Марина Юденич - Исчадие рая
– Деньги меня не интересуют, – быстро парировала Ангел. Последнюю тираду Бунина она слушала затаясь, боясь пропустить любое слово. Она даже преобразилась внешне, забыв про гримасы, которые корчила постоянно, лицо ее от этого стало более миловидным, глаза распахнулись шире, а губы оказались по-детски пухлыми и слегка приоткрылись даже от напряженного внимания.
– Я это слышал. Но речь не всегда идет о деньгах.
– А о чем? – Она вся подалась вперед и обратилась в слух. Казалось, он рассказывает ей какую-то очень занимательную сказку, а она, девочка шести-семи лет, торопит его, стремясь быстрее добраться до самого интересного.
– Ну, знаешь ли, всего сказать тебе прямо сейчас я не могу. Я должен получить разрешение у мастеров, и, если они захотят работать с тобой, тогда тебе и будут объявлены условия.
– Но ведь они не знают меня совсем! Как они могут принимать решение, не зная меня?
– Они могут все. – Бунин, насколько хватило актерского таланта, постарался вложить в свои слова максимум зловещей тайны. – И прошу тебя, не задавай больше вопросов. Я и так сказал слишком много и могу быть наказан за это. На сегодня тебе должно быть более чем достаточно, что я вообще берусь обсудить твой вопрос с мастерами. Это все, что пока ты можешь знать.
– Но когда? Когда ты дашь мне ответ?
– Тебе очень надо, чтобы это было быстро?
– Очень! Ты даже не представляешь себе как. Ты сможешь поговорить с ними уже сегодня, а?
Соблазн ответить утвердительно был велик. Ведь курица, теперь он был в этом совершенно уверен, полностью заглотила крючок и просто сгорала от нетерпения расстаться со своими денежками. Однако он собрал волю в кулак и решил, что слишком быстрое согласие может несколько обесценить в ее глазах значимость происходящего. К тому же не мешало сейчас, не обещая пока ничего, вытянуть из нее некоторую сумму на «представительские расходы». Бунин чуть было не усмехнулся по поводу столь забавной в данном контексте формулировки, но вовремя спохватился и, напротив, состроив как можно более озабоченную физиономию, задумчиво посмотрел на часы.
– Нет, сегодня уже не получится. Если бы ты знала, в какую тьмутаракань мне придется из-за тебя ехать! Завтра с утра… А, черт! – Бунин досадливо поморщился. – И завтра ничего не получится.
– Почему?
– Потому что моего банкира завтра не будет в городе.
– При чем здесь твой банкир?
– Ну, это уже не твои проблемы, – довольно резко оборвал ее Бунин и задумался, демонстративно барабаня пальцами по столу. Однако потом, словно смягчаясь и не то чтобы отвечая на ее вопрос, а просто рассуждая вслух, медленно заговорил: – Деньги старцев (увлеченный игрой, он забыл, что ранее именовал их мастерами, но и она не обратила на это внимания), – разумеется, только часть их – хранятся в моем банке. Я обещал привезти им небольшую сумму в ближайший приезд и без денег появиться у них не могу, а наличности у меня сейчас, как назло, в обрез… С кредитки тоже такую сумму сразу не обналичишь… Нет, только послезавтра. Заберу деньги – и сразу к ним. Вернусь вечером поздно, так что встретимся мы с тобой, выходит… – Он сделал паузу, вроде подсчитывая, какой тогда будет день недели, совершенно справедливо полагая, что она немедленно и однозначно эту паузу заполнит. Так и случилось.
– Подожди! Какие глупости: послезавтра… послепослезавтра… Сколько ты должен им отвезти?
– Ну, думаю, что тысяч пять как минимум. Долларов, разумеется.
– Понимаю, что не тугриков. Слушай, с собой у меня только тысяча, но через три часа или даже два с половиной я привезу тебе остальные, и отправляйся к ним сегодня. Говори, куда? – Инициатива, похоже, опять начинала переходить к ней, по крайней мере, детскую непосредственность на лице снова сменили быстрые капризные гримаски, губы собрались в тонкую, злую и волевую линию, а глаза сузились, снова напоминая кошачьи.
Это Бунина категорически не устраивало. Ускользающие позиции нужно было срочно возвращать обратно. Ради этого он готов был пожертвовать и пятью тысячами долларов сиюминутно.
– Нет, этого я позволить не могу. Ты не можешь вмешиваться в наши отношения. Прости, я просто расслабился и наговорил тебе лишнего. Забудь. Ты ничего этого не слышала. Я позвоню тебе, как только вернусь, каким бы ни был результат. Давай телефон. – Он демонстративно извлек из кармана изящную записную книжку фирмы «Дюпон». Бунин знал толк в дорогих мелочах, которые, собственно, и формируют облик человека, и никогда на них не экономил. Вслед за записной книжкой на свет была извлечена массивная золотая ручка «Картье», с небольшим сапфиром-кабашоном, венчающим изголовье колпачка. Все это она заметила и оценила, явно тоже зная толк в подобного рода вещицах. Бунин в который раз похвалил себя за то, что не жлобствует по мелочам.
– Нет, пожалуйста, я прошу тебя, пожалуйста, позволь мне… Я ведь все равно все уже знаю, но, клянусь тебе, никогда никому не скажу. Честное слово. Пожалуйста! Ну что тебе стоит? Для меня каждый день – это как смерть. Понимаешь? Я не выдержу так долго! Ну! Прошу тебя, будь человеком!.. Ты ведь, в конце концов, можешь мне их вернуть, эти деньги, когда появится твой банкир…
«А вот это – фигушки», – про себя подумал Бунин. Однако решение было им уже принято – соблазн оказался слишком велик. К тому же она снова была если и кошкой, то совершенно ручной, послушной подлизой, готовой унижаться из-за кусочка колбаски. Вслух он сурово бросил:
– Хорошо. Не знаю, зачем я это делаю, но что-то такое в тебе есть. Искренность, что ли? Или – отчаяние? Встречаемся через три часа здесь же, в баре. Если не сможешь, не страшно, только позвони. – Он протянул ей визитную карточку со множеством телефонов – в Останкино, «на Яме» – улице Ямского поля, где размещалось Российское телевидение, и даже в Государственной Думе, правда, это был телефон пресс-центра Думы, но в визитке было указано просто «Государственная Дума РФ». – Звони лучше на мобильный – я на месте не сижу. – Он крупно дописал номер телефона от руки. – И, кстати, оставь все-таки какие-нибудь свои координаты. Названивать тебе я не намерен – не мальчик, но мало ли что…
Следующие три дня дались Анне нелегко, однако они принесли с собой некоторое облегчение: отступили на второй план, улеглись, подернулись дымкой забвения (то ли – навсегда, то ли – временно) все ее недавние страхи и будто бы неразрешимые проблемы. Порой ей казалось, что ничего этого не было вовсе – ни наглой шантажистки, ни жуткой ночи, когда она, трепеща от страха, однако подчиняясь какому-то дьявольскому любопытству, подслушивала разговор двух своих патронов, предварительно сообщив о нем неизвестной наглой твари. В то же время зловещий образ этой неизвестной, и скорее всего помешанной, женщины утратил парализующий мистический налет: Анна поняла, что ее нападкам подвергся и всемогущий небожитель и теперь единственный ее патрон – Дмитрий Рокотов. Главным, однако, было совершенно другое: на руках у Анны, в буквальном смысле этого слова, оказался несчастный, раздавленный крахом своей стремительной, еще недавно – завидной карьеры, полусумасшедший, спившийся человек. Она мало знала Александра Егорова раньше. Просто появлялся в заведении невысокого роста мужчина, далеко не красавец, но и не урод, с фигурой довольно нескладной и несколько бабьей, которую, впрочем, неплохо скрывали дорогие, но тоже какие-то неприметные костюмы, дополненные галстуками глухих тонов с мелким, едва различимым рисунком. Он и сам весь был какой-то серый, безликий, незапоминающийся. Тому способствовали пепельно-русые, тусклые, словно припорошенные пылью волосы, всегда стандартно подстриженные, светло-серые невыразительные глаза. Он был совершенно неразличим в толпе, а в компании ярких и шумных приятелей и вовсе казался незаметным. Говорил он невнятно и, когда был трезв, крайне неохотно, в состоянии же опьянения выражал свои мысли путано и малопонятно. Разумеется, ей было известно, что он ближайший компаньон Рокотова, совладелец заведения, раньше о нем говорили как о человеке, обладающем острым аналитическим умом, способном принимать совершенно неожиданные и нестандартные решения. Ходили даже слухи, что именно он разрабатывает стратегию самых блестящих коммерческих операций, исполнение которых позже берет на себя Рокотов. Он же, по всей видимости, в их тандеме занимался обработкой крупных государственных чиновников и публичных политиков, по крайней мере, в недавнем прошлом он часто появлялся в заведении в компании именно таких персон; обильно поил и кормил их в ресторане, внимательно и в каком-то подчеркнуто значительном молчании слушал потом их пьяные разглагольствования, тем больше пузырящиеся державным пафосом, чем больше горячительных напитков было потреблено за столом. Потом высокопоставленные гости без особого шума препровождались на второй этаж; Егоров же чаще уезжал домой, иногда – оставался до утра, но услугами второго этажа в полном объеме пользовался крайне редко, обычно – просто засыпал в одном из свободных апартаментов. Впрочем, все это было в прошлом, последнее время Егоров приезжал в заведение один или в сопровождении одного-двух своих непосредственных подчиненных, очень много пил и потом отлеживался еще несколько дней, тяжело выходя из состояния глубокого запоя.
