Алексей Колышевский - Афера. Роман о мобильных махинациях
Летние вечера тянутся бесконечно долго, обманом не перетекая в ночь, растворяясь в утренней заре. Порой со стороны можно было подумать, что джип плывет по волнам в шторм: порой его трясло точно неисправную стиральную машину. Картье со все нарастающим восхищением понимал, что встретил, наконец, ту, которая любит делать это так, как любит это он. То есть быстро, покусывая, с пальцами, что оставляют синяки повсюду, будто тело покрыто синим горохом, с ногтями по коже, точно ставился автограф. Он висел в невесомости, орудуя всем телом, извиваясь, держась одной рукой за ручку над дверью джипа, а другой, упершись в сиденье. Она была сверху, потом он, потом… Это было долго. И всякий раз в конце он, не сдерживаясь, орал в голос, чего раньше никогда с ним не случалось. Уж очень «острыми» были эти последние и самые сладкие моменты, когда так поднимает, что уж лучше заорать, потому что страшно: вдруг поднимет и… гуттаперчивая рука бога разожмет ладонь.
Она отвезла его домой и долго-долго они целовались в машине, прежде чем он смог оторваться от нее, теперь такой невероятно любимой и дорогой. На негнущихся ногах он вышел, обошел джип спереди, подошел к ее двери. Черное стекло плавно опустилось, и Картье вновь приник к ее губам, сладким от любви, словно клубника. Как именно они расстались, самый этот момент он не помнил. Очнулся он только, когда увидел удаляющиеся красные точки фар. Побрел домой. Поднялся в лифте, позвонил в дверь, мама открыла ему, зажгла свет в прихожей (она все еще говорила так: не включить свет, а зажечь свет – милое московское арго), внимательно на него посмотрела, и лицо ее словно просияло изнутри.
– Что с тобой, мамуль? – Картье скинул ботинки, обнял ее, носом уткнулся в макушку, нюхая волосы. С детства обожал так делать.
– Со мной, Витенька, все в порядке. А с тобой, как я вижу, случилось что-то очень важное и хорошее. Мой мальчик влюбился.
Она произнесла это без вопросительной интонации. Она знала, о чем говорила. Мать не просто видит, она слышит своего ребенка на расстоянии, он снится ей и наяву, она постоянно связана с ним, грезит им, чувствует его, словно он все еще часть ее тела.
Картье поцеловал ее в щеку и в лоб.
– Да, мамочка, я влюбился.
– Когда же ты меня с ней познакомишь?
Картье оторопел. Как-то чересчур мама торопила события. Он сказал ей об этом, улыбаясь и полушутя, но мама совершенно серьезно ответила:
– Я хочу познакомиться с девушкой, после свидания с которой у моего сына такие глаза. Таких глаз я у тебя никогда не видела. Так когда ты меня познакомишь?
Картье решил ничего ей не рассказывать, не расстраивать маму сложностью Лениного положения и неясными в этой связи перспективами их дальнейших отношений. Он неопределенно пожал плечами, пообещал, что «при первой же возможности», он будет очень стараться и тому подобное. Из кухни вкусно запахло, мама спохватилась и быстро ушла, а Картье долго мыл руки и разглядывал свое лицо в зеркале умывальника.
– У них нет шансов. Никаких, – проговорил он, неизвестно кого имея в виду. Но с высокой долей вероятности можно предположить, что имел он в виду весь женский род. Идеальный секс делает нас героями и покорителями Монблана. Кажется, что весь мир в кармане твоего пиджака. Любит ли она его? Быть может, просто решила поиграться, ведь зачем ей уходить от больших денег, то есть от Штукина? Картье провел рукой по лбу, разом закинул все дурные мысли и опасения в самый темный угол и решил поверить в себя так, как никогда еще не верил. Верить в себя, словно в Господа Бога нашего. Это приподнимает, делает сильней и очень способствует развитию неприязни со стороны окружающих. Но это, если ты бог сутки напролет, без перерыва. Это скучно, да и возможностей никаких не дает. Поужинав, Картье уже сомневался всерьез (любит – не любит) и с тревогой этой уснул. А на следующий день, проснувшись задолго до будильника, он вдруг решил проверить электронную почту, чего раньше за ним никогда не водилось, а здесь, словно собачка, которой у него никогда не было, пришла и потащила зубами за одеяло, дернула на себя. Картье вскочил, точно ошпаренный, и сразу все сомнения накинулись на него, он поспешил включить компьютер.
В папке «Входящие» значилось одно непрочитанное сообщение. Оно было от Лены, написано глубокой ночью. Он с трепетом открыл его, мысленно готовый к фразе «это было ошибкой, и нам не надо больше встречаться», но ничего подобного не увидел, а наоборот: прочитав ее письмо, принялся зачем-то напевать про стюардессу Жанну, перечитывая написанное Аленой еще и еще. Как и все, что написано сердцем, это письмо стоило, чтобы не только читать его снова и снова, но и распечатать на золотой бумаге и вывесить где-то в отдельной рамке. Называлось это письмо «Поющие люди любят», и вот что там было написано:
«Если бы я была художником и захотела нарисовать счастье, то на этой картине было бы все сразу. Все, что было тогда в тот длинный миг, в который чувствовала свое счастье. И ты об этом знал.
На радужном небе заходящее розово-оранжевое солнце в кайме кудрявых фиолетовых облаков, неполная белая луна в зените. На горизонте пугающе-черное небо с островками желто-розовых облаков. Огромные сиреневые капли дождя, медленно летящие из стальных облаков…»
«Боже мой, – подумал Картье-утренний, Картье-беззащитный, – а ведь как точно она все это «схватила»?! Именно так все и было на небе, но я тут же забыл, а она словно сфотографировала». Он продолжил читать дальше, с жадностью гурмана-новичка, который начал в соответствии с этикетом, но спустя минуту, обо всем позабыв, уже лопал так, что за ушами трещало потому, что ведь вкусно, вкусно, объедение читать все это!
«Просто дождя для счастья мало, нужны прозрачные хлопья снега, мягко-синие горошины града. Ни один художник не начинает картину с фона и тем более с неба. Он начинает с самого главного, основного и ключевого, с твоих сияюще-улыбающихся глаз. Моря даже близко не плескалось, но и снега летом не сыскать, и тут стоит приукрасить и написать иссиня-черный волнующийся океан. С пенными волнами.
Картина получается неполной без вздохов, стонов, диалогов и, конечно, без музыки. Музыку тоже можно нарисовать, только сложно и непонятно получится. Потому это будет музыкальная картина, так точнее. С музыкой, подходящей под погоду, под взгляды, под позы, жесты, поцелуи, ласки, под слова, под мысли.
Еще, пожалуй, проблема написать вкус счастья. Делать съедобной музыкальную картину это новшество? Или кондитеры уже пекут что-то подобное? Если пекут, то какие усилители вкуса они добавляют для подлинной передачи вкуса твоей кожи, твоих губ, твоих пальцев, твоей спермы? Наверное, они кладут шоколад и заливают его шампанским. Я бы именно так и сделала.
Необходимо щедро использовать ароматизаторы. Забрызгать полотно духами и феромонами. От этой картины должны убыстряться пульс и кружиться голова. Мне бы хотелось, чтобы всем было ясно – это Полная Картина Счастья.
Ха! Если бы я была художником, но я даже словами это описать не могу. Не быть мне писателем. А коли так, то я останусь самой обычной женщиной и приду к тебе на свидание в новом белье, в новых духах и в легком таком летнем плаще и в туфлях. Да, ты правильно понял, туфли, плащ этот (он еще называется кардиган, но пусть будет кардиганчик, так ласковей звучит) и белье, и все, ничего лишнего.
Как же ты целуешь меня… Я сатанею от твоих поцелуев. Там, куда мы улетаем сегодня, есть отель с видом на море, в нем мы с тобой станем жить. Мы будем отлично смотреться в обнимку на балконе, смотреть в наши планы, как в телевизор, и целоваться. Целоваться, не контролируя свои руки и дрожь в теле. Целоваться до головокружения. Как же ты меня целуешь… Я хочу, чтобы так было всегда. Можно я буду этого хотеть именно так?»
Картье сидел оглушенный, в глазах его буквы затеяли хоровод, в ушах стоял серебряный перезвон, словно где-то играли на струнных, перебирая задумчиво пальцами, вот только инструмента он не мог разобрать, потому что не знал, что это арфа, ведь бог любви всегда играет на арфе, задумчиво подбирая для новых влюбленных мотив их собственной песни.
Он занес руки над кнопками, чуть помедлил и ответил:
«Твой голос звенит, словно Божий ручей.
Мы вообще прекрасно смотримся вместе. Когда я рядом с тобой, мне хочется носить шейный платок, очки, такие дурацкие, без диоптрий, знаешь? – и покусывать губы: нервно, когда мои губы не целуют тебя. Твой язык, твои пальцы, запах твоих волос, кожа твоя бархатная, ты невероятная женщина. Ради того, чтобы понять это, мне стоило тогда напиться. Вот только ради этого. И я не шучу совершенно. Я очень хочу еще и еще держать тебя на руках, чтобы ты вновь обвилась вокруг меня, гладила мою шею своими восхитительными пальцами.
С тобой мне хочется жить, радоваться каждому дню так же, как я радуюсь этому утру, и сердце мое переполняет нежность к тебе».
Весь охваченный любовной лихорадкой, Картье принялся собирать чемодан, без разбора кидая в него вещи, что-то свернул, что-то упало, разбудило маму, и она, ласково отстранив его, принялась любовно укладывать вещи сына: носок к носку, рубашку к рубашке. Картье поцеловал ее в щеку. После маминой укладки можно уже ничего не проверять, все всегда на своем месте, и ничто не забыто, ничего не пропущено. Это счастливый талант, призвание доброй хозяюшки – удел немногих женщин в наше время. Бывшая жена Картье была неряхой, и сейчас, вдруг вспомнив о ней, он содрогнулся от отвращения. На контрасте с Леной, которая (он почему-то был уверен) должна быть чистюлей, Лариса, изменившая ему с бычком по имени Вадик, показалась Картье грязным животным. Стоя под душем, он вспоминал ее скудные стоны, редкие оргазмы, из-за редкости которых он едва не заработал комплекс неполноценности, считая, что не в состоянии как следует удовлетворить ее.
