Евгений Попов - Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
Старичок очень обрадовался моему приходу и сказал, ласково улыбаясь:
— Не иначе как насчет двойничков? А? Верно?
— Совершенно правы, папаша... - Я вкратце изложил старичку суть своего дела, а также вскользь поинтересовался, почему ГЕН-клуб расположен на улице Засухина в подвале, а не в помещении мединститута наверху.
— А это потому, что там, в мединституте, тоже занимаются вопросами генетики. Но их интересуют широкие и
разветвленные проблемы. А мы - сугубо узкие специалисты-общественники, - объяснил старичок. И добавил: -
Я, например, уже на пенсии, бывший бухгалтер. Но интересуюсь потому, что почти все годы двойницизм был моим хобби, а сейчас, как видите, стал профессией, за которую я почти не получаю ни копейки денег. Весь ГЕН-клуб - это весь есть я, а помещение - красный уголок ЖЭКа № 12, где я сижу, но лишь по определенным дням, в один из которых вы так удачно ко мне попали.
Впрочем, старичок не только болтал. Он ловко смерил циркулем и линейкой мой череп и другие органы моего тела, а потом сфотографировал меня комплектом фото "Момент", отчего мне стало неуютно.
- Черт! Завербует еще, старый хрен. В какую-нибудь "Интеллижент сервис". Достукаюсь я с этими двойника
ми, черт.
Так я размышлял. А старичок долго рылся в шкафу, щелкал на счетах, сверялся с таблицами. А потом вдруг неожиданно громко и страшно захохотал. А потом замолчал, да так замолчал, что у меня мурашки по коже полезли.
— Что, что? - вскричал я, потеряв обычное хладнокровие.
— А вот что, - торжественно и тихо ответил старичок после продолжительного молчания, - то, что вот у вас-то
двойничка-то и нету!!!
— А у всех остальных есть?
— Есть.
— А у меня нету?
— Нету.
Я разозлился.
— Почему же так? Что это за безобразие? Почему у всех есть, а у меня нету? Вы, наверное, определить просто
не можете, а мне тут крутите гайки. Что это за безобразие? Что вам тут, частная лавочка, что ли? Вы на работе.
Отвечайте, где мой двойник?
— И не лавочка вовсе, а вам сделано научное сообщение. А если не хочете, то не верьте, - обиделся старичок.
И хотел не желать со мной разговаривать, но я потребовал жалобную книгу и начал записывать, что старик грубиян и не знает моего двойника.
Тогда тот взмолился, что у него большая семья, и я, пожалев его, все переправил. Вышло, что старик прекрасный работник, а про двойника я умолчал. Это как бы само собой разумелось, что никаких претензий на этот счет я не имею.
Старичок благодарил меня, проводил до дверей и сказал, что он приложит все силы и постарается найти моего двойника, хотя это почти невозможно.
— Но ведь наука говорит, что он есть?
— Есть-то есть, а вот у вас его нету. Это странно, но это
факт. Но я постараюсь.
В прескверном настроении я вышел на улицу. В самом деле - все имели двойников. Миляев - королеву и оборванца, Ревебцев - вышестоящего, Сережа имел. Тот - того, тот - этого: королей, писцов, управдомов, милиционеров, такелажников, продавцов газировки, конькобежцев, космонавтов, артистов; все, все имели двойников. Лишь один я ходил как дурак.
Грусть душила меня.
Во мне начались те странные перемены, которые чуть было не привели меня к плохому исходу. Я как-то опустился. Дома у меня завелись тараканы, я стал плохо работать и почти потерял уважение коллектива.
Все ходил к старичку и спрашивал, есть ли у меня хоть слабая надежда.
- Надейтесь. Мужайтесь, - подбадривал меня старик. - Чем черт не шутит.
Но и по глазам его я видел, что дела мои плохи.
- Вот так наука. Двойничок-то мой тю-тю, - бормотал я, шатаясь по улицам.
И вот однажды, когда уж который я день не ходил на работу, когда я перестал бриться и покрылся весь легкой бородкой, когда я очень мало кушал...
...Когда я чрезвычайно похудел, вытянулся, когда я и не ходил уже, а почти летал, когда я стал невесом, мудр и мог бы, пожалуй, с горя пройти по воде как посуху...
Тогда я ехал как-то в троллейбусе, и там произошла нижеописываемая тяжелая сцена, имевшая для меня крайне важные последствия.
В троллейбусе поймали жулика, карманного вора.
А я за него вступился.
Этому жулику один говорит:
- Гражданин или товарищ, не знаю даже, как вас и называть. Зачем вы лезете в мой карман? Разве у вас нет
своего?
А тот, по-видимому, жулик, который был бритоголовый, нахально отвечает:
— Своего нету, а в ваш я не лазил. Вы врете.
— Как же так ты не лазил, подлюга, - ярится этот один, - когда ты лазил.
— Нет, не лазил. И нечего обижать бедненького, если он возвращается из местов заключения, - заныл бритоголовый.
Тут вмешался я и обратился к спорящим с туманной пропагандой:
- Братья! Зачем вы спорите? Зачем спор? Зачем вражда? Зачем суета? Вы лучше поцелуйтесь и простите.
Все остолбенели.
— Вот вы, - отнесся я непосредственно к жулику, - если вы взяли, то это - нехорошо. Это просто скверно.
Отдайте.
— А вы, - сказал я этому одному, - вы, зачем вы суетитесь, зачем вы ожесточаете ваше сердце? Помиритесь,
братья! Поцелуйтесь и разойдитесь с миром.
Вот тут-то и началось.
— Как же так я не видел, когда я видел, - закричал этот один, - и рубля у меня нету. Рубль пропал. А ты его
защищаешь, адвокат сукин.
— Чего я ему буду отдавать? Нету у меня. Я не брал.
Ты что ко мне привязался, барбос противный, - орал жулик.
Вот тут-то и началось. Шум и свалка. Все наскакивали друг на друга. Меня кто-то ударил по левой щеке, а потом по правой. Я его за это пнул. Жулика взяли за руки, и он стоял смирно-смирно. Троллейбус остановили, и многих из нас свели в милицию, в том числе первого меня.
В камере мы ночевали втроем. Мы ночевали и вздыхали. Жулик, тот один, а больше всех я. Несло перегаром, и хотелось курить.
Утром нас долго разбирали. Мне сказали, что я тоже был пьяный. Я вспылил и наговорил дерзостей. Жулик вилял, а тот один выразился непечатным словом.
За это нам каждому присудили по пятнадцать суток.
Днем мы все вокруг чистили метлами, а на ночь нас запирали в грустное помещение, носящее длинное и не совсем правильное в данном случае название камеры предварительного заключения.
Да. Через тяжкое испытание я прошел. Но надо сказать, что труд с метлой на свежем воздухе закалил меня и повлиял на меня в самом лучшем и прямом смысле. Я одумался, перестал бредить двойниками. Отчаяние и тоска исчезли. Их как будто и не бывало. Я опять стал как бы другим человеком. Спасибо и коллективу. Он не отвернулся и, зная, что я одинок, носил мне передачу - махорку, сухари и копченое сало.
Поэтому, отбыв краткое и полезное наказание, исполненный благодарности и одумавшийся, я вновь вернулся к исполняемым мной работам по изготовлению материальных ценностей с окладом 144 рубля в месяц.
Тихо и спокойно живу я. Тараканы из дому исчезли. Бреюсь. Читаю газеты. И верю - верю в науку.
Правда, один раз позвонил мне на работу тот старичок.
— Вы знаете, - говорит, - я с трудом нашел вас. Ваш случай до того заинтересовал меня, что я приложил все
силы.
— Ну и что, - говорю, - что вам угодно?
— А то, что я перерыл кучу вспомогательных материалов и нашел-таки вам аналога.
— Ну и что? - спрашиваю.
— Что, что. Неужели вам не интересно? Да слушайте же. Не удивляйтесь и не возмущайтесь, а знайте, что это,
это... Ваш двойник - Иисус Христос.
Голос старичка затрясся от волнения. Я развеселился.
— Да? Может быть, может быть... Но меня это, знаете ли, уже как-то мало интересует. Поздно, папаша.
— Как же так! - ошалел старичок. - А я изучал первоисточники. Я Евангелие прочитал: от Матфея, от Марка, от Луки, от Иоанна. У Матфея так прямо и сказано: "Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму".
— Бросьте вы это дело. Я-то тут при чем?
— Да точно-точно, - упорствовал старичок. – Ведь точно. И ваша левая рука не знает, что творит правая.
Ведь я помню, вы так хотели себе двойника, так переживали.
— Бросьте. И не отрывайте меня от дела. Тут вам не Библия, а Советский Союз. Мало ли на кого мы желаем походить. Бросьте. Поздно, папаша. Я занят. Все. Пока, - сказал я и бросил трубку.
Откройте меня
Окно в его комнате завешено замечательными шторами - тростник, некие аисты, узкие лодки, фанзы, черепичные крыши с приподнятыми углами и прочее, что позволило бы смело назвать пейзаж штор китайским, если б не мешающее этому обстоятельство одно: неизвестный художник тканевой фабрики зачем-то пустил поверх всего Востока какие-то значительных размеров окружности, поделенные грубым мазком на секторы, что сделало окружности похожими на деревянные колеса от обычной телеги, а также лишило рисунок наличия явных признаков национального колорита.
Плотные эти шторы были такой совершенной конструкции, что не пустили бы света солнечного в комнату и вовсе, но, видать, такой выдался солнечный радостный и развеселый воскресный денек - венец трудовой недели, что и шторы прекрасного изобретения ничего поделать не могли - лез свет дня воскресного в окно, и все тут.
