Фиона Макфарлейн - Ночной гость
– Это коробка моего отца, – сказала Рут. – Моя коробка.
Фрида молчала. Она прижала коробку к подбородку, изучая. Потом повернулась и кинулась по коридору в свою комнату, и Рут начала припоминать, чтó Фрида там найдет.
– Ты меня заперла! – крикнула Рут.
Поднявшись с кресла, она бросилась к лилиям. После того как она проглотила кучу таблеток, подняться и броситься вперед не составило труда. Лилии были еще влажными. Рут сорвала оберточную бумагу, чтобы оказаться ближе к ним. Каждый лепесток был густо-розовым, но к середине выцветал до белого, а тычинки, затрепетавшие, когда Рут поднесла их к лицу, желтые от пыльцы. Фрида взвыла в своей комнате. Рут укрылась в лилиях. Они пахли чистотой и свежестью. Пахли садом, в котором нет соли.
Фрида тихо шла назад по коридору. По-прежнему с коробкой в руках она вошла на кухню, как на покосившийся пирс. Ее плечи были отведены назад, а грудь полна воздуха, как если бы она собралась перечислить дни недели, но она этого не сделала. Она даже не закричала. Посмотрев на Рут, прижимавшую к себе цветы, она сказала:
– Они не твои.
Рут крепче прижала к себе лилии.
– Они от Ричарда, – сказала она.
– Бедная глупышка. Отдай их мне.
– Я не глупышка.
– Ну, тогда ты просто спутала. Бедняжка Рути, как всегда, не очень хорошо соображает.
– Неправда, – сказала Рут, но признала, что выражение «не очень хорошо соображает» вполне адекватно описывает ее состояние после липкого яркого сна.
– Ну хорошо, – сказала Фрида. – Давай посмотрим. Сколько тебе лет?
– Семьдесят пять.
– Какого цвета у меня глаза?
– Карие.
– Назови столицу Фиджи.
– Сува.
– Неправильно.
– Нет, правильно, – сказала Рут. – Я там жила. Я знаю.
– Нет, не знаешь, – сказала Фрида. – Тебе это просто кажется. Вот я и говорю, что ты не очень хорошо соображаешь. А теперь, когда мы с этим покончили, ты, может быть, скажешь мне, что делала в моей комнате?
– Это моя комната. И лилии мои.
– Отдай их мне. Я поставлю их в воду.
– Нет.
Фрида приблизилась. Она протянула руку с коробкой, как будто это было лучшее хранилище для цветов, потом отвернулась и бросила ее в корзину для мусора, стоявшую возле кресла Рут.
Рут вздрогнула:
– Я знаю, ты была у Ричарда. Почему? И как моя коробка оказалась у тебя под кроватью?
– А что ты делала у меня под кроватью?
– Ты меня заперла.
– Я никого не запирала! – крикнула Фрида. Теперь она была на кухне, отдирая от своих сердитых пальцев прилипшую к ним мокрую бумагу от лилий. Она швырнула ее в мусорное ведро. – Я просто закрыла дверь, чтобы ты не гуляла по саду с этими ловушками в траве. Не запирала я этих проклятых дверей.
Но Рут пробовала их открыть. Пробовала.
– Чего ты хочешь? – спросила она, потому что ей пришло в голову, что Фрида чего-то хочет от нее, постоянно хочет, хочет, не признаваясь в этом.
– Я хочу, чтобы ты извинилась за то, что устроила погром в моей комнате, – сказала Фрида. – Испортила мои вещи и вторглась в мою личную жизнь. Я хочу, чтобы ты отдала мне эти лилии и признала, что Сува не столица Фиджи.
Рут покачала головой.
– Ну что ж… – сказала Фрида и с ничего не выражавшим лицом принялась сметать все предметы с обеденного стола.
Они с легким стуком перемещались по поверхности, сталкиваясь и цепляясь друг за друга, а бутылочки, упав, завертелись в разные стороны, но рука Фриды направила их на край стола, откуда все они свалились в корзину для бумаг. Ничего из стекла не разбилось, все вещи улеглись аккуратно и спокойно, словно вернулись на привычные места, и уютно устроились в корзине, как прежде в коробке. Это напоминало волшебный фокус. Потом Фрида подняла корзину, поставив себе на бедро, как неловкого ребенка, открыла дверь одним быстрым движением руки и по-прежнему степенно вышла в сад.
Рут не могла понять, каким образом открылась дверь, но, спрятавшись за лилии, она чувствовала себя в безопасности. Последовав за Фридой, она смотрела, как та вытряхивает содержимое корзины на вершину дюны. Некоторые раковины и кораллы, немного покачавшись на месте, в конце концов скатились вниз, а пыль и песок, поднявшись в воздух грязным облаком, мгновенно умчались с ветром, словно отбыв в заранее оговоренном направлении. Коробка, выпав из ведра, немного повисела в потоке прибрежного воздуха, но после краткого безнадежного полета упала в траву. Потом Фрида вытянула руки, и корзина для бумаг взлетела к небу на фоне заходящего солнца и покатилась к берегу.
Рут стояла рядом с Фридой на вершине дюны. Лилии у нее в руках наливались тяжестью. Внизу, на склоне, кораллы и раковины начали свое первобытное возвращение в море.
– Эти вещи принадлежат моей семье, – сказала Рут.
– Небольшой жизненный урок для тебя, Рути, – сказала Фрида. – Не привязывайся к вещам.
Рут попробовала ногой склон дюны. Фрида усмехалась под соленым ветром. Излучая безграничное здоровье, она подняла лицо к небу, как бы впервые за много месяцев ощутив на коже солнце. Фрида часто казалась большим животным, недавно пробудившимся от спячки. Большим бурым медведем, в котором дремлет угроза, сонным и одновременно настороженным. И Рут привыкла к этой неторопливой уверенности движений, но теперь Фрида проснулась.
– Ты страшная женщина, – сказала Рут. И Фрида загадочно фыркнула. Крупный песок скреб голые ноги Рут. – Дикая женщина. – (Фрида засмеялась громче, и зазвучал тот медный гонг, который Рут слышала по телефону.) – Принеси все назад, – сказала Рут, указывая лилиями на берег.
Стряхнув с рук пыль, Фрида вздохнула. Она часто так делала перед тем, как подняться с места.
– Хорошо, – сказала она. – Но, во-первых, ты должна передо мной извиниться, а во-вторых, сказать, что Сува не столица Фиджи. Тогда я все соберу. В противном случае тебе придется делать это самой.
Рут начала спускаться. Она по-прежнему прижимала к себе лилии. Хуже для ее спины ничего нельзя было придумать: спускаться по крутому склону, когда руки заняты. Она оступилась и еле удержалась на ногах, подняв облако песка.
Фрида сверху наблюдала за ней.
– Смотри под ноги, – сказала она.
Рут двинулась вперед и запуталась в траве. Ноги заскользили, и она уже лежала на земле среди рассыпавшихся лилий. Она сбросила их с себя. Кажется, она не ушиблась. К тому же это было не похоже на падение. Казалось, дюна, как ковшом, подхватила ее и уложила в узкую песчаную впадину.
– Ах, Рути, – донесся сверху голос Фриды.
– Что это? – спросила Рут из травы, уже понимая, что попалась в тигриную ловушку.
За последнее время она сильно обмелела и теперь приютила Рут. В воздухе стояло благоухание лилий. Рут закрыла глаза, открыла снова, и мир навалился на нее и отскочил. Она лежала на боку. По песку ползли муравьи, под каждым и над каждым комочком земли и в непосредственной близости от ее носа. Она увидела над собой край газона, вернее, то, что от него осталось. Потертый зеленый ковер. Здесь соглашался расти единственный сорт травы: жесткий, блестящий, с упорными корнями. Гарри она никогда не нравилась. Он считал ее недостаточно мягкой, и она слишком резко контрастировала с песком. Рут удалось перевернуться на спину, и появилось небо, темное, сплошь голубое. У нее заломило в глазах и закружилась голова.
– Ну как, кости целы? – спросила Фрида.
Рут проверила каждую косточку, и результат ее утешил. Но спина изнемогала от жгучей боли. В поисках опоры Рут ощупала песок вокруг и наткнулась на небольшой твердый выступ с привязанной к нему веревкой. Шуршание песка вверху заставило ее предположить, что Фрида начала спускаться с дюны.
– Не подходи ко мне! – крикнула Рут.
– Как хочешь. – Фрида опять вздохнула, и вздох был одновременно покорным и счастливым. Песок перестал шуршать. – Знаешь, я так и сказала Джеффу. Сказала, что опасно оставлять такую пожилую женщину, как ваша мать, в таких условиях. Она гуляет по саду – и что вы думаете? – поскальзывается и падает. Я видела, как падают люди, и каждый раз это происходит по-разному. Вот почему я здесь двадцать четыре часа в сутки. – Море шумело совсем близко, и в ухе Рут что-то затикало. – Но разве ваш сын хоть раз сказал мне спасибо? Хоть раз позвонил и сказал: «Ты молодец, Фрида!»
На голову Рут посыпался песок. Она не знала, что это: ветер или Фрида. Она попыталась сесть, но поняла, что не может.
– Я не могу подняться, – сказала она не Фриде, а себе.
– Конечно, при таком настрое.
– На самом деле не могу, – сказала Рут по-прежнему себе.
