Маргерит Дюрас - Любовник из Северного Китая
И тишина расползается по всему пароходу. Повсюду.
И в этой тишине чей-то голос произносит первые слова. Снова крики, глухие, невнятные. Крики ужаса и отчаяния.
Никто не решается спросить, что же все-таки произошло.
В тишине отчетливо слышно каждое слово:
— Пароход остановился… Слышите?.. Машины перестали работать…
Опять тишина. Появляется капитан. Он говорит в громкоговоритель:
— На нашем пароходе произошло страшное несчастье. Юноша бросился в море…
В столовую входят мужчина и женщина. Он — в белом костюме, она — в черном вечернем платье. Она плачет. И рассказывает всем присутствующим:
— Какой-то мальчик бросился в море… пробежал мимо бара, и бросился за борт… Ему лет семнадцать, не больше.
Люди выходят на палубы. Столовая опустела. Все пассажиры на палубах. Крики стихают, слышатся лишь негромкие рыдания. Повсюду царит ужас, он сильнее, страшнее, чем крики.
Мать и девочка плачут, они перестали есть.
Все ушли из столовой. Люди бесцельно бродят по палубам. Женщины плачут.
Некоторые молодые люди тоже плачут. Всех маленьких детей отправили в каюты. Матери не отпускают их от себя.
В столовой осталось всего несколько человек, такие встречаются везде и повсюду: у них не пропал аппетит, они требуют ужин, с раздражением окликают официантов, считают себя в своем праве, их обязаны обслужить, у них за все заплачено. На них никто не обращает внимания.
Официанты тоже покинули столовую.
Вдалеке мужской голос командует, чтобы все отошли от борта: на воду спускают спасательные шлюпки. Люди все равно хотят все видеть.
— Семнадцать лет… сын администратора из Бьенхоа… Тут есть их близкая знакомая, она разговаривала с капитаном: в каюте мальчика ничего не нашли…, ни записки родителям, ничего… Он возвращался во Францию. Учился блестяще. Такой очаровательный мальчик…
Молчание. Потом вновь начинаются разговоры:
— Они его уже не найдут…
— Теперь он слишком далеко…
Пароход не может сразу остановиться, ему для этого нужно время.
Девочка закрывает лицо руками, говорит матери совсем тихо:
— Какое счастье, что мы только что видели Пауло… Ты представляешь, как бы мы перепугались… Все это так ужасно…
Мать тоже закрывает лицо руками.
— Надо возблагодарить Бога и испросить у него прощения за такие мысли, — говорит она шепотом и крестится.
Снова доносятся перебивающие друг друга голоса:
— …Мы поплывем дальше только на рассвете… это будет самое страшное… именно этот момент… когда не останется уже никакой надежды…
— … Пароходы должны в таких случаях ждать двенадцать часов…, хотя с восходом солнца в этом, наверное, уже не будет никакого смысла…
— Пустое море… утро… какой ужас…
— …Кошмар… мальчик отказывается жить. Страшнее ничего быть не может!
— Да, вы правы.
На остановившемся пароходе царит почти полная тишина..
Люди еще надеются на спасательные шлюпки. Они следят глазами за факелами, которые заливают светом поверхность моря.
Надежда еще есть, она еще не угасла окончательно, о ней говорят шепотом, но все же говорят:
— … Не надо терять надежду. Не надо. В этих местах теплое течение… А он, он долго может продержаться… он так молод…
— … Вы думаете, море не остынет за ночь…
— … Не остынет… И ветер не сильный, это тоже хорошо…
— … На Бога надо надеяться, Бог такого не допустит…
— Так-то оно так…
Опять раздается плач. Потом стихает.
— Хуже всего, если он нас видит, но уже ничего не хочет.
— Ни жить. Ни умирать…
— Да, это ужасно.
—.. Если он и жив еще, то, может быть, только хочет убедиться, что ничто не может привлечь его обратно.
Вдруг неожиданная, как несчастье, на палубы, салоны, море обрушивается музыка. Она доносится из салона, где стоит пианино. «Наверно, тот, кто играет, ничего не знает о случившемся», — толкуют в толпе.
Кто-то уже слышал звуки пианино еще до того, как на пароход обрушилось несчастье, только тогда они казались далекими, как будто доносились с другого парохода.
Чей-то голос кричит, что тот, кто играет на пианино, наверняка ничего не знает, не слышал криков, надо остановить его.
Музыка повсюду, проникает в каюты, в машинное отделение, салоны. Она очень громкая.
— Надо пойти туда, пусть он перестанет…
Более ясный, молодой голос возражает:
— Почему вы хотите, чтобы он не играл?
Другой голос, плачущий:
— Наоборот, надо попросить его, чтобы он ни в коем случае не прекращал играть… ни в коем случае… это очень важно для мальчика…, ему надо это сказать… мальчик может услышать, именно эту музыку… ее слышно повсюду…
Это музыка со старой улицы, очень модная сейчас среди молодежи, в ней — безумное счастье первой любви и бесконечное, безутешное горе ее потери.
Все говорят о том, что не надо прерывать музыку.
Весь пароход слушает музыку и плачет над юношей.
Девочка бросает мать. Она ищет салон, где стоит пианино.
Весь пароход погружен в темноту.
Музыкальный салон на носу корабля. Он освещен отраженным светом факелов с моря. Дверь открыта. В сердце девочки вдруг вспыхивает надежда. Случаются же иногда ошибки. Всякое бывает, это правда, ведь все так говорят.
Она идет к двери. Смотрит.
Нет, у того, кто играет, темные волосы. На нем белый костюм, сшитый на заказ. И он несомненно гораздо старше.
Она все еще ждет. Опять смотрит. Нет…
Нет, это не он. И его уже не будет никогда, его, который захотел вдруг умереть, решил это за несколько секунд и сразу бросился за борт.
Все кончено.
Девочка прячется под стол, ложится лицом к стене. Тот, кто играл на пианино, не видел ее и не слышал. Он играл без нот, по памяти, в темном салоне он играл «»Вальс-Отчаяние»» со старой улицы.
Свет, который проникает в салон, это отраженный свет факелов.
Музыка заполнила остановившийся пароход, море, девочку, живого мальчика, играющего на пианино, и того, кто неподвижно, с закрытыми глазами качается в тяжелых водах морских глубин.
***Через много-много лет, после войны, голода, утрат, лагерей, свадеб, разлук, разводов, книг, политики, коммунизма, он позвонил ей по телефону. «Это я», — сказал он. Она сразу его узнала. «Это я. Я только хотел услышать ваш голос». Она сказала: «Здравствуйте». Он был напуган, он, как и раньше, боялся всего. Когда он говорил, голос его задрожал, и она узнала северно-китайский акцент.
Он стал рассказывать ей о ее младшем брате, сказал, что тело его так и не нашли и не предали земле. Она об этом не знала и ничего не сказала в ответ. Тогда он забеспокоился, слушает ли она его, и она сказала, что слушает и он может продолжать. Он рассказал, что ему пришлось уехать из Садека: сыновьям надо было продолжать учебу, но он вернется туда позднее, потому что очень этого хочет.
Она сама спросила его о Чанхе, не знает ли он, что с ним теперь. Он ответил, что с тех пор ни разу о нем не слышал. «Ничего?» «Ничего.» Тогда она спросила, как он считает, что случилось с Чанхом. Он сказал, что, по его мнению, Чанх решил вернуться в лес, к своей семье и, наверно, заблудился и умер там, в этом лесу.
А потом он сказал, что для него, — и это удивительно, — их история так и осталась неприкосновенной, что он до сих пор любит ее и, пока жив, уже не сможет не любить. Он будет любить ее до самой смерти.
Он услышал по телефону, как она заплакала.
Какое-то время он еще слышал, как она плакала, где-то далеко, возможно, в своей спальне, она отошла от телефона, но трубку не положила. Ему хотелось слушать ее как можно дольше. Но потом все стихло. Она стала бесплотной, недосягаемой. И тогда он заплакал сам. Очень громко. Навзрыд.
***Предлагаемые ниже кадры могли бы выполнить роль знаков препинания в фильме, снятом по этой книге. Ни в коем случае эти кадры не должны пояснять текст, дополнять его или иллюстрировать. Режиссер по собственному разумению включит их в фильм, где они никак не должны влиять на сюжет. Предлагаемые кадры могут быть сняты в любой момент: ночью, днем, в сухое время года, в сезон дождей и т. д.
Примеры подобных кадров:
Синее небо, испещренное блестящими звездами.
Пустынная, необъятная река в полумраке не четко выраженной, смутной ночи.
Восход над рекой. Над рисовыми полями. Над прямыми, белыми дорогами, которые пересекают шелковистое пространство рисовых полей.
Снова река во всю ширь. Неподвижны лишь зеленые очертания берегов. Зажатая этими берегами, река течет к морю. Она бесконечна, БЕЗМЕРНА.
Дороги французского Индокитая в 1930:
