Василий Аксенов - Желток яйца
— Что такое, — вскричал Филларион. — Что дает вам право задавать столь неуместный вопрос, сэр?
На самом деле, как и любой влюбленный, он был чертовски доволен таким неожиданным поворотом разговора от объекта отвращения (гусеница) к субъекту обожания (Урси).
— Я не настаиваю на ответе, — сказал Пэтси, — хоть и это в самом деле очень важно… именно для вас, мой друг, а не для кого-нибудь другого в Яйце…
— О’кей, — сказал Фофанофф. — Давайте выпьем кофейку. Вы меня дьявольски заинтересовали.
Они наполнили свои чашки неким условным напитком, известным как кофе, текущим из постоянно циркулирующей в Тройном Эл кофеносной системы.
Фил испустил глубокий вздох, не лишенный меланхолии.
— Увы, я еще не изучил ее до желаемого уровня. У нас было всего одно свидание, вполне удовлетворившее нас обоих… Ну, знаете, может быть, я буду ближе к сути этого события, если назову его не свиданием, а искристой увертюрой типа Россини. Вы знаете, что я имею в виду.
— Разумеется, — сказал Пэтси и кивнул с неподражаемой серьезностью.
— Что касается всей оперы, то занавес еще не открылся, — Филларион снова вздохнул, на этот раз во всю силу своих перегретых альвеол, что создало впечатление открытой кузни. — Ну, а теперь, Пэтси, бросьте ваши утонченные улыбочки и скажите, почему вы спрашиваете.
Международный денди помахал рукой, пожалуй, с некоторой небрежностью.
— Мне следует подчеркнуть, Фил, что это, конечно, важно, но… но в общем-то не чересчур важно… Вы, возможно, знаете, что мы с Урси живем в одном кондоминиуме…
В этот момент Филларион начал вздыматься, зарокотал громоподобно, как будто стараясь оправдать свое прозвище Пробосцис-Хобот.
— А я и не знал! Значит, вы любовники, так?!
— Не судите обо мне так одноцветно, сэр, — улыбка Карлоса Пэтси Хаммарбургеро приоткрыла ну уж прямо высшую шкалу утонченности. — Мы просто соседи по модному коопу Кондо дель Мондо вместе с другими нашими коллегами, Хусса-косан, супругами Абажур, вашим соотечественником Жукоборцем, например… Фокусируя внимание на этом простом факте, я просто хочу с вами поделиться некоторой дополнительной информацией, которую я волей-неволей заполучил. Что касается личных чувств, ни я, ни Урсула никогда не имели по отношению друг к другу ничего, кроме легкого взаимного отвращения.
— Отвращения? Отвращения к мисс Усрис?! — Филларион вздымался и опадал, стонал и вскрикивал от болезненного недоумения.
Здесь нам следует сказать, что если отдел КГБ Хранилище всерьез отобрал профессора Фофаноффа для какой-то сверхтонкой операции, если это не было просто отвлекающим маневром в игре (а эти игры, как известно, нередко выходят за пределы художественной литературы), то выбор их был явно ошибочным. Неудержимая спонтанность мешала профессору удержать за зубами даже малюсенький секрет, не говоря уже о личных эмоциях.
Так и произошло. Фил немедленно вывернулся наизнанку перед малознакомым молодым джентльменом, называя доктора наук Урсулу Усрис совершенно необычной персоной женского рода, что глаже тюленьчика и пушистее медвежонка-коала, и в то же время существом высочайшей интеллигентности и независимости, которое категорически запрещает величать ее зябликом и глупышом, но не возражает против Жемчужной Лагуны, персоной, чьи глаза, разумеется, напомнят любому кусты сирени вдоль запретных зон Балтийского побережья, цветущей сирени разгара белых ночей, которые заставят тебя почувствовать себя человеком XIX века, гуляющим вдоль таких же кустов в тех же, тогда еще незапретных зонах.
Пэтси кивал со знанием дела на все откровения Фила, а потом сказал, погасив свою вечную двусмысленную улыбочку:
— Да вы действительно влюблены, мой дорогой рыцарь Перестройки! Знаете, я весьма впечатлен этой вашей Жемчужной Лагуной, однако позвольте мне также вам сказать, что над вами нависла большая опасность, мой друг!
— Что вы имеете в виду?! — воскликнул Филларион неожиданным фальцетом. — Как может это могучее чувство, эта жажда, столь напрямую именуемая любовью, ассоциироваться с какой-либо опасностью?! Я испытывал эти благотворные вихри не менее пятисот раз, и они ни разу меня не подвели. Напротив, они всегда вдохновляли мою беллетристику и мое бельканто, не говоря уже о плавности движений, которой они всегда способствовали!
Сразу после этого смелого заявления собеседники отправились глотнуть свежего воздуха, проехались на паре эскалаторов и на паре лифтов, прошли мимо поста охраны, где можно было увидеть мрачную фигуру шефа безопасности Каспара Свингчэара, в конечном счете, вывалились из Яйца в прозрачный и как бы похрустывающий вечер ранней вашингтонской зимы. Известная всем сова из Флаг-башни Смитсоновского института плыла вдоль воздушных потоков, словно пожилая балерина Большого театра навстречу неизбежной отставке.
— Экие подонки и дармоеды, — проворчал позади мистер Свингчэар. — Особенно хорош советский бездельник. А какая безобразная манера одеваться — все интимные места наружу… а этот запах горелой кожи, как будто парень только что дрался с огнедышащим драконом. Хотел бы я знать, как долго общество будет терпеть нахлебников вроде этих двух, один — полный чудак, второй — трепло; и это ученые наших дней!
Не успел еще он завершить своих мрачных наблюдений, как предмет недавней дискуссии Урсула Усрис шустро выскочила из внутренних сфер Яйца. Шеф охраны, в прошлом большой знаток таких бойких молодых женщин, выделил этого доктора наук из общего числа и сделал ее счастливой реципиенткой его сумрачных улыбок. В этот раз в ответ на ее быстрое «Куда они пошли?», он снисходительно ткнул большим пальцем в сторону обелиска Вашингтона.
Так уж развивается наш сюжет, что мы не можем оставить читателю ни малейшего сомнения в том, что У У подслушала разговор Пэтси и Фила до последнего слова. Ее трясло от возмущения, и ее глаза в этот момент меньше всего напоминали кусты сирени на Балтийских тихих берегах, скорее уж — штормовые облака, собравшиеся над островом Борнео. Впрочем, лиловый — это неотъемлемая часть калимантанского спектра.
— Ублюдки, — шипела Урсула, как будто была в некотором родстве с недавно описанной отвратительной гусеницей. — Осмеливаются говорить обо мне! Обсуждают меня, словно я лошадь или наложница! Все мужики и все андрогины, разгребись они на фиг, должны быть уничтожены!
Вскоре после того, как мисс Усрис вылетела из Яйца, двое других ее коллег, а именно Хуссако-сан и месье Абажур, один за другим, с интервалом не более 30 секунд, проскользнули мимо поста охраны. Цель их была очевидна — внести еще больше беспорядка в развитие сюжета.
Нечего и говорить — ни Урсула не догнала свою цель, двух женоненавистников, ни француз, ни японец не нашли того, что они искали. Взводы потных конгрессменов и других джоггеров с Вашингтонского холма перекрыли все возможности для наблюдений.
Тем временем Пэтси и Фил мирно шествовали по направлению к большим зеленым лугам с развевающимися в прозрачном воздухе американскими флагами.
— Позвольте мне довести до конца мою мысль о докторе Усрис, — продолжил Пэтси, снова демонстрируя лучший вариант своей утонченной улыбки.
— Мисс Усрис предпочитает, чтобы ударение в ее имени ставилось на последнем слоге, — сухо поправил его Фил.
— Хоть это и звучит слишком суперлятивно по-русски, я постараюсь впредь удовлетворять ее желание, — сказал Пэтси. — Ну что ж, дорогой Фофанофф, вы, конечно, знаете, что в этом городе каждый работает на ту или иную разведку…
— Что?! — оборвал его Филларион. — Вы действительно так считаете?
Пэтси, который был также известен в академических кругах как человек, жестикулирующий всегда неадекватно своим словам, открыл свои руки наподобие пингвина:
— Разумеется, я так считаю, и у меня есть для этого основания. Почему вы так удивлены? Каждый завязан тут, по крайней мере, с одной шпионской фирмой, в этом нет сомнений. Вопрос только в том, на скольких хозяев вы работаете одновременно.
Вот вы, например, мой блистательный обитатель Кривоарбатского переулка, на кого вы работаете, кроме КГБ?
— Ни на кого! — пронзительно вскричал Филларион и выпустил пары возмущения. — Ни на кого не работаю… — Он вдруг оборвал тираду, конечности его пали вниз, и пробормотал, как кающийся грешник: — Ни на кого, кроме КГБ, конечно…
— Это хорошо, — сказал Пэтси. — С вашей стороны это очень, очень хорошо. Если вы, живя в Вашингтоне и к тому же работая в столь сомнительном месте, как Либеральная лига Линкольна, работаете только на одну разведку, это говорит о ваших высоких человеческих характеристиках, об исключительной цельности вашего характера!
— Однако, Пэтси, вы же не будете утверждать, что все работники Яйца связаны со шпионами, вы же не будете этого говорить о моем безупречном друге Генри Трастайме?
