Рэй Клуун - Пока мы рядом
Кармен кивает.
— Мне пойти с тобой? — спрашиваю я.
— Пожалуйста, — говорит Кармен.
Мы заходим в кабинет. Кармен приходится раздеться и лечь на кушетку. Медсестра натирает ей живот бледно-голубым гелем. Я стою рядом с Кармен и крепко держу ее за руку. Другой рукой глажу ее по плечу. Она смотрит на меня и снова начинает плакать. Я чувствую, что и у меня глаза наполняются слезами. Медсестра берет в руки аппарат, уже знакомый мне по эхограммам, которые мы делали на третьем месяце беременности Кармен. Тогда мы со счастливым лицом глазели на экран монитора, и акушер-гинеколог объяснял нам, какие части тела уже можно распознать в маленьком комочке, приютившемся в животе. Мы зачарованно слушали. А картинка на экране монитора казалась нам обоим смешной и забавной. Мы даже придумали нашему червячку прозвище Вупси-дейзи. Кармен решила, что именно оно лучше всего передает движение.
Сегодня ни о каких «вупси-дейзи» не может быть и речи, и мы совсем не горим желанием смотреть на экран монитора. Лицо каждой из двух медсестер (или врачей, я понятия не имею, какие у них тут звания и должности) говорит все, что нам необходимо знать. Они тычут пальцами на экран, бормочут друг другу что-то непонятное, и одна из них записывает это в карту Кармен, а потом снова смотрит на экран, и опять в карту.
— Можете одеваться.
— И?.. — произношу я.
— Результаты узнаете у доктора Шелтемы, — говорит медсестра.
■
— Неважные дела, — говорит она, как только мы усаживаемся. — Метастазы размером три на четыре сантиметра, по верхнему краю печени.
Я смотрю на Кармен, которая снова приложила руку к губам, явно сдерживая подступающие рыдания, но все-таки решаюсь расспросить доктора Шелтему:
— Как… э-э-э… как долго осталось моей жене?
— Если мы не поторопимся, два месяца в лучшем случае…
— А если поторопимся? — воинственно спрашиваю я.
— Если быть до конца откровенной, речь идет лишь о временной отсрочке. Еще несколько месяцев на курсе таксотера. Это другой вид химиотерапии, отличающийся от курса CAF, который вы прошли в прошлом году. Таких процедур вы можете принять максимум двенадцать. Организм больше не выдержит. И метастазы снова пойдут, как только курс прекратится. Так что мы можем продлить жизнь еще на год в лучшем случае.
— Это очень больно? — спрашивает Кармен сквозь слезы.
— Нет. Почти нет. Вы можете представить себе печень как фабрику, которая очищает организм от ядовитых веществ. Опухоль со временем останавливает работу печени. И тогда вы получаете все меньше и меньше энергии, больше спите — и наконец впадаете в кому. И наступает смерть. Все очень гуманно.
— Ну хоть что-то позитивное, — бормочет Кармен. Радуйся малому.
— А каковы побочные эффекты лечения? — спрашиваю я Шелтему.
— Те же, что и при курсе КАФ. Тошнота, упадок сил, выпадение волос, утрата вкусовых ощущений и обоняния… Кроме того, — продолжает доктор, — при этом лечении возможен протест со стороны мышц, и кожа на ладонях и пальцах становится очень чувствительной.
— Давайте все-таки попробуем, — говорит Кармен.
— Да, и еще сходят ногти, — добавляет Шелтема.
— Хорошо, — говорю я. Нам уже нечего терять.
15
Столько дел,
Мне нужно многое успеть…
— Пусть это покажется безумием, но мне даже стало легче, — заговаривает Кармен, не дожидаясь, пока мы выедем за пределы автостоянки госпиталя. — По крайней мере, теперь мы знаем ситуацию. Я умираю.
— Карм, прошу тебя… — Это первые слова, которые срываются с моих губ с тех пор, как мы покинули кабинет доктора Шелтемы.
— Но это правда. В прошлом году мы вышли отсюда, не зная ничего определенно. Теперь все четко и ясно.
Я сбит с толку ее рассуждениями, да мне вообще не верится, что я слышу это от нее. Но она права. Я вспоминаю прошлый год. Тогда потрясение было куда более сильным.
— Я хочу путешествовать, — говорит она, и я вижу блеск в ее глазах. — Как можно больше. Хочу съездить в Ирландию. И… ээ… в Барселону! Да, я хочу съездить в Барселону, с тобой.
Мне даже начинает нравиться все это.
— Спрошу у Фрэнка, может, он знает какой-нибудь милый отель, — говорю я с улыбкой. — Будут еще пожелания, мадам?
— Я хочу съездить со всеми своими друзьями в замок, где-нибудь в Арденнах, — мечтательно произносит Кармен. Она вдруг становится живым воплощением joie de vivre, радости бытия. — О, кстати, ты не притормозишь вон у того снек-бара?
— Зачем?
— Куплю сигарет. Хочу снова начать курить.
Я улыбаюсь и останавливаю машину у марокканского снек-бара на Зейлстраат.
— «Мальборо» обычные или легкие? — спрашиваю я, выходя из машины.
— Обычные. Немного рака легких мне ведь теперь не повредит, не так ли?
16
Я делаю, что делаю, не знаю почему,
Я делаю, что делаю, пусть это ни к чему,
Мы делаем, что делаем…
Улыбаясь, я захожу в снек-бар. В очереди у прилавка два человека. Я выглядываю на улицу и вижу Кармен, сидящую в машине. Она безучастно смотрит в пустоту. Застывшая, ошеломленная. Глядя на нее, улыбаться уже не хочется.
Чего нам теперь ждать?
В голове, как в калейдоскопе, сменяются картинки, одна страшнее другой. «Скорые» в ночи. Слабеющая Кармен. Страх боли. Смертное ложе. И смерть. Смерть. Все внутри сжимается. Меня захлестывает паника. Моя жена умирает! Кармен действительно умирает! Подступает тошнота, я боюсь, что меня может вывернуть наизнанку. Я нервничаю и покрываюсь испариной.
— Эй, Ахмед, сколько еще ждать, чтобы меня кто-нибудь обслужил? Мне всего-то нужна пачка сигарет, — неожиданно для самого себя кричу я.
— Спокойно, сэр, у меня только две руки! — грубо отвечает обычно приветливый продавец. Двое покупателей, что стоят передо мной, оборачиваются и испепеляют меня взглядом. Я спешно проскальзываю в туалет и достаю из кармана телефон.
Роза, опухоль растет. Можно, я позвоню тебе позже? Пожалуйста!
17
Я коллекционирую красивые мгновения…
Херман Бруд, интервью, данное Хенку Биннендийку в программе «Пятьдесят на пятьдесят» (1994)Дорогая Луна!
В этой книге я хочу записать все, что мы делали вместе, чтобы ты всегда знала, как я люблю тебя. Я больна. У меня рак, и, когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет рядом. Надеюсь, эта книга станет для тебя прекрасным напоминанием обо мне.
Тебе сейчас всего два годика, но ты бываешь такой мудрой и рассудительной, наверное оттого, что ты уже хорошо говоришь. Последний год был трудным для нас, и если я и папа не могли удержаться от слез и ты это видела, то ты подходила к нам, утешала, стирала слезы с наших щек. Тогда нам становилось легче. Или ты что-нибудь говорила, заставляя нас смеяться сквозь слезы, и мы уже не чувствовали себя несчастными. В эти дни многие утешают и подбадривают нас, но ты это делаешь лучше всех.
Сегодня вечером я пришла укладывать тебя спать и сказала, что очень люблю тебя. А ты ответила, что тоже меня любишь. Это так чудесно! Мне стало тепло от твоих слов.
Мы с папой подолгу разговариваем, потому что уже знаем, что очень скоро меня не станет. Это так печально, но, несмотря ни на что, мы втроем сделаем еще много хорошего в те дни, что остались мне. Я наслаждаюсь каждой минутой, проведенной в кругу своей маленькой семьи, и готова расплакаться от счастья.
18
Я люблю тебя! Мама. Целую-целую-целую.
Если спросишь меня, я отвечу,
Что и сами они не так уж счастливы…
Кармен вступила в группу по интересам. Она придумала ей название: «Муфлон».
► «Муфлон» — это посуда «Таппервеа», отель «Сентер Паркс», журнал «Она», каталог «Аргос», ну и тому подобное. Если бы у Кармен не было рака груди, она никогда в жизни не присоединилась бы к такой группе. Кармен хохочет, когда рассказывает мне об их сборищах. «Сегодня все утро мило беседовали с пятью женщинами о раке груди».
Из этой пятерки только Тони (уменьшительное от Антония) производит благоприятное впечатление. Так же, как и Кармен, ей тридцать с небольшим, живет в Амстердаме (остальные три из Заандама, Мийдрехта и какой-то деревни, о которой я даже не слышал), и не страшная. Я даже сказал бы, что она очень даже ничего, если бы не знал, что у нее только одна грудь.
