Анатолий Приставкин - Вагончик мой дальний
— А еще об измене? — подсказала Зоя и посмотрела на меня.
Что-то в нас, в нашем настроении было такое, что Ван-Ваныч замолк, вглядываясь нам в лица.
— Что-то случилось?
Зоя спохватилась, попыталась улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.
— Мы хотели бы… На два слова, — сказала она. — Не здесь, на улице.
Ван-Ваныч согласился. Мы вышли на крыльцо. Не могу понять, отчего мы с Зоей ждали ареста в доме, когда можно было давно его покинуть? Не бежать, нет, а просто уйти, чтобы не быть рядом с телом, которое мы не стали даже накрывать.
— Насколько мне известно, зондер-команда перекрыла все пути, — сказал Ван-Ваныч. — Вы не решили… Как бы сказать?.. Чтобы мирно сдаться?
— Решили, — отвечал я. — А насчет зондер-команды… Один из них — здесь!
— В доме?
— В доме.
— Кто?
— Петька-недоносок.
— Но он же послан вас искать! — воскликнул Ван Ваныч.
— Уже нашел! — недобро произнесла Зоя, бросив на меня мимолетный взгляд.
— Он здесь, да? Но я его не видел!
— Лучше не видеть, — сказала Зоя и опять посмотрела на меня. — Он… Как вам сказать… — Она запнулась, подыскивая слова. — В общем, он… Не живой.
В тусклом свете начинающегося дня было видно, как менялось выражение на лице Ван-Ваныча: недоумение, желание что-то понять, даже воспринять как шутку, а потом гримаса недоверия и испуга. Нам показалось, что он прослезился от напряжения. Глаза его повлажнели.
— Я могу посмотреть? — попросил он жалобно. Видно было, что он не до конца верит. Не нам. Себе.
Мы одновременно с Зоей кивнули. Проводили его взглядом. Вернулся он почти сразу и присел с нами на завалинку. Он не стал спрашивать, как это случилось, но лицо его было невероятно бледным. Сорвал лопух, стал вытирать торопливо руки.
— Там винтовка валялась, — пояснил, — в крови. Вот выпачкался.
Отбросил лопух и присел.
— Кто-нибудь видел? — спросил, понижая голос и глядя под ноги.
— Никто.
— Ага. Но скоро придут. — Это он уже сам себе. — Начнутся допросы… Вы хоть придумали, что будете говорить?
— Скажем, как было! — воскликнул я.
— А как было?
— Ну как… Он хотел… Он пытался…
— С Зоей?
— Да.
— Не поверят. Ничему не поверят, — отмахнулся Ван-Ваныч. — Скажут, что боец вас застукал, словил, а вы напали на него, когда уснул, и, чтобы скрыть следы, убили красноармейца! Защитника родины! За это знаете, майн херц, что полагается?
Я сказал, что не знаю. Я, и правда, не знал. А Зоя спросила: «Что?». В ее голосе я услышал тревогу. Даже страх.
Ван-Ваныч не ответил. Он не назвал ни срока, ни статью. Но я запомнил, как он вдруг засуетился. Он-то понимал, что вот-вот нагрянут те, кто нас не пощадит. Конечно, станут бить. Но потом будут допрашивать, как говорят, с пристрастием. И тогда говорить о помощи будет поздно…
Вспоминаю то раннее, едва забелевшее утро. Лаяли собаки, квохтали куры. Прозвучал и тут же аукнулся из-за леска голос «кукушки», которая возвращалась в колонию из ночной смены. Но я сейчас о нашем немецком друге, о том, что он говорил. И делал. Я сейчас лишь до конца оценил, насколько Иоган был решительным человеком. Несмотря на его манеру негромко, даже робко разговаривать.
— Антоша, — обратился он ко мне, — мне надо с вами поговорить. По-мужски. Зоя разрешит?
Зоя разрешила. Мы отошли за угол, на задворки, туда, где начинался огород и где у беспутной певуньи Ольги все заросло сорняками.
В другой бы раз Ван-Ваныч, всплескивая руками, посетовал на такую нерадивость, а возможно, сам прополол бы грядку. Он до спазмов в желудке переживал любую бесхозность на земле. Но сейчас он ничего этого не заметил. Лишь бегло оглянулся и сразу приступил к разговору. А разговор был о том, что мне за убийство красноармейца угрожает «вышка». То же что расстрел. И у него нет никаких сомнений, что меня не пощадят. Поэтому… Он сделал паузу и снова оглянулся. Боялся, что не успеет договорить. Поэтому он предлагает взять вину на себя.
— А вас пощадят? — спросил я прямо.
Так же прямо, глядя мне в глаза, он отвечал:
— Нет, Антон. Меня тоже не пощадят.
— Так в чем же дело? — Кажется, я говорил грубовато. Но ведь и его предложение было не из самых приличных.
Ван-Ваныч постарался не заметить моего тона.
— Разница лишь в том, что это, — он выделил слово «это», — произойдет не с тобой, а со мной.
Я сразу же отверг его предложение. Я сказал, что не согласен. И вообще не понимаю, о чем он говорит.
— О твоем спасении, майн херц!.. Ну подумай сам! — продолжал он торопливо. — Ты не можешь отрицать, что я прожил свое. Впереди у меня ничего нет: ни семьи, ни детей, ни дома. А у тебя все впереди… Подумай, Антон!
— Уже подумал! — сказал я резко. — Виноват и буду отвечать.
— Да, я так и предполагал, — произнес он после короткого молчания.
Он, кажется, не обиделся, только лицо его и дурацкие усики нервно подергивались. — Я знал, что ты такой, что ты откажешься… Но разреши поговорить с Зоей?
Я с облегчением завершил наш разговор. На него, если честно, ушли все мои силы. Я сел на завалинку, наблюдая издалека, как он разговаривает с Зоей. Частью до меня доносились слова, все те же, про семью, про дом, которого у него нет. И нет возможности вернуться на родину, да и кто его пустит! А впереди в лучшем случае вагончик, но скорей всего колония для ссыльных немцев… Это не жизнь, правда?
Зоя помалкивала, глядя себе под ноги. Иногда бросала в мою сторону недоуменные взгляды. Этот разговор тяготил ее.
— Я прошу вас убедить Антона! Ради вашего будущего, и вас, и ваших детей… Ну?
— А у нас есть будущее? — спросила Зоя.
— Думаю, да.
Зоя не стала отвечать так категорично, как я. Кажется, Ван-Ваныч своим напором, своими доводами поколебал ее.
Сейчас я знаю, что мой первый позыв был самым верным. Нельзя было соглашаться на уговоры. Но мы и не согласились. Мы не сказали ни «да», ни «нет». И это все решило. Ван-Ваныч знал, как убедить женщину. Я не слышал его последних слов, они были произнесены негромко. Оказывается, он спросил ее: «Вы же любите Антона? Вы же хотите, чтобы Антон был живой?».
— Хочу, — отвечала покорно Зоя.
— Ну так спасайте его! Я протягиваю вам руку!
27
Следствие оказалось недолгим. Проходило оно в районном центре, где из-за отсутствия тюрьмы меня держали под стражей в том же здании, где находилась прокуратура. Потом перевели в областной центр, в Курган. Я ничего не скрывал. Рассказал подробно, как Петька-недоносок, его фамилия, оказывается, Сидоров, домогался моей жены и при этом угрожал мне винтовкой. Описал и все остальные подробности той страшной ночи.
Следователь, моложавый, но с пролысиной, в пенсне, был похож скорей на научного работника или на учителя, если бы не военный мундир, который ему, как говорят, личил. Звали его Евгений Иванович. Разговаривал он вежливо и все, что я рассказывал, до слова записывал на каких-то листках.
— Так Зоя — ваша жена? — спрашивал он в который раз.
— Моя жена, — отвечал честно я.
— Вы с ней сами так решили?
— Да. Хотя мы не расписаны.
— Ну кто же вас распишет? — не без легкого удивления говорил он. — Вы же утверждаете, что вам шестнадцать лет?
— Шестнадцать. И два месяца.
— А чем это можно подтвердить?
Я молчал.
— Ну может, какие-то справки, — подсказывал он. — Метрики?
— У меня на руках ничего нет. Если только у этих?
— У кого «у этих»? — спрашивал он. — Вы имеете в виду штабистов из эшелона?
— Да.
— Филькина грамота — вот что у них есть! — отмахивался он. — Но хочу вас предупредить. С восемнадцати лет вы проходите совсем по другой статье. А предположим, вы намеренно скрываете, занижаете свой возраст?
— Я не скрываю.
— Ладно. Но если вы такой честный, объясните, почему ваши показания противоречат показаниям гражданина Иогана Фишера, он же Иван Иванович Рыбаков? Гражданин Фишер-Рыбаков, например, утверждает, что это он убил красноармейца Сидорова?
— Это он сказал?
— Да. Он сознался. И не просто сознался. Он подробно описал и показал в ходе следственного эксперимента, с выездом на место происшествия, как он наносил удары пострадавшему Сидорову, а его свидетельство, кстати, подтверждает ваша, как вы ее называете, жена. Желаете, я могу вам зачитать показания гражданина Фишера-Рыбакова?
— Нет, — сказал я.
— Ваше право. Тогда перескажу своими словами. Гражданин Фишер-Рыбаков признался чистосердечно, что он давно замышлял убийство военнослужащего Сидорова, которого он, по его словам, всегда ненавидел. — Евгений Иванович оторвался от бумаг и спросил, глядя на меня сквозь угрожающе поблескивающие стекла: — А ведь были у него конфликты с военнослужащим Сидоровым, там, в эшелоне?
— Не помню, — отвечал я. — Может, и были.
