Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка
– Соглашусь. А как же Миша?
– Кто?
– Ну, здравствуйте! Михал Михалыч. Бывший олигарх и твой, прости, уже покойный муж, угодивший на охоте в волчью яму. Запамятовала?
– А при чем здесь мой покойный муж?
– Странно. А мне казалось, что наши мытарства по аномальным зонам, где даже компас сходит с ума… да и вообще вся эта затея только для того, чтобы отыскать твоего покойного супруга, ну и типа чего-то там у него спросить. Разве не так?
Как я и предполагал, на мой вопрос ответа не последовало.
– Ладно, – продолжил я беседу в прежних невозмутимых тонах, доедая очередной блин, не забыв, естественно, предварительно окунуть это кулинарное совершенство в сметану, – не хочешь – не отвечай. ваше, как говорится, полное право. Однако позволю себе заметить: несмотря на то что предложение мне понравилось и я его с удовольствием принимаю, тем не менее с условием категорически не согласен и считаю его абсолютно для себя неприемлемым.
– А разве я тебе его озвучивала? – Лежавшее в голом виде на кровати очарование наконец снизошло до того, чтобы продолжить со мной этот мирный, протекавший в спокойном, интеллегентно-бесстрастном русле диалог.
– А чего тут озвучивать? По-моему, и дураку понятно, коим я, безусловно, являюсь… Но не до такой же степени. вы ведь, уважаемая Людмила Георгиевна, в дальнейшем желали бы продолжить путешествие в полном одиночестве? Ведь так? Да вот только я, к великому для вас сожалению, допустить этого ну никак не могу. Мне тоже в голову пришла похожая мысль, что теперь буду оберегать вас с особым рвением. вы сами совсем недавно на удивление точно и верно выразились: мы теперь с вами, Людмила Георгиевна, действительно одной ниточкой повязаны. Да-да, не удивляйтесь, именно одной. Как Ромео с Джульеттой, Буш с республиканцами и Украина с российским газом. Так что уж не взыщите.
– Боже, ну какая же я дура! Ведь я тебя недооценивала. Ах, черт побери, но как же иногда приятно осознавать, что ты ошибалась. Я тебя очень прошу, иди ко мне, – она как-то по-смешному вытянула вперед руки да еще плюс к этому зачем-то закрыла глаза, как актриса Елена Соловей в моем любимом фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино». Только там это было идеально оправданно по действию и потрясающе талантливо сыграно, а здесь…
В общем, все как обычно: штамп номер восемь, дубль четырнадцать.
– Да бросьте вы, мадам, Ваньку-то валять, – как ярый женоненавистник, я оскалился вопящей здоровым скепсисом улыбкой, одномоментно макая очередной по счету блин в сметану. – Лучше вон прикройтесь одеяльцем. Не май месяц, а все-таки июнь.
Да после таких слов любая бы другая, окажись она на месте вдовы, немедленно бы запустила мне в рожу первым же попавшимся ей под руку предметом, не обращая внимания на степень тяжести оного. Но только не Людмила Георгиевна. Только не она, не эта близкая мне женщина с нечеловеческим, каким-то не земным, а дьявольским самообладанием. Я видел, что на какую-то долю секунды, как и вчера в якитории, округлились ее глаза, но дальше абсолютная невозмутимость.
«Хоть ты теперь и с дьяволом, но не могу я тебя не уважать за твое умение владеть собой… А впрочем, почему только теперь?» – подумал я.
– Зачем ты так со мной? – тихо сказала она. – Ладно, черт бы со мной, но зачем ты так с моими чувствами к тебе? Знаешь, как это обидно. Может, у меня действительно никого в этой жизни ближе тебя и нет. Откуда ты знаешь? – Ее глаза, как почки по весне, набухли от влаги, и две крупные слезы скатились по обеим щекам, маленьким дождем печали упав на постель.
– Слушай, Людкость, перестань ты мне тут комедию разыгрывать! – не выдержав, вскочил я как ошпаренный с насиженной лавки, даже, грешным делом, не подумав: «А не рано ли тебе, родной, с похмелья совершать такие резкие движения?» – Насколько помню, у тебя есть сын! Твой родной сын! И учится этот сын, если не ошибаюсь, в Англии! Не то в Оксфорде, не то в Кембридже! Чего ты мне здесь балаган устраиваешь?
Людмила Георгиевна ничего не ответила, а только повернулась ко мне спиной. Она лежала на боку, подтянув ноги к животу, и тихо всхлипывала. Молчал и я, громко, как Фаддей Авдеич, сопя в обе ноздри и тупо глядя на эту лежащую скульптуру, символизирующую боль и сугубо женские страдания.
– Мой сын от меня очень далек, – она первой нарушила гнетущее молчание. – Как в прямом, так и в переносном смысле. У него давно уже своя жизнь. Да я ему и раньше не особо-то была нужна. Он всегда больше любил отца, а я у них была так… как придаток. Даже тогда, когда мы еще жили в крохотной квартирке, еле-еле сводя концы с концами, и даже не думали о том, что может все резко поменяться… А ты мне, правда, дорог. Впрочем, можешь не верить… «Ваше полное право».
– Конечно, – я не скрывал перед выразительной спиной вдовы саркастической улыбки, правда успев уже порядком успокоиться и некоторым образом сменив свой гнев на милость, немного подобреть. Ну что поделаешь? Такой вот я отходчивый товарищ. – Настолько дорог, что являюсь лишь прокладкой между рулем и сиденьем. А может, и правильно. Значит, более достойных эпитетов, наверное, не заслуживаю.
Сказав это, сразу понял, что и с сегодняшнего утра во мне ровным счетом ничего не изменилось и я, как выясняется, не поумнел ни на йоту. Боже, так бездарно проколоться! О, моя драгоценная любовь к себе самому, обожаемому, ты, видно, неистребима.
– А, да ты подслушивал, – не оборачиваясь, с печальными нотками в голосе, по-прежнему тихо произнесли в ответ. – Ну надо же. Как глупо. Ну неужели ты не понял, что я просто опасалась за тебя. Откуда мне было знать, что это за люди и что у них там на уме?
– Подожди, Люда, о чем ты говоришь? – Я подошел к Людмиле Георгиевне и присел рядом с ней на край широченной кровати. – Какие люди? Пойми, я уже думал об этом. Они же бестелесны. Разве кто-нибудь из них тебя касался? Ты думаешь, я тогда обнимал Харона? Я просто, вероятно, очень хотел это сделать, и у меня было четкое ощущение, что я его обнял. И никакой блаженный меня не дергал за рукав. Это был импульс. Понимаешь, импульс. Какой-то очень сильный энергетический поток, который мы и ощущали как контакт, как прикосновение. И когда вы с этим кучерявым после ваших дебильных танцулек пошли к столу, он, я уверен на сто процентов, тебя не трогал. Ну ты понимаешь, что он тебя не касался? Что тебе это только казалось? Всего лишь ощущения.
– Да какая, в сущности, разница, трогал он меня или нет? – после некоторого молчания отозвалась вдова. – Только, мой дорогой, если это и импульс, то настолько сильный, что смог сегодня поутру испечь тебе блины.
– Стой! – Я снова подскочил как ошпаренный, но, правда, теперь уже с кровати. – Люда, умоляю, будь здесь и никуда не уходи. Только оставайся на месте. Очень тебя прошу.
– О, Боже мой, куда ты?
– Не волнуйся, я сейчас вернусь, – сказав это, я прикрыл Людмилу Георгиевну одеялом и прямо в рубахе рванул к массивной двери, врезанной ровно посередине самой дальней от нас стены.
Эпизод второй
«Прозрение»
Открыв дверь, увидел лестницу, ведущую вниз. Лестница была крутая и широкая, сколоченная или сбитая из очень толстых досок, способных выдержать самосвал. Возможно, даже груженый. Осторожно спускаясь по лестнице, мысленно отсчитывал ступеньки и в итоге насчитал их около двадцати, а может, и больше. Точное число я почему-то не запомнил, но это и неважно. Было теперь и так понятно, что второй этаж нестандартно высокий.
Пройдя по длинному, глухому, не освещенному солнцем коридору, буквально лбом уперся в еще одну дверь. Открыв ее и сделав несколько шагов по скрипучему полу, понял, что оказался в самом центре залы, которая вчера называлась якиторией. Все было тихо, сумрачно, но идеально прибрано. А главное – ни одной живой души. Сквозь узкие щели ставней свет едва проникал в помещение, но сомнений быть не могло: мы действительно здесь уже бывали. А вот и наш стол, за которым сидели и как одурелые глушили этот чертов забористый первачок.
«Стоп! – очередная мысль заставила меня застыть на месте. – Но ведь она же женщина! Она же вчера пила наравне со всеми. Я-то это помню. Однако, сегодня проснулась, и ей – хоть бы хны. Даже рассолу не попросила! И сейчас выглядит, как роса. Еще свежее, чем вчера. Вот это баба! Да ее в две тысячи восьмом надо срочно в президенты. Бесспорный лидер большой восьмерки. И на хрен нам ненужное ВТО, считай, у нас в кармане широких штанин. Помимо паспорта, естественно. Какая Меркель? Куда несчастным немцам тягаться с нами?»
Подойдя к двери, которая вчера служила входом в круглосуточно работающее заведение, я сначала немного постоял, а затем с охватившим меня мальчишеским задором резко распахнул ее, пнув по ней босой ногой, и уже через секунду оказался на крыльце японо-русской избы-якитории.
Яркий луч солнца залил мне глаза. От этого божественного света меня, по-моему, даже качнуло в сторону. И не сказать, чтобы слабо качнуло, но я на ногах устоял.
