Олдос Хаксли - Желтый Кром
Вспомнив об этом, Мэри всплакнула. Еще никогда в жизни не была она так несчастна. Первым нарушил молчание Дэнис.
— Человек, — начал он тихим и печальным философским тоном, — это не самообеспечиваемая система. Бывает, он вступает в контакт с другими людьми и вынужден признавать существование других систем помимо него.
Он продумал это в высшей степени отвлеченное обобщение, чтобы предварить им свои откровения. Это был первый ход, который должен был привести к карикатурам, нарисованным Дженни.
—Верно, — сказала Мэри и, делая свое обобщение, добавила: — Когда кто-то вступает в близкий контакт с другим, она — или, разумеется, он, в зависимости от обстоятельств, — должна почти неизбежно навлечь на себя страдания или причинить их другому.
—Человек, — продолжал Дэнис, — так склонен зачаровываться зрелищем собственной личности, что забывает: это зрелище открыто другим так же, как и ему.
Мэри не слушала его.
—Эта проблема, — говорила она, — особенно остро чувствуется в вопросах половых отношений. Если кто-то естественным образом ищет близкого контакта с другим, он обязательно навлекает на себя страдания или причиняет их другому. Если же, с другой стороны, он будет избегать такого контакта, то рискует пережить не менее серьезные страдания, связанные с подавлением естественных инстинктов. Как видите, это дилемма.
— Когда я думаю о себе, — сказал Дэнис, делая более решительный шаг в желаемом направлении, — то поражаюсь, насколько мало я знаю психологию других людей и особенно их мнение обо мне. Наше сознание— запечатанная книга, которая лишь иногда открывается для внешнего мира. — Он сделал жест, который как бы наводил на мысль о снимаемой с книги резинки.
—Жуткая проблема, — задумчиво сказала Мэри. — Надо узнать ее на собственном опыте, чтобы понять, какая она жуткая.
—Совершенно верно, — кивнул Дэнис. — Надо приобрести свой собственный опыт. — Он склонился к ней и слегка понизил голос— Как раз сегодня утром, например...— начал он, но его исповедь была прервана. Сильный удар гонга, смягченный расстоянием до приятного гула, поплыл от дома. Настало время обеда. Мэри машинально встала, и Дэнис, несколько уязвленный тем, что она может демонстрировать столь сильный интерес к еде и столь слабый к его душевным переживаниям, последовал ее примеру. До дома они дошли молча.
Глава двадцать пятая
— Надеюсь, вы помните, — сказал Генри Уимбуш во время обеда, — что следующий понедельник — праздничный день и вам всем придется помогать на ярмарке.
— Боже! — вскрикнула Анна. — Ярмарка! Я совершенно о ней забыла. Какой кошмар! Неужели вы не можете отменить ее, дядя Генри?
Мистер Уимбуш вздохнул и покачал головой.
— Увы, — сказал он, — боюсь, что нет. Я еще много лет назад подумывал об этом. Но у благотворительности есть свои права.
— Мы не благотворительности требуем, — протестующе пробормотала Анна. — Мы требуем справедливости.
—Кроме того, — продолжал мистер Уимбуш, — ярмарка стала своего рода институтом. Дайте-ка мне подумать—должно быть, уже двадцать два года прошло с тех пор, как мы стали ее устраивать. Тогда это было скромное начинание. А сейчас... — Он сделал широкий жест рукой и замолчал.
То, что мистер Уимбуш продолжал терпеть ярмарку, свидетельствовало о том, как серьезно он относится к своим обязанностям перед обществом. Возникнув как обычный благотворительный базар, ежегодная ярмарка в Кроме переросла в шумный хаос с каруселями, состязаниями для желающих попасть мячом в кокосовый орех и всякого рода представлениями — настоящую ярмарку, устраиваемую с большим размахом. Это был местный праздник святого Варфоломея, и жители окрестных деревень и даже города — центра графства — толпами сходились в парк, чтобы повеселиться. Местная больница получала немалый доход, и только это удерживало мистера Уимбуша, для которого ярмарка была источником повторяющихся и неослабевающих мучений, от того, чтобы положить конец неприятной затее, каждый год осквернявшей его парк и сад.
— Я уже обо всем распорядился, — продолжал Генри Уимбуш. — Несколько самых больших палаток установят завтра. Качели и карусель привезут в воскресенье.
—Итак, спасенья нет, — сказала Анна, обращаясь ко всем, кто был за столом. — Вы все должны выполнять какую-то обязанность. В качестве особой милости вам позволяется самим выбрать вид подневольного труда. Я, как обычно, буду работать в чайной палатке. Тетя Присцилла...
— Дорогая, — сказала миссис Уимбуш, перебивая ее, — меня занимают дела более важные, чем ярмарка. Но, разумеется, в понедельник я сделаю все, что от меня зависит, чтобы поддержать дух веселья.
—Прекрасно, — сказала Анна. — Тетя Присцилла будет поддерживать дух веселья. А что вы будете делать, Мэри?
—Я ничего не буду делать там, где мне придется стоять и смотреть, как едят другие.
—Тогда присмотрите за детскими состязаниями.
— Хорошо, — согласилась Мэри, — присмотрю.
—А мистер Скоуган? Мистер Скоуган задумался.
— Позволено мне будет взять на себя роль гадалки? — спросил он наконец. — Мне кажется, из меня выйдет отличная гадалка.
— Но только не в таком костюме!
—Нет? — Мистер Скоуган оглядел себя.
— Вам придется надеть маскарадный костюм. Вы все еще настаиваете?
— Готов на все унижения.
— Прекрасно, — сказала Анна и повернулась к Гомбо.
—А вы будете художником-моменталистом, — сказала она. — «Ваш портрет в пять минут за шиллинг!»
—Жаль, что я не Айвор, — со смехом сказал Гомбо. — А то мог бы за лишний шестипенсовик добавлять изображениям ауры.
Мэри вспыхнула.
— Нет ничего хорошего, — сказала она, — в том, чтобы говорить с неуместным легкомыслием о серьезных вещах. И в конце концов, каково бы ни было ваше личное мнение, изыскания в области спиритуализма — это наука.
— А как насчет Дэниса? Дэнис сделал умоляющий жест.
— У меня нет никаких талантов, — сказал он. — Я буду просто одним из тех, кто с цветком в петлице указывает посетителям путь к чайному павильону и напоминает, чтобы они не ходили по траве.
—Нет-нет, — сказала Анна. — Это не подойдет. Вы должны взять на себя что-то более существенное.
—Но что? Все хорошие занятия уже распределены, а я умею разве что рифмовать слова.
— Что ж, в таком случае рифмуйте, — решила Анна.— Вы должны написать стихи — «Оду на выходной день». Мы отпечатаем ее на машинке дяди Генри и будем продавать по два пенса за экземпляр.
—По шесть пенсов, — протестующе сказал Дэнис. — Она будет стоить шесть.
Анна покачала головой.
— Два пенса, — твердо повторила она. — Больше двух никто не заплатит.
— А теперь очередь Дженни, — сказал мистер Уимбуш. — Дженни, — произнес он, повышая голос. — Что будете делать вы?
Дэнис хотел было предложить, чтобы она рисовала карикатуры по шесть пенсов за штуку, но решил, что благоразумнее будет продолжать делать вид, будто он ничего не подозревает о ее таланте. Ему вновь представился красный блокнот. Неужели он действительно так выглядит?
— Что буду делать я? — отозвалась Дженни. — Что буду делать я? — На мгновение она задумчиво нахмурила брови, потом лицо ее осветилось, и она улыбнулась. — В детстве я умела играть на барабане.
—На барабане?
Дженни кивнула и в подтверждение своего заявления взмахнула над тарелкой ножом и вилкой, словно барабанными палочками.
—Если потребуется сыграть на барабане...
—Ну конечно же, — сказала Анна, — конечно, потребуется. Итак, за вами запишем барабан. Вот все и распределены.
—И притом отлично! — сказал Гомбо. — С нетерпением жду понедельника. Он должен быть веселым.
—Должен, конечно, — согласился мистер Скоуган. — Но можете быть уверены: не будет. Любой праздник — всегда разочарование.
— Ну-ну, — протестующе сказал Гомбо, — мое пребывание в Кроме, например, — отнюдь не разочарование.
— Нет? — Анна посмотрела на него безмятежно.
—Нет, — ответил он.
—Очень рада.
—Это в самой природе вещей, — продолжал мистер Скоуган. — Наши свободные дни, праздники, отпуска не могут не быть разочарованием. Задумайтесь на мгновенье. Что такое отдых? Идеал отдыха в платоническом смысле слова — это, безусловно, полная и абсолютная перемена. Вы согласны с моим определением? — Мистер Скоуган быстро оглядел сидевших за столом. Его острый нос проделал серию резких движений, поворачиваясь поочередно во все стороны света. Признаков несогласия не было. Мистер Скоуган продолжал:
— Полная и абсолютная перемена. Очень хорошо. Но не является ли полная и абсолютная перемена именно тем, чего мы никогда — никогда! — не можем достигнуть в силу самой природы вещей? — Мистер Скоуган снова быстро окинул всех взглядом. — Конечно, является! Как люди, как представители рода хомо сапиенс, как члены общества — можем ли мы надеяться достигнуть абсолютной перемены? Мы связаны по рукам и ногам жутким пределом наших человеческих возможностей, идеями, которые общество навязывает нам вследствие нашей роковой способности поддаваться внушению, нашим собственным личным качествам. Для нас полный отдых невозможен. Некоторые из нас мужественно борются, пытаясь найти такое место, где можно было бы рассчитывать на полную перемену обстановки, но мы никогда не сумеем, если мне будет позволено выразиться метафорически, мы никогда не сумеем выбраться дальше Саутэнда.
