Мерсе Родореда - Площадь Диамант
Кто-то меня за руку тронул, я обернулась, а рядом старик, но страха уже никакого. Вам плохо, спрашивает. И на балконе дверь кто-то открыл. Что с вами? — кричат. Подошла старая женщина, оба смотрят на меня внимательно, а на балконе что-то белое метнулось. Да нет, не беспокойтесь, говорю, уже прошло. Откуда-то собрались люди, еще и еще, не сразу, а постепенно, как свет после темной ночи… Ничего, говорю, теперь лучше, просто нервы разошлись. И пошла обратно той же дорогой. Оглянулась — старики смотрят мне вслед, не шелохнутся, будто из какой сказки, потому что свет еще тусклый, неясный. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Антони с этим словом не расстается, а я хоть бы раз ему сказала спасибо… У перехода, на самом краю, глянула направо, потом налево — нет ли трамвая? И бегом через улицу. А на другой стороне, уже на своей, снова обернулась, вдруг думаю, летит за мной та махотка, тот комочек или что, из-за чего я чуть умом не тронулась. Нет, слава Богу, одна. И у каждого дома, у каждой вещи свой цвет. По улицам, которые к рынку, в обе стороны едут повозки, машины, грузовики, а мясники — халаты у них кровью заляпаны — несут на плечах телячьи туши, торопятся на рынок. Цветочницы расставляют цветы по жестяным кулечкам с водой, и букеты все разные. У хризантем запах прелый, горьковатый. Кругом движение, настоящий улей. Вот так и дошла до своей улицы, по которой затемно проезжает чья-то повозка. Заглянула в открытые двери фруктовой лавки: сколько лет продают там сливы, груши, персики, и хозяин по-прежнему взвешивает все на старинных весах, и гири у него железные и медные. Просунет палец в крючок, держит весы в воздухе и взвешивает. А на полу — солома, мелкая стружка и папиросная бумага, скомканная. Нет, нет, я так, спасибо! И птицы верещат, стрекочут, улетая ввысь, в зыбкую синеву, и крылышки у них подрагивают. Я остановилась у ограды большого дома. Галереи друг к другу впритык, как ниши на каком кладбище. И жалюзи — их поднимают-опускают шнуром — на всех этажах зеленого цвета. На проволоке уже белье развешано, а герань алыми пятнами там, тут…
Когда я входила во двор, на листьях абрикоса заиграл первый солнечный лучик, слабый, тоненький, как ниточка. А у балконной двери — Антони, уткнулся носом в стекло и ждет. Я пошла медленнее, шаг, еще шаг, значит, ноги сами привели меня к месту. Сколько эти ноги находились за мою жизнь! Как умру, Рита, наверно, сколет их за чулки булавкой, чтобы одна к одной. Антони распахнул дверь — что с тобой? А у самого голос дрожит. Чуть с ума, говорит, не сошел, вскочил среди ночи, точно кто разбудил, мол, вставай — беда! А тебя нет, нигде нет. Я улыбнулась — ноги не застуди. И стала рассказывать, что, вот, значит, проснулась под утро, лежу — сна нет, в груди тяжесть, будто кто душит, и решила на воздух выйти. Антони ни слова, пошел и лег, повернувшись к стене. Я ему — еще рано, можно и поспать. Смотрю на него, волосы отросли, чуть длинноваты, а уши белые, сиротливые. Они у него всегда белели от холода. Нож я положила на комод и стала раздеваться. Но сперва закрыла ставни, так что свет проходил только в щелочки. Села на кровать и матрац подо мной скрипнул — старый уже, давно собирались пружины сменить, да никак. Чулки сдернула, точно лоскуты кожи, а надела шерстяные носки, чувствую — ноги, как лед. Потом надела ночную рубашку, длинную до пят, она от стирки совсем выцвела. Все пуговки застегнула на вороте и на манжетах. Поправила рубашку — и под одеяло. Пошли, Господи, хороший день! Постель теплая, согретая, как брюшко у воробья, но Антони дрожит. Аж слышно, как у него зубы стучат. Он лежал ко мне спиной, и я просунула руку под его руку, обняла, а согреться не могу. Придвинулась ближе, обвила ногами его ноги и развязала, да, ему пояс на пижаме, чтобы дышал свободнее. Уткнулась ему в спину лицом и вроде слышу, чувствую, как у него все внутри живое, то есть саму жизнь в нем. Главное — сердце, потом легкие, печень, и везде кровь, сок. Стала его гладить тихонько по животу, бедный, ведь он у меня инвалид. Глажу, прижимаюсь к нему, а сама думаю: пусть долго не умирает, пусть живет и живет, пусть… Хотела сказать ему, о чем думаю, но это намного больше, чем словами получится, не найдешь таких слов. Так и не сказала ничего. Ноги у меня согрелись, и мы заснули, а перед тем как заснуть, я зажала ему пупок, закрыла пальцем, чтобы никто не размотал, не загубил моего Антони… Мы ведь висим, как груши, когда на свет рождаемся. Закрыла, значит, чтобы злая ведьма не отобрала у меня моего Антони, не вытянула бы из него соки, не распустила бы как носок вязаный… И мы незаметно заснули, точно два ангела, он спал до восьми, а я, стыдно сказать, до двенадцати. Спала, как убитая, проснулась — во рту пересохло, горечь, полдень уже, а я никак не отойду, не стряхну с себя ночь, все ночи. Одеваюсь — душа сонная, точно еще в скорлупе, и мысли отуманенные. Ступила на пол, сжала виски пальцами, вспомнила, что ночью сделала что-то такое, о чем и сказать не умею, не могу. И не знаю, было это во сне или наяву. Как умылась, вроде отошла: щеки порозовели и в глазах свет. Завтракать никакого смысла, уже поздно, разве что водички попить, чтобы во рту не пекло. Пью, вода холодная, и сразу вспомнилось, какой был дождь накануне, в день Ритиной свадьбы. И подумала, что вечером, когда пойду в парк, на дорожках еще будут лужицы… И в каждой лужице, хоть самой маленькой, отражается небо… Иногда это небо разбивает птица, захочет пить и разобьет клювиком, откуда ей знать? А иной раз птицы вдруг заверещат, сорвутся с зеленых веток и — в лужу. Взъерошат перышки, купаются, и все вперемежку — небо, грязь, клювы, крылья. И вот довольны!..
Женева. 1962
Примечания
1
Моя дорогая, все это — жизнь (англ.). Мередит Джордж (1828–1909) — английский поэт (Здесь и далее — примечания переводчика).
2
Речь идет о главном празднике бывшего пригородного местечка Барселоны — Грасия, который теперь является частью города. Праздник приходился на День Успения Богородицы, 15 августа. Во время праздника новобрачные бросали букет живых цветов собравшимся девушкам. По традиции считалось, что та, которая поймает букет, вскоре выйдет замуж.
3
На главном празднике в районе Грасия по традиции жених и невеста, в руках которой букет цветов, только вдвоем на площади танцевали вальс.
4
Коломета (кат.) — голубка.
5
Парк Гуэль — одна из главных достопримечательностей Барселоны, место гуляний и туристических экскурсий. Создан по проекту выдающегося каталанского архитектора Антонио Гауди (1852–1926) на одном из холмов Барселоны в районе Грасиа. По замыслу Гауди, строился как город-сад со своей инфраструктурой, но затем был превращен в национальный парк.
6
Собор Саграда Фамилиа (исп.) — Собор Святого Семейства.
7
Ла Педрера (кат.) — каменоломня, утвердившееся прозвище жилого дома — выдающиеся творения Антонио Гауди.
8
Фердинанд и Изабелла — испанский король и королева, добившиеся в конце XV и в начале XVI века объединения Испании. Ревностные католики.
9
Знаменитая волнистая каменная скамья с инкрустированными осколками цветных изразцов и бутылочных стекол, сделанная по проекту А. Гауди является одним из главных украшений парка и одним из первых произведений абстрактного искусства.
10
Диагональ — самая длинная улица Барселоны, пересекающая город по диагонали, на которой расположено много крупных банков, официальных учреждений и престижных фирм. Пасейч (или Пасео) де Грасия — одна из самых больших и красивых улиц в Барселоне.
11
Розарий — молитвенные четки у католиков, по которым в определенном порядке читаются «Аве Мария» и «Падре нуэстро».
12
Террат (кат.) — плоская крыша в виде открытой террасы, куда выходит дверь комнаты на верхнем этаже дома.
13
Батат — сладковатый картофель.
14
Цвета каталанского национального флага. Во время франкистского режима каталонцы, стремившиеся к независимости, активно использовали эти цвета в повседневной жизни в знак протеста против национальной дискриминации.
15
Речь идет о христианском празднике, который у православных называется Вербное воскресенье, а у католиков Пальмовое воскресенье (приходится на февраля). В католической церкви освящают самшитовые, оливковые и пальмовые ветви и сделанные из пальмовых листьев маленькие деревца.
16
