Маргарет Этвуд - Орикс и Коростель
— Он же вроде умер? — сказал Джимми. Это все, что можно было выжать из Коростеля: папа умер, точка, меняем тему. Коростель это не обсуждал.
— Он и умер. Упал с эстакады в плебсвилле. Был час пик, и, когда его нашли, он уже был фаршем.
— Он сам прыгнул? — спросил Джимми. Кажется, Коростель не особо напрягался, поэтому Джимми и спросил.
— Все так решили, — сказал Коростель. — Он был одним из лучших исследователей в Западном «Здравайзере», похороны были шикарные. И какое чувство такта. Никто не говорил «самоубийство». «Несчастный случай с твоим отцом» — и никак иначе.
— Мои соболезнования, — сказал Джимми.
— И все это время у нас дома пасся дядя Пит. Мать говорила, что он ее поддерживает. — Поддерживает прозвучало в кавычках. — Что он не только папин начальник и лучший друг, он еще и настоящий друг семьи, хотя раньше я его у нас дома не видел. Он хотел, чтобы у нас все благополучно разрешилось, мол, он очень беспокоится. Все пытался говорить со мной по душам — рассказывал, что у моего отца были проблемы.
— То есть что твой отец сошел с ума, — сказал Джимми.
Коростель уставил на него свои слегка раскосые зеленые глаза.
— Ну да. Но отец не сошел с ума. Он перед этим тревожился о чем-то, но у него не было этих самых проблем. Он ничего такого не планировал. Никуда прыгать. Я бы понял.
— Думаешь, он упал?
— Упал?
— Ну да, с эстакады. — Джимми хотел спросить, что отец Коростеля вообще забыл на эстакаде в плебсвилле, но момент был неподходящий. — Там было ограждение?
— Он был немного рассеянный, — как-то странно улыбнулся Коростель. — Редко смотрел под ноги. В облаках витал. Верил в усовершенствование человека.
— Ты с ним дружил?
Коростель задумался.
— Он научил меня играть в шахматы. До того, как все это случилось.
— Ясное дело, что не после. — Джимми пытался разрядить обстановку: он начал жалеть Коростеля, и это ему совершенно не нравилось.
«Как я мог пропустить? — думает Снежный человек. — Как я мог не услышать, что он мне говорил? Что же я был за тупица?»
Нет, не тупица. Он не может описать себя такого, каким был. Вряд ли неприметным — его приметила жизнь, у него были свои шрамы, свой мрак. Пожалуй, невежественным. Бесформенным, неразвитым.
Но в этом неведении было нечто волевое. Нет, не волевое — структурированное. Он вырос в замкнутых пространствах и сам стал таким. Замкнутым.
Прикладная риторика
После каникул Коростель поехал в Уотсон-Крик, а Джимми — в Академию Марты Грэм. На вокзале они пожали друг другу руки.
— Увидимся, — сказал Джимми.
— Спишемся, — сказал Коростель. Потом заметил, что Джимми расстроен, и прибавил: — Да ладно тебе, все нормально, это же известное место.
— Было известное, — ответил Джимми.
— Не так все плохо.
Но Коростель в кои-то веки ошибся. Марта Грэм разваливалась на части. Вокруг — Джимми видел из окна скоростного поезда — самые жуткие плебсвилли: пустые склады, сгоревшие дома, заброшенные парковки. Тут и там попадались хижины, сделанные из подручных материалов — кусков жести и фанеры; обитали в них, без сомнения, сквоттеры. Как эти люди умудряются жить? Джимми не понимал. И все же вот они — по ту сторону колючей проволоки. Некоторые показывали средний палец тем, кто ехал в поезде, даже кричали, но пуленепробиваемое стекло не пропускало звук.
Служба безопасности у ворот академии — смешно смотреть. Охранники бродят в полусне, стены, расписанные выцветшим граффити, — такие низкие, что перелезет и одноногий гном. На территории стояли жуткие дома в стиле Бильбао, на газонах не росло ничего, кроме грязи, спекшейся или жидкой, в зависимости от времени года, отдохнуть негде, если не считать бассейна, который по виду и запаху напоминал огромную банку с сардинами. Кондиционеры в общежитиях работали через раз — веерные полуотключения; еда в кафетерии бурая, похожая на дерьмо скунота. В комнатах водились членистоногие всевозможных семейств и видов — в основном тараканы. Джимми эта обстановка угнетала, как, очевидно, любого, чья нервная система посложнее, чем у тюльпана. Но вот такую карту подбросила ему жизнь — так сказал отец во время их неуклюжего прощания, и теперь Джимми надо получше ее разыграть.
Правильно, папочка, подумал Джимми. Я всегда знал, что могу на тебя рассчитывать, если понадобится взаправду мудрый совет.
Академию Марты Грэм назвали в честь какой-то кровожадной богини танца из двадцатого века — в свое время из-за нее, судя по всему, слетело немало голов. Перед зданием администрации возвышалась статуя, изображающая эту женщину в одной из ролей — бронзовая табличка сообщала, что это Юдифь, она отрезала голову какому-то парню в историческом костюме по имени Олоферн. Студенты считали, что это обычная феминистская ретрочушь. Время от времени студенты разукрашивали грудь статуи или приклеивали стальную стружку ей на лобок — Джимми сам приклеивал, — но руководство так глубоко погрузилось в кому, что замечало лишь через несколько месяцев. Родители возражали против этой статуи — дурная поведенческая модель, говорили они, слишком агрессивная, слишком кровожадная, и ля-ля-ля, — а студенты стояли за нее горой. Старушка Марта — это наше все, говорили они, это наш талисман — эта гримаса, окровавленная голова и все прочее. Она символизирует жизнь, искусство или еще что. Руки прочь от Марты. Оставьте ее в покое.
Группа ныне покойных богатых и отзывчивых либералов из Старого Нью-Йорка в последней трети двадцатого века основала это заведение как колледж, где изучались искусства и гуманитарные науки. Основной упор тогда делался на исполнительские виды искусства — драму, пение, танцы и так далее. В восьмидесятых годах добавилась режиссура, а потом видеоискусство. И все это по сей день преподавалось — они ставили пьесы, Джимми впервые увидел «Макбет» во плоти и решил, что Анна К. на сайте для вуайеристов гораздо убедительнее изображала Леди Макбет, сидя на толчке.
Студенты отделения песни и танца пели и танцевали, хотя эти виды искусства уже почти изжили себя, и классы были маленькими. Представления стали жертвами диверсий начала двадцать первого столетия: кому в здравом уме охота оказаться частью толпы в темноте, в общественном месте, где есть стены, которые легко взорвать? Театральные представления превратились в «Пойте с нами», помидорные бомбардировки и конкурсы «Мокрая футболка». И хотя различные старые формы еще ковыляли по жизни — комедийные телесериалы или рок-видеоклипы, — смотрели их древние старцы, явно мучимые ностальгией.
Так что учиться в Академии Марты Грэм — все равно что изучать латынь или переплетное дело: теоретически по-своему приятно, однако решительно бесполезно, хотя время от времени президент колледжа читал заунывные лекции про жизненную важность искусства, которое занимает почетное место в громадном красном бархатном амфитеатре человеческого сердца.
Что касается режиссуры и видеоискусства, кому это надо? Любой человек с компьютером мог скомпоновать что угодно с чем угодно, или дигитально обработать старый материал, или создать новую анимацию. Можно скачать стандартный сюжет и добавить туда любые лица и тела. Джимми сам сделал обнаженку из «Гордости и предубеждения»[21] и «На маяк», просто ради смеха, а на уроке визкусства в «Здравайзере» — «Мальтийского сокола»[22] с костюмами от Кейт Гринуэй и в стилистике Рембрандта (глубина-и-тень). Хорошо получилось. Темные тона, великолепные светотени.
При таком истощении — такой эрозии бывшей территории интеллекта — Академия Марты Грэм мало что могла предложить студентам. Основатели академии умерли, а якобы художественных денег выделялось меньше, потребны стали пожертвования на более приземленные нужды, и акценты сместились на другие сферы деятельности. На современные сферы деятельности, как их называли. Динамика сетевых игр, к примеру, — на этом еще можно было заработать. Или изобразительная презентация, которая значилась в расписании как подраздел изобразительных и пластических искусств. Получив ученую степень по ИзоПу, как звали этот предмет студенты, можешь заниматься рекламой, будь спок.
Или, скажем, проблематика. Проблематика — это для людей слов, так что Джимми выбрал ее. Студенты называли этот курс «увертки и ухмылки». Как у всех предметов в Академии Марты Грэм, у проблематики имелось практическое применение. «Навыки наших студентов пригодятся работодателям» — гласил девиз под оригинальным девизом на латыни — Ars Longa Vita Brevis.[23]
Особых иллюзий Джимми не питал. Он знал, чем придется заниматься на том конце курса проблематики со смехотворной ученой степенью. В лучшем случае — оформлением витрин; украсим жесткий и холодный мир чисел жизнерадостным двухмерным пустословием. В зависимости от своих успехов в курсах проблематики — прикладной логике, прикладной риторике, медицинской этике и терминологии, прикладной семантике, релятивистике и прогрессивных ложных образах, сравнительной культурной психологии и так далее — он сможет выбрать между оформлением витрин для большой Корпорации задорого или для шаткой заштатной фирмы по дешевке. Жизненные перспективы напоминали ему предложение — не непристойное, просто тягучее предложение с кучей лишних придаточных: вскоре он острил в окрестных барах и пабах в «счастливые часы», когда кадрят девчонок. Нельзя сказать, что Джимми его предвкушал, этот остаток жизни.
