Зархуна Каргар - Зари. Мне удалось убежать
Вахид наклонился и поцеловал ее в лоб. Потом он сделал последний глоток чая и отправился в государственное учреждение, где работал клерком.
Вазма начала убирать в комнате. Ей нужно было спешить, чтобы не опоздать в школу. Она надела зеленую форму и посмотрелась в зеркало, висящее у двери. Зеркало было старым и поцарапанным, поэтому Вазма не могла как следует рассмотреть себя, но она знала, что выглядит намного лучше своего отражения в зеркале. Она нанесла на лицо увлажняющий крем и подвела глаза карандашом. Девочка проснулась и начала плакать, и Вазма взяла ее на руки, объясняя, что ей нужно идти в школу.
— Пока меня не будет, с тобой посидит бабушка, а я скоро вернусь и принесу тебе конфет.
Фара, которой был всего год и три месяца, не понимала, о чем она говорит, но ей нравилось слушать голос матери, и она счастливо улыбнулась. Вазма умыла ее, поцеловала и крепко прижала к себе. У ее было странное чувство, что она делает это в последний раз, и ей не хотелось размыкать объятия. Она вытерла лицо дочки и снова поцеловала ее. Потом она покормила Фару из бутылочки и переодела ее в красное платье в горошек, которое сшила сама. Фара играла золотой цепочкой, висящей на шее Вазмы, — единственный подарок мужа. Вазма взяла ребенка, бутылочку с молоком и сумку и направилась к выходу.
Было восемь часов утра. Вазма зашла в соседний дом, где жили родители Вахида. Она передала Фару свекрови и дала той бутылочку с молоком, попросив покормить ребенка в десять утра. Потом она попрощалась, поцеловала Фару и ушла.
Спускаясь с горы, Вазма размышляла о том, что можно приготовить на обед. Дорога, по которой она шла, была пыльной и опасной. У нее ушло пятнадцать минут на то, чтобы спуститься к шумным дорогам Дех Афганана. Идя на автобусную остановку, она прошла два базара — на одном продавали фрукты, а на другом — овощи.
Продавцы спорили друг с другом, ведь каждый хотел, чтобы его лоток стоял на углу, потому что тогда он будет виден с двух сторон. В 8.45 Вазма была на автобусной остановке. Солнце поднялось уже высоко. Вазма заранее достала мелочь из кошелька, чтобы заплатить за проезд. Шум от машин и крики торговцев были слышны на большом расстоянии, даже на горе. Люди радовались приходу нового дня и были полны сил.
Вазма с нетерпением ожидала прибытия автобуса. Наконец она увидела его вдалеке. Когда он подъехал к остановке, она вместе с остальными людьми подошла к дверям. Внезапно она услышала звук, напоминавший свист, который становился все громче и громче. А потом раздался взрыв. Вазма обернулась и увидела огненный шар. Ее бросило на землю, из автобуса посыпались стекла. Он превратился в кусок оплавленного металла, из которого торчали куски стекла. Голоса торговцев сменились стонами раненых и криками ужаса. Густой черный дым постепенно заволок все вокруг, и люди не могли видеть дальше чем на несколько метров. На земле лежали тела и оторванные конечности. Пожилая женщина, которая стояла на остановке перед Вазмой, теперь лежала лицом вниз, и из ее головы текла кровь. Бомба упала между рынком и автобусом.
Вазма лежала на земле. Ей было тяжело дышать. Она не понимала, что случилось, и ничего не чувствовала. Полиция оцепила место взрыва, приехали машины «скорой помощи», чтобы отвезти раненых в больницу. За эти несколько минут жизнь Вазмы полностью изменилась. Периоды после бомбежки и до нее стали разными главами ее жизни.
В 80-х годах в Кабуле ежедневно взрывались бомбы, и горожане жили в постоянном страхе, даже ходить в школу или на работу было делом рискованным. Мы, дети, ничего не понимали в политике, не знали причин взрывов, но было имя, которое вызывало страх даже у нас, — Гульбедин Хекматияр, лидер одной из самых многочисленных группировок.
Войска Афганистана запускали российские ракеты, которые назывались стингерами. Они могли запустить до двадцати ракет одновременно. Мы привыкли к звукам, сопровождавшим пуск ракет, и знали, когда стреляют по моджахедам; тогда мы не прятались в коридорах и, продолжая играть на улице, говорили друг другу, что бояться нечего.
— Это наши ракеты, а не Гульбедина, — поясняли мы.
В то время ни я, ни мои друзья не задумывались над тем, что эти ракеты были нацелены на людей. Вот что война сделала с нами. Мы радовались, что наше правительство выпустило двадцать ракет по повстанцам. Мы были напуганы и возмущались, когда ракета падала на наш город, но не понимали, что наше правительство тоже виновно в ранениях и смертях мирного населения.
Иногда я думаю о том времени. Война приносит страдания и горе в семьи обоих участников конфликта. Некоторые шрамы настолько глубоки, что остаются навсегда и разрушают жизнь человека. Так случилось и с Вазмой.
Я встретила ее во вторую, более тяжелую половину ее жизни. Прошло семь лет со времени той бомбежки, теперь ей было двадцать четыре года. Я пришла к ней в центр социального обеспечения, созданный для того, чтобы женщины, которым ампутировали конечность, могли заработать себе на хлеб. Директор отвел меня в комнату, полную женщин, — все они шили одежду. Он указал на женщину с бледной кожей, которая трудилась над ярким традиционным платьем. Она выглядела вдвое старше своего возраста. Эта женщина работала без энтузиазма, возле нее стояли два костыля. Я подошла и представилась:
— Салам алейкум (мир вам)! Я Зархуна Каргар, ведущая «Афганского женского часа» на Би-би-си.
Вазма подняла глаза от шитья. Она поздоровалась и несмело улыбнулась. Я сказала, что пришла, чтобы записать ее историю, которую потом можно будет услышать по радио. Она спросила, откуда я знаю, что ей есть что рассказать, и я ответила, что один из моих друзей в Кабуле считает ее очень хорошей рассказчицей. Она была приятно удивлена, узнав, что кто-то из ее знакомых связался с Би-би-си и у нее хотят взять интервью.
Мы перебрались в более тихую комнату. Вазма опиралась на костыли во время ходьбы. На ней были черная юбка и большая белая шаль, которая покрывала голову и плечи. Когда мы пришли на место, я установила аппаратуру и попросила Вазму начать свой рассказ.
— Дорогая Зари, я хочу рассказать слушателям «Афганского женского часа» о своей жизни. Я хочу, чтобы моя дочь и мой муж услышали меня. Первый раз я решилась открыто рассказать о том, что чувствую, и надеюсь, что люди поймут, через что мне довелось пройти.
Сейчас мне двадцать четыре года. Я вышла замуж в семнадцать и счастливо жила со своим мужем Вахидом. Я думаю, что он любил меня. Он был очень добр ко мне. Родители сами подыскали мне пару, но меня это устраивало. Иногда я гадаю, действительно ли мой муж любил меня, но мне приятнее думать, что я в самом деле была ему небезразлична. Иногда мы, люди, предпочитаем жить приятными воспоминаниями, не так ли?
Она посмотрела на меня, словно ожидала ответа. Я сказала, что не совсем понимаю, что она имеет в виду. Ее глаза наполнились слезами, и она продолжила рассказывать тихим голосом:
— Я потеряла очень многое, и единственное, что мне остается, — это верить в то, что мой муж любил меня, и помнить о том, что когда-то у меня была дочка. Но если быть честной, я много раз думала, что лучше бы меня убила та ракета. Женщине нелегко жить так, — она указала на правую ногу. — Кто захочет жить со мной? Я инвалид с протезом вместо ноги. Я больше не могу быть женой и матерью. Я знала, что идет гражданская война и в любое время я могу погибнуть или получить ранение, но верила, что со мной этого не случится. Моей дочке Фаре был всего год, когда это произошло.
Я следила за аппаратурой, но то и дело поглядывала на Вазму. Я увидела, что она вытирает слезы.
— Поначалу я не поняла, что произошло, но потом увидела, что у меня нет одной ноги. Ее оторвало выше колена осколком ракеты. Все, что я помню, — это ужасная боль. Я не понимала, кто я и где нахожусь.
Когда я была маленькой, мама говорила мне, что даже порезать палец во время приготовления еды очень больно и нужно относиться с пониманием к людям, которых искалечила война, потому что им намного больнее. Тогда я не понимала, что она имеет в виду. В то время я даже представить не могла, насколько это больно.
Вазма начала тихо плакать. Она наклонила голову, очевидно, чтобы я не видела ее слез.
— Но в конце концов я смирилась со своей инвалидностью и почувствовала, что стала сильнее. Я думала о своей дорогой доченьке Фаре и о Вахиде, и это придавало мне уверенности в себе. Просто вспоминая о них, я начинала верить, что смогу пережить эту трагедию. «Ну и что, что у меня нет одной ноги? Я еще молодая, — думала я. — У меня есть моя маленькая семья, а впереди еще целая жизнь». Как только я осознала это, мне стало гораздо легче.
Когда Вазма рассказывала мне о своей любви к Вахиду, о том, какие у них были прекрасные отношения, мне сложно было поверить ей. Исходя из собственного опыта, я полагала, что никаких романтических чувств в афганской семье быть не может. Мне казалось, что счастливая афганская семья — это когда муж не бьет жену и не заставляет ее носить хиджаб. Счастливая семья — это когда муж не против того, чтобы жена работала и разговаривала с мужчинами. Мне не приходило в голову, что иногда муж и жена любят друг друга. Видимо, так меня воспитали. Я считала, что должна относиться к мужу с уважением, как бы он себя ни вел. Мне было обидно, когда мой муж отказывался пойти со мной на свадьбу близкой подруги или когда я собиралась сходить за покупками в выходные, а он не хотел помочь мне. Но все говорили, что он идеальный муж, и когда я слышала, как какая-нибудь афганка рассказывала о том, что муж любит ее и заботится о ней, я думала, что она приукрашивает.
