Андреа Де Карло - О нас троих
— И это точно не дурацкая шутка?
— Точно, — сказал я под аккомпанемент сливных бачков и сушилки для рук. — Мне с каждым днем все труднее было тебе сказать, я никак не мог ни найти слова, ни улучить подходящий момент. Мне очень жаль.
Дверь опять открылась, и вошел Сеттимио с еще одним журналистом: казалось, они уже друзья не разлей вода. Сеттимио сказал Марко:
— Потом поговори с ним немножко, после ужина. Он хочет дать о тебе большую статью в «Коррьере».[25] — Он вел себя как заправский продюсер и теперь выглядел вполне убедительно, его мифомания, скрестившись с фантастической реальностью, вмиг, без всяких промежуточных этапов, вознесла его из полного ничтожества к сияющим вершинам профессии.
— Дай, пожалуйста, на минутку ключ от машины, я там оставил записную книжку, — сказал Марко.
Сеттимио протянул ему ключ, явно начиная что-то подозревать; но тут кто-то из членов жюри вышел из кабинки, и Сеттимио нас покинул.
Марко потянул меня за руку и сказал:
— Отвезешь меня?
На улице мы молча посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, со всех ног помчались к боковой улочке, где Сеттимио припарковал свой «мерседес».
Потом я гнал старую немецкую колымагу по проселочной дороге, попутно пытаясь разобраться, где у нее какие рычаги, и Марко сказал:
— Мне просто надо ее увидеть, больше ничего. Это все настолько невероятно.
Нас бросало то в жар, то в холод, от безучастности к исступлению; то казалось, что мы опоздали навсегда, то вспыхивала надежда, что все-таки успеем, мы мчались на полной скорости и в то же время словно прилипали к асфальту.
29
Мы ехали, сверяясь с картой на приглашении, которое Мизия дала мне утром, но карта была довольно бестолковая, все названия сливались с импрессионистическим изображением местного ландшафта. К тому же мы с Марко всегда выбирали самую неудачную дорогу, а «мерседес» Сеттимио весил раз в десять больше моего «фиата»; в довершение всего стояла кромешная тьма, мы были на взводе, и Марко нашел в бардачке у Сеттимио готовые косяки. Иногда казалось, что нам не суждено добраться до озера, разве что на следующий день, когда на месте празднества останется только замусоренный пустырь.
И все же в конце концов итоге мы доехали, и стало ясно, что на самом деле картинка Мизии на редкость точная, просто в ней больше живописи, чем топографии, и нарисована в обратной перспективе. Дорога пошла под гору, петляя между старыми домами, перешла в грунтовку и вывела нас на берег маленького озера, окруженного рощицами и лугами; а потом мы увидели табличку с желтой надписью «Мизия и Риккардо» и стрелкой, указывающей в сторону площадки, расположенной в нескольких сотнях метров: в бледном лунном свете было видно, что она заставлена машинами.
Мы вышли; до нас докатывались волны музыки и голосов из ярко освещенного деревянного строения, похожего на большой сарай. Нас обоих пошатывало; мы переглянулись, и Марко сказал:
— Как будто занесло не в тот фильм, да?
Мы двинулись на свет, на голоса, на звуки музыки и через минуту уже были внутри, среди смеха, жестов, гудения бас-гитары, трелей саксофона, поднятых бокалов, передаваемых бутылок и столовых приборов на тарелках; под тентом сидела высохшая, как мумия, мать мужа Мизии и друзья семьи, а вокруг были еще почти полные подносы с едой, туфли, легкие костюмы, прически, лихорадочная толчея у дверей большого застекленного сарая, битком набитого людьми, которые танцевали, пили из бокалов, куда-то двигались, устраивались парами или компаниями на траве, доходящей до самой кромки воды; всюду бегали дети и всюду на полную громкость звучал замедленный, без конца повторяющийся рефрен, который тянула приглашенная группа, игравшая в стиле ритм-энд-блюз. И тут, когда свадебная вечеринка неожиданно стала реальной и осязаемой, Марко в один миг растерял всю свою иронию и любопытство:
— Ты иди, я тебя лучше в машине подожду, — сказал он.
— Да перестань, — сказал я, хотя от его внезапной слабости мне тоже стало не по себе. — Мы же так долго ехали. Пойдем хоть поздороваемся с Мизией.
— Меня никто не приглашал, — сказал Марко, прикрывая глаза рукой и изо всех сил стараясь быть незаметным, что, естественно, только привлекало к нему внимание окружающих.
— Ничего подобного, — возразил я. — Просто Мизия даже не предполагала, что ты захочешь прийти.
— И правильно, — сказал Марко. — Абсолютно идиотская была идея. Абсолютно.
— Вовсе не идиотская, — сказал я, но без особой уверенности: мне казалось, что надо было раньше подумать о том, в каком сложном положении он окажется, но я слишком спешил к Мизии и слишком хотел покончить наконец со всеми секретами.
И все-таки я тащил его за собой, потому что не знал, что еще делать, и потому, что сам чувствовал себя не в своей тарелке среди всех этих неизвестных, но как будто смутно знакомых голосов и лиц, надвигавшихся на нас со всех сторон. Я добыл с какого-то стола два бокала вина; мы осушили их почти залпом и тут же взяли еще два, с другого стола, но никакого эффекта я не заметил.
Мизия была внутри большого освещенного сарая, я увидел ее еще от двери: она танцевала перед эстрадой, на которой играли музыканты, с распущенными волосами и в коротком, открытом голубом платье из хлопка, танцевала с мужем, скованным и чопорным, как автомат.
Марко шел на шаг позади: даже не оборачиваясь, я чувствовал, насколько изменилось у него выражение лица. Мизия заметила меня в гудящей, возбужденной толпе, а в следующий миг заметила Марко: она вздрогнула, глаза ее вспыхнули и она сбилась с ритма.
Когда песня кончилась и группа начала играть другую, Мизия проскользнула мимо мужа и друзей и, притягивая к себе все взгляды, направилась к нам. Она порывисто обняла меня, прижавшись всем своим разгоряченным телом, но я прекрасно чувствовал, что на самом деле ее внимание приковало к тому, кто стоит за моей спиной: там стоял Марко и смотрел на нее в упор. Она была рада меня видеть, сказала: «Я уж и не надеялась, Ливио, что ты приедешь», однако взгляд ее удерживался на мне с трудом. Она подошла к Марко; он протянул ей руку с натянутой улыбкой, от которой на щеках и в углах глаз у него проступили морщины. На мгновение она застыла в нерешительности, не отнимая руки; потом шагнула вперед, обняла его и поцеловала. Это было похоже на объятие двух политзаключенных: та же неподатливость, та же несвобода, те же горькие, неосуществимые надежды и воспоминания.
Они отстранились друг от друга, по-прежнему молча глядя друг другу в глаза, и аура вокруг них была куда красноречивее, чем самая изысканная и оживленная беседа, их чувства были заперты за такими прочными дверьми, что любой порыв, наткнувшись на них, разлетелся бы осколками чистого сожаления. Мизия оглянулась на мужа, танцевавшего словно из чувства долга; теперь казалось, что все кончено, мы опоздали.
— А ты знаешь, что получила специальный приз жюри кинофестиваля в Лавено? — крикнул я. — Как лучшая начинающая актриса!
Мизия посмотрела на меня, словно не понимая, словно мои слова потонули в воздухе, пропитанном вибрациями бас-гитары, хрипом и клокотанием саксофона; она вопросительно взглянула на Марко, но он молчал.
— Правда-правда! — снова крикнул я. — Все были в восторге! Тебе дали диплом! Его забрал Сеттимио, но он не смог приехать!
Она улыбнулась, но не успела ничего ответить: ее муж Риккардо, весь красный от непривычной физической нагрузки, пробирался к нам сквозь толпу танцующих; он положил руку ей на плечо, а другую протянул мне. Мизия представила ему Марко, и они пожали друг другу руки; я не знал, все ли рассказала Мизия своему мужу, но приветствие вышло таким натянутым, что я непременно бы рассмеялся, не будь ситуация настолько безнадежной.
Потом музыканты затянули медленную песню, Риккардо кивнул нам, взял Мизию за руку и увел танцевать, оставляя за собой шлейф невысказанных слов.
— Пойду пройдусь, — сказал Марко, взял со стола еще бокал вина, выпил почти залпом и растворился в толпе.
Я тоже выпил вина и вышел из сарая в теплую ночную сырость, на луг, по которому группками бродили гости и болтали, смеялись, курили, пили. Я встретил Пьеро, брата Мизии, с остекленевшим взглядом и судорожными движениями, он спросил: «Как дела, как дела?». Встретил одну свою знакомую и Астру, сестру Мизии, она целовалась со вторым свидетелем; потом вернулся в освещенный сарай и снова вышел; я с кем-то говорил, пил, танцевал, курил, опять танцевал. Я поддался лихорадочной, изматывающей атмосфере праздника, смешению несовместимых гостей Мизии и ее мужа, круговороту влечений и скуки, жестов и поз, интонаций, взглядов и мыслей. Иногда мне на глаза попадался Марко с бокалом, или косяком, или и тем и другим, он излучал невероятную враждебность, и трудно было поверить, что всего лишь несколько часов назад он получил на фестивале награду за свой первый фильм. Иногда мне на глаза попадалась Мизия, там же, где только что стоял Марко и где его уже не было; она казалась веселой, полной неисчерпаемой энергии, заражавшей каждого, кто к ней приближался. Я видел, как она кружится, улыбается, тянется к чьему-то уху что-то сказать или спросить; видел, как она пьет, жестикулирует, выдыхает дым, чуть запрокинув голову, кивает матери своего мужа, которая ей что-то медленно говорит, и смеется со своим взбудораженным братом, который прислонился к ее плечу; мне казалось, что ее голос звучит у меня в ушах, но она была слишком далеко, чтобы это было правдой. Я заговорил о ней с невозмутимым мужчиной лет пятидесяти по фамилии Карьяджи, у него были маленькие голубые глазки, он возглавлял реставрационную мастерскую во Флоренции и считал Мизию своей лучшей ученицей, был от нее без ума и никак не мог понять, почему она вдруг решила все бросить и выйти замуж. Я сказал, что и сам поражен, как, впрочем, и все остальные. «Да», — отозвался он, но было видно, что он больше привык говорить, чем слушать, к тому же я начинал злиться от одной мысли, что он знаком с Мизией на несколько лет дольше, чем я. При первой же возможности я улизнул и вскоре уже беседовал с тощей очкастой девицей, которая училась в лицее с мужем Мизии, а теперь смотрела на озеро и рассуждала о том, как быстро летит время. Я не пытался понять, что она говорит, в ушах еще звучали слова профессора Карьяджи, и я слышал в его голосе замешательство. Пришлось выпить еще; я прибивался ко всем компаниям, попадавшимся на пути, вспомнил о своей былой общительности и пустил ее в ход, она еще действовала. Я произнес задом наперед несколько фраз, спел задом наперед пару дурацких песен шестидесятых годов, прочел задом наперед стихотворение Унгаретти, и стихотворение Монтале, и еще скороговорку. Я вызывал взрывы смеха и фонтаны изумления. Я излагал свои мысли о рынке искусства и о Крестовых походах, кто-то меня поддерживал, кто-то спорил; мне нравилось чувствовать себя в центре внимания, излучать давно забытые легкость и блеск. Я рассказал, как едва не умер от амебиаза, который подхватил в Индии, я положил руку на бедро худенькой рыжеволосой девушки, подружки Пьеро Мистрани, я снял ботинки, чтобы приятнее было ходить по траве у берега, я смотрел вверх, на звездное небо, и на ярко освещенный деревянный сарай, из которого несся выбранный Мизией ритм-энд-блюз.
