Мэтью Квик - Серебристый луч надежды
Накладки плотно прилегают к ушам, не пропуская никакого шума, и кажется, будто я один в огромном зале, хотя знаю: стоит мне поднять голову, и увижу Тиффани. Держа в руках фотографию, я гляжу Никки прямо в глаза, и вскоре начинается музыка.
Звуки фортепиано, медленные и печальные.
Два голоса сменяют друг друга.
Боль.
Я знаю эту песню.
Тиффани права. Она идеально подходит нам обоим.
Мелодия разворачивается, становится громче, голоса звучат все взволнованнее, а мое сердце ноет все пуще.
Эта песня именно про то, что творится у меня внутри с того самого времени, как я вышел из психушки.
К припеву уже всхлипываю — женщина, которая поет, как будто чувствует то же, что и я. Ее слова, ее боль, ее голос…
Песня завершается теми же печальными звуками фортепиано. Я поднимаю голову, вдруг осознаю, что Тиффани видит мои слезы, и прихожу в сильное смущение. Кладу фотографию Никки на пол и закрываю лицо ладонями:
— Извини, я сейчас приду в себя.
— Это хорошо, Пэт, что песня заставляет тебя плакать. А теперь нам надо превратить эти слезы в движение. Ты должен танцевать так, как плачешь, понятно?
Ничего не понятно, но я все равно киваю.
Монтаж моего кино
Непросто рассказать о том, как я выучил придуманный Тиффани номер и стал превосходным танцором. В основном потому непросто, что репетиции у нас были долгие, изнуряющие и ужасно скучные. Мы бесконечно повторяли одни и те же движения, вплоть до мельчайших деталей, снова и снова. Например, если во время танца мне нужно было всего лишь поднять палец над головой, Тиффани заставляла меня поднимать палец тысячу раз, каждый божий день, пока я не научился это делать так, как ей нужно. Поэтому избавлю вас от утомительных подробностей. К тому же Тиффани запретила описывать наши репетиции, чтобы другие не воспользовались ее методикой. Она хочет когда-нибудь открыть собственную танцевальную студию и поэтому тщательно оберегает свои приемы и хореографические идеи.
К счастью, начиная писать эту главу, я вспомнил, что в каждом из фильмов про Рокки обычно наступает момент, когда ему нужно улучшить свои боксерские навыки, и тогда показывают нарезку из сменяющих друг друга кадров: Рокки отжимается на одной руке, бежит по пляжу, колотит мясные туши, взбегает по ступенькам художественного музея, с любовью смотрит на Эдриан или получает нагоняй от Микки, Аполло Крида или даже Поли — и все это время играет главная тема саундтрека, величайшая песня всех времен и народов, по-моему, — «Я собираюсь взлететь». В фильмах про Рокки в несколько минут умещаются недели тренировок, но зрители все равно понимают, что Рокки потратил много времени и приложил кучу усилий, чтобы стать лучшим боксером, хотя нам показывают лишь отдельные картинки того, как Итальянский Жеребец упорно готовится к бою.
Во время сеанса я спросил у Клиффа, как называется такой прием. Он не знал, и ему пришлось позвонить жене Соне по мобильному. Монтаж, ответила та. Именно это я и собираюсь вам показать — монтаж моего кино. Если у вас есть диск под рукой, можете слушать «Я собираюсь взлететь» — или любую другую вдохновляющую вас песню — и читать под музыку. Впрочем, музыка не так уж важна. Итак, вот он, мой монтаж.
В преддверии нашего с Тиффани выступления мы с каждым днем бежим все быстрее и быстрее, а добравшись до парка, последнюю милю одолеваем со всей скоростью, на какую только способны. Я всегда прибегаю первым — я же мужчина и к тому же отличный бегун.
А вот я качаю мышцы: силовая скамья, подъемы ног, подъемы корпуса на «Стомак-мастере-6000», велотренажер, приседания, отжимания на кулаках, скручивания — все, что полагается.
— Ползи! — орет Тиффани. И я ползу по дощатому полу в ее студии. — Ползи, как будто у тебя совсем ног нет! И ты не ел две недели, а в середине комнаты лежит яблоко, одно-единственное, и к нему уже ползет какой-то другой безногий мужик. Тебе нужно двигаться быстрее, но ты не можешь, ты калека. Отчаяние разливается у тебя по лицу, словно пот! Ты ужасно боишься, что не успеешь добраться до яблока раньше того, другого. А он не поделится с тобой, нет-нет. Стоп! Ты все делаешь не так. Пэт, чтоб тебя! У нас всего четыре недели!
— Джини, объясни мне, — слышу я голос отца. Он на кухне, завтракает. А я стою на ступеньках, ведущих в подвал, и прислушиваюсь. — Почему Пэт закрывает глаза и начинает гудеть всякий раз, стоит мне только упомянуть «Иглз»? Может, он опять свихнулся? Может, мне следует беспокоиться?
— Что еще за новости? То есть как это не будешь смотреть матч против «Сэйнтс»? — допытывается Джейк. Мы разговариваем по телефону, уже после одиннадцати. Он звонил два вечера подряд, и мама оставила мне на подушке записку: «Обязательно перезвони брату, в любое время. ЭТО ВАЖНО». — Неужели тебе не интересно, как покажет себя Баскетт? Почему ты гудишь?
— Танцор может класть руки на любое место на теле своего партнера. В этом нет ничего сексуального. И когда ты делаешь первую поддержку — да, твои руки должны держать меня за задницу и промежность. Ну чего ты расхаживаешь туда-сюда? Пэт, это не секс — это современный танец!
А вот я качаю мышцы: силовая скамья, подъемы ног, подъемы корпуса на «Стомак-мастере-6000», велотренажер, приседания, отжимания на кулаках, скручивания — все, что полагается.
— Со мной все в порядке, Пэт. Я в полном порядке, черт возьми. Ты меня еще пару раз уронишь, пока разучишь поддержки, но это вовсе не потому, что тебе силы не хватает. Основание твоей ладони должно находиться прямо на моей промежности. Если тебе нужно, чтобы я конкретнее объяснила, я объясню. Иди сюда, покажу. Дай руку.
— Твоя мать сказала, ты перестал обсуждать «Иглз» со своим… Почему ты гудишь? — Клифф обрывает себя на полуслове. — Я же не упоминал того саксофониста. Что с тобой?
— Вот уж не ожидала, что придется такое сказать, но, может, тебе стоит прервать свои репетиции ненадолго и посмотреть матч с Джейком и с отцом? — говорит мама. — Ты же знаешь, я ненавижу футбол, но вы с отцом только-только начали снова разговаривать, и с Джейком ты едва помирился. Пэт, перестань гудеть, пожалуйста.
— Перед второй поддержкой ты должен поднять на меня глаза. Особенно перед тем, как я уйду в сальто. Тебе не обязательно смотреть на мою промежность, но ты должен быть готов вытолкнуть меня наверх, чтобы я прыгнула выше. Если не дашь мне толчок, когда согну колени, я не смогу завершить сальто и, скорее всего, разобью себе башку об пол.
— Пэт, я знаю, что ты меня слышишь, можешь гудеть, пожалуйста! Только посмотри на себя! — ярится отец. — Забрался в кроватку и гудит как маленький. «Птицы» проиграли Новому Орлеану всего три очка, а твой Баскетт вообще ни одного мяча не поймал. Шиш с маслом. Это все из-за твоих танцев, можешь быть уверен!
— Хватит из себя корчить заторможенную змею! Ты должен ползти на руках, а не извиваться, или вихлять, или какого хрена ты еще делаешь. Вот, смотри на меня.
В преддверии нашего с Тиффани выступления мы с каждым днем бежим все быстрее и быстрее, а добравшись до парка, последнюю милю одолеваем со всей скоростью, на какую только способны. Я всегда прибегаю первым — я же мужчина и к тому же отличный бегун.
— Чем это Тиффани тебя так держит? — спрашивает Ронни. Мы в подвале. Я заметил, что он выжал штангу весом шестьдесят фунтов всего один раз, еле-еле, и теперь отдыхает. Он пришел без предупреждения, якобы потренироваться. — Я ведь говорил, что надо быть с ней осторожнее. Даже не представляю, на что способна эта женщина, — а моя невестка способна на все, что угодно. На что угодно!
— Ты показываешь солнце руками. Стоишь посреди сцены и изображаешь собой солнце. И когда описываешь большой круг, твои руки должны двигаться плавно и неспешно — как настоящее солнце. Наш танец — это один день, от восхода до заката. Ты взойдешь и закатишься, как солнце, и все на сцене — под музыку. Понятно?
— Я хочу, чтобы ты поговорил с Тиффани и объяснил ей, как важно для тебя смотреть матчи «Иглз» вместе с отцом, — говорит мама. — Да не гуди же, Пэт! Пожалуйста, перестань!
— Вторая поддержка — самая сложная, потому что тебе надо выпрямиться, поднявшись с корточек, а я при этом буду стоять у тебя на руках, на уровне чуть выше плеч. Как думаешь, у тебя хватит сил? Если нет, можем придумать что-нибудь другое, но давай хотя бы попытаемся сейчас, а там поглядим.
— Почему этот танцевальный конкурс так важен для тебя? — недоумевает Клифф. Я поднимаю глаза на солнце, нарисованное на потолке его кабинета, и улыбаюсь. — Что такое? — спрашивает он.
— В танце я становлюсь вот этим. — Я показываю наверх.
