Кевин Брокмейер - Краткая история смерти
Парк был совсем другим, если думать о нем, сидя в палатке, посреди снежной бури, на единственном спокойном пятачке на много миль вокруг. Возможно, именно поэтому Лори и начала его вспоминать, — точно так же, как палатка служила укрытием от метели, парк укрывал ее от насущных проблем. Там она обретала убежище, пока холод и ветер свистели и завывали вокруг.
Лори вспомнила роллеров, которых видела в парке, — они проворно лавировали в толпе, разъезжаясь и съезжаясь, ловко, живо, порывисто, их движения неизменно напоминали ей полет птичьей стаи. Была там и компания из четырех пожилых женщин, которые играли в маджонг на маленьком кирпичном уступе рядом с ее скамьей, сидя на складных стульях, принесенных с собой в парк. Они всегда кричали на роллеров, когда те проезжали слишком близко. Женщины сжимали кулаки и ругались на чужом языке. Одна из них иногда приводила с собой внучку, девочку с дынеобразным лицом, которая блаженно проводила целый день, посасывая пустую фишку для маджонга. Однажды, уходя из парка, Лори увидела, что малышка запуталась в одеяльце, и решила помочь ребенку; девочка сцапала ее за палец удивительно крепкой хваткой, сунула его в рот и принялась работать деснами.
— Не поможете? — обратилась Лори к любительницам маджонга. — Эй?
Но они не обращали внимания на призыв, оборонительно сгорбившись над своими фишками. В конце концов она сумела сама высвободиться, а потом увидела мужчину, который стоял позади и ждал. Он придерживал велосипед, упираясь в землю левой ногой, и, казалось, смеялся над ней. Лори тоже рассмеялась, мужчина протянул ей бандану, чтобы вытереть обслюнявленный палец — «Держите», — и предложил пойти в бар. Она согласилась.
Это был Майк Харгетт, последний бойфренд Лори, тот самый, в которого определенный цвет помады вселял желание откусить ей губы.
А однажды в парке она дала коробок спичек какому-то типу, которого никогда раньше не видела, — парню в спортивных ботинках и деловом костюме. Такая мелочь, но она почему-то об этом не позабыла. «У вас нет зажигалки?» — спросил он; Лори не курила, но вспомнила, что носит с собой спичечный коробок, который накануне прихватила в ресторане. Она ощутила легкий прилив адреналина, когда полезла в сумочку, совсем как в детстве радуясь возможности оказать ближнему услугу. «Оставьте себе», — сказала она мужчине, и он чиркнул спичкой, зажег сигарету, загородив огонек ладонью, и зашагал прочь.
Последняя война только что закончилась, и казалось, что в парке собрался весь город. Женщина перекидывала из руки в руку резиновый мячик. Мужчина гулял с собакой. Вокруг слонялись несколько полицейских, то и дело Лори замечала желтые воротнички офицеров Инфекционного отдела, которые появлялись в любой толпе. «Инфекционный отдел, — представлялись они. — Я должен осмотреть вашу сумочку, мэм». Маленькая девочка окружала воткнутую в землю палочку кучками сосновых иголок, а через плечо у нее висела скакалка. Двое подростков, держась за руки, что-то шептали друг другу. Пожилая женщина села на скамью, сбросила туфли, вытянула ноги и начала бормотать по-итальянски. Потом Лори увидела мужчину, который проходил мимо с плакатом «Иисус близко. Не поддавайтесь на обман». В нижней части плаката стояло «Искренне ваш», как обычно подписывают письма, а дальше имя.
Лори попыталась припомнить его, но тщетно. Картер? Карлсон? Карлсбад. Горы. Пещеры. Сталактиты. Сталагмиты. Шталаг. ГУЛАГ. Трудовой лагерь. Бунт. Схватка. Родовые схватки. Рождение. Жизнь. Творение. Имя было необычное, Картер или Карлсон, оно начиналось с «к», но Лори никак не могла вспомнить. Палатка вздулась, когда ветер стих, на несколько секунд провисла и снова начала вздыматься. Лори лежала в спальнике и смотрела в темноту.
Кармен. Кевин. Кермит.
Господи, да что же было написано на том плакате?
Лори перестала гадать, лишь когда ее стало клонить в сон.
11
ПЕРЕМЕНЫ
Зима пришла в город, и снег покрыл все ровные поверхности — дороги и тротуары, фонтаны и парковые скамейки, даже листья на деревьях, по крайней мере те, что росли прямо. Линделлу Тримблу приходилось каждое утро пробираться по проклятущим сугробам в фут глубиной, чтобы спуститься с крыльца, и это было только начало. На большинстве улиц снег таял под колесами машин, а после захода солнца снова замерзал, и ничего не стоило поскользнуться на слое льда, похожем на стекло, который было видно лишь потому, что он имел легкий увеличительный эффект. Иногда Линделл стоял на пороге и наблюдал, как прохожие падают, очень нелепо, один за другим. Они походили на обезьян или на тряпичные куклы, а не на людей, и сама мысль о том, что сам он может показаться столь же жалким — что какой-то самодовольный сукин сын в костюме-тройке увидит, как он поскользнется на льду и грохнется, — внушала ему отвращение. Вот почему Линделл всегда шагал по сугробам у обочины, хотя от этого портились ботинки и промокали отвороты брюк.
Утром он протискивался мимо брошенной машины, когда к нему снова пристал чертов попрошайка, тот самый, от которого Линделл никак не мог отделаться, и тут же принялся привычно клянчить в духе «старик-а-не-поделишься-ли-четвертаком».
— Есть мелочь? Эй, не упрямься, мужик. Я вижу, ты человек при деньгах. Конечно, у тебя есть мелочь, так почему бы не отдать ее нуждающемуся?
И так далее, и так далее.
Как обычно, нищий возник из ниоткуда; когда он понял, что Линделл не намерен отвечать, то начал орать и размахивать руками.
— В чем дело, мужик? Ты для меня слишком хорош, да? Посмотри хоть раз мне в глаза, блин! Мистер Большая-шишка-с-кожаным-портфелем-и-стрижкой-за-сто-баксов!
Он пошел вслед за Линделлом через дорогу, и оба скользили на льду как два идиота, а когда достигли канавы на противоположной стороне, где скопился грязный снег, нищий споткнулся, повалился на Линделла и схватил его за рукав. Тот сердито высвободился.
— Понял, — сказал нищий. — Понял.
Он в притворном раскаянии вскинул руки. На нем были черные перчатки без пальцев — универсальный признак городской бедноты. Неужели кто-то верит, что попрошайкам нечем защитить пальцы от холода? Неужели именно это они и пытаются внушить?
— Слушай, мужик, прости. Я просто пытался тебя немного раскачать, — продолжал нищий. — Сам знаешь, как бывает. Но ты же понимаешь, что я твой друг, правда, старина? Друзья познаются в беде, или как там. Так, может, поищешь в кармане и что-нибудь мне дашь? Ей-богу, у тебя наверняка есть мелочь, которой не жалко поделиться со старым другом.
Линделл понял, что обычная тактика — изобрести удобный предлог (например, притвориться, что он заметил вдалеке знакомого или что у него вдруг зазвонил телефон) и целеустремленно зашагать прочь — на сей раз не сработает. Впрочем, он продолжал идти дальше, переставляя ноги одну за другой в замерзшем снегу.
— Слушай, — огрызнулся он, — ты от меня ни цента не получишь, поэтому отвали, блин!
Побирушка немедленно отошел, сдавленно рассмеявшись.
— Да, сэр, ваша светлость, — сказал он. — Сию секунду, ваше величество, которое сидит на священном золотом, мать его, троне… — Он отсалютовал.
Линделл оборачивался, пока не убедился, что нищий осматривается в поисках следующей жертвы. Иногда ему казалось, что в нем есть какая-то черта, привлекающая подобных людей с любого расстояния. Знаете, как некоторые дикие животные прочесывают целые мили в поисках самого чистого местечка, чтобы опорожнить кишечник? Ну вот Линделл и был чистым местечком, а нищие — дикими животными. В этом ощущалось нечто сверхъестественное. На каждой станции, в каждом торговом центре за ним неизменно плелся целый хвост религиозных фанатиков, сверкая лысыми головами и развевая оранжевыми одеяниями. Всякие придурки и мошенники, наркоманы и шизофреники тут же заходили на цель, куда бы он ни направился. Даже здесь, в городе, Линделл, казалось, не мог укрыться от них, будь то нищий с клочковатой бородой и жалобами на трудную жизнь или помешанный на птицах псих с плакатом о пришествии Христа.
Линделл заглянул в кофейню, чтобы выпить эспрессо. Была суббота, ну или день, который все решили считать субботой, и он знал, что офисы «Кока-колы» по большей части пусты. Ни один секретарь не ждал его, чтобы передать сообщения, сотрудники маркетингового отдела не собирались на утреннее совещание. Линделл пил свой кофе за высокой стойкой, глядя на тротуар, переулок и засыпанную снегом баскетбольную площадку с двумя металлическими кольцами, на которых висели ледяные канделябры вместо сеток. «От первого же мяча лед рассыплется на тысячу кинжалов», — подумал Линделл. Хрусть, бум — и на следующий день на площадке будет меньше игроков.
Покончив с кофе, он зашагал к зданию в дальнем конце Эрендира-стрит, отпер служебный вход и вновь закрыл за собой дверь. В вестибюле было темно и тихо, здесь царило странное театральное — или пещерное — ощущение необычайного простора, как всегда бывает в офисных зданиях в выходные. Линделл поднялся на лифте на седьмой этаж. Документ, который он искал, лежал в верхнем ящике стола. Он уже не первую неделю думал, что лучше бы не оставлять эту бумагу в общем доступе, но лишь накануне вечером, потягивая виски и проклиная какого-то неандертальца, из-за которого поневоле весь дом слушал кошмарную музыку, Линделл наконец решил, что делать. До сих пор о документе знали лишь человек десять (и то частично, поскольку, несмотря на опыт, никто в корпорации не смог сложить фрагменты воедино), и они согласились, что нет никаких разумных причин рассказывать остальным. Зачем в конце концов устраивать проблемы там, где царят покой и неведение? Там, где покой, по сути, и есть неведение, а неведение — мир?
