подруги, словно на перегонки, ворвались в разборку архива. Сабрина, чувствовалось, спешила больше: ей почему-то казалось, что сейчас откроется что-то интимное, не очень удобное для посторонних глаз. Она, безусловно, доверяла Музе, может быть, даже больше, чем себе самой, но все же здесь хотелось быть первой. Это был ее любимый человек, и ей думалось уберечь его от возможного позора. Муза чувствовала причину суеты, а потому старалась разбирать записочки медленно и осторожно. Однако: "Бог шельму метит"! Именно Муза первой обнаружила компромат. Она ленивым и вялым тоном, как бы нехотя, объявила:
– На ловца и зверь бежит! Читаю, не торопясь… Вникай! Обрати внимание: наш богоносец склонен был осознавать свои грехи и даже пытался их замаливать. Незря же он сочинил собственную молитву, попробовал к тому же увязать ее с болезнью. Название стиха – "Болезнь (молитва мытаря)":
