Владимир Маканин - Испуг
На минуту-две нас с Гошей какой-то ассоциацией (какой?..) отбросило сильно назад. Случайно ли?.. В сознании (в подсознании) все еще дергались немые гениально нарезанные кадры… монтаж… «Броненосец»… Что-то кольнуло, хотя в нашем поколении уже уснул революционный нерв. И этот крупный, всё нарастающий титр, уже безумный в нынешнем XXI веке… Братья!.. БРАТЬЯ!!! БРАТЬЯ!!! Кольнуло – и мы оба про укол чутко поняли. И застыдились. Откуда этот укол? Зачем он нам?.. Казалось, так прополоскали!.. Мы молчали. И лишь некие две-три золотые крупинки слабо позвенькивали в не до конца промытой памяти.
И как-то вслед Гоша Гвоздёв вдруг заговорил:
– А ты помнишь Белый дом?.. В 93-м?.. Когда всё наше старичье туда сбежалось… – Он хмыкнул. – Согласись: это было странно. Нелепо… сошлись, чтобы просто поглазеть! Подглядеть! В замочную скважину Истории. – Гоша снова хмыкнул. – Этакий странный выплеск (не скажу – всплеск) нашего поколения.
– Да ну!.. Чушь.
– Все же тот выплеск был чем-то особенный.
– Последний.
И, как всегда, слово «последний» легко всё объяснило. И память закрылась.
– А чего ты вдруг вспомнил?
– Просто так.
На миг мы оба как бы что-то потеряли.
– Но я не торчал там долго… Я вообще был там случайно.
– Я тоже.
Мы бегло, в промельк глянули друг на друга, и скорее, скорее – к экрану… Мы хотели музыки или живописи. Все равно… Мы хотели Глинку… Мы сейчас не хотели действительности. Ни настоящей… Ни уже ушедшей… Никакой.
– Старики, – сказал я на всякий случай, примиряя нас с чем-то куда большим, чем он и я.
Глинка был – чудо. В счастливейшем бдении (бдение молча, ни словца, ни прокашливанья) мы заслушались и едва-едва опомнились – пора было гостю домой!.. Время!.. Гоша Гвоздёв срочно перезаваривал чай по новой. Я пулей в туалет… И кричал:
– Какой чай!.. Мне пора, пора!.. Электричка!
С экрана тем временем уверяли, как трудна и одновременно как сладка была жизнь молодого Чаплина. И нас захватило по новой, как только выдали очередную его короткометражку. С ума сойти! Мы стали дергаться, взрываться, взвизгивать от хохота, корчиться. Я подавился чаем. Ожег горло… Больно!
Сменой Чаплину хлынула музыка… Ах да – на пять минут был еще Татлин, со своими прозрениями и со своей башней, закрученной и ввинтившейся в небо, как кипарис Ван Гога…
– Выключай! – вскрикнул я. – Выключай же!
– Погоди еще чуть.
– Пора.
Я еле оторвался. Иначе бы мне не уехать. Я весь пылал… Я решил, что куплю телевизор. Какой-никакой! Важно, чтоб эта кнопка была. Пятая!.. Как только деньги собьются в кучку… Куплю… А пока… А пока, если старинный друг Гоша не против, я буду приезжать к нему домой. Прямо сюда… Прямо на этот стул… По старой памяти. В тягость, надеюсь, не стану!
– Конечно! Хоть завтра! – сказал радостно Гоша.
И добавил шутливо: я, мол, ему не велика помеха. Умею сидеть молча.
Я едва успел – вернулся к себе за город, но уже самой поздней электричкой. Поселок спал. Я сошел на нашей станции… Ночь… Платформа пустым-пуста – ни души… Луны не было, но звезды! Звезды уже заиграли. По всему фронту. Это они умеют!.. И вот какое в душе примирение – звезды сейчас ничуть не были в контрасте с теми прекрасными жизнями, что на экране. Ничуть не в контрасте с теми яркими, ярчайшими судьбами… Звезды их знали.
Свернув в темноте к своей калитке, я наступил в траве на спящую собачонку. Потревожил… И маленькая сучка так свирепо меня облаяла… Первый диссонанс за весь день. И за какой долгий счастливый день!
4
Уже следующим вечером в нашем поселке вырубили свет. Что-то там стряслось. Где-то капитальный облом… И как же хорошо, как остроумно отправиться к кому-нибудь в гости, когда в твоем доме темень. Какое продуманное (где-то на небесах) совпадение обстоятельств!.. А ведь Гоша так и звал – запросто… запросто приходи – наскоро чай, наскоро закуска, а потом сидим и молча смотрим в экран. Чудо!.. Буду к нему приходящим. Пока не куплю телевизор. Так рассуждал я, шагая на следующий же вечер к платформе, чтобы ехать в большую Москву к старому дружку.
Однако в высокий строй мыслей непременно вмешается, вколется какая-нибудь заноза. Такой занозой, гвоздочком в ботинке стала моя подружка Лидуся. Она появилась из встречной электрички – только-только пришедшей из Москвы… На платформе свет. (Железная дорога в смысле освещения автономна.) И как было не заметить друг дружку. Лицом к лицу.
Я видел их, выходящих из вагона, узнавал, с кем-то здоровался. И чуть ли не первая среди них – Лидуся.
– Одна? – Это я сразу спросил.
– Надо же… Заметил!
И засмеялась с пониманием глубины моего вопроса (и моего внезапного волнения). Молодая!.. Захихикала!.. А я и точно взволновался. Давно заждался вечера, когда она будет одна.
– А где дачник?
– Остался в Москве. По делам… Но, – и опять засмеялась, – скоро вернется!
Что было отчасти приглашением на сегодня. (Или не было?..) Лидуся горделиво прошагала мимо. А я потерялся. Я даже не успел ей сообщить, что в поселке нет света…
Через пять минут сама поймет. Пересечет полоску деревьев, войдет в дачи и с ходу окунется в фантастический мрак. Свет у нас в поселке погас внезапно. Никто не ожидал – никто не предупредил. Даже свечки в доме ни у кого!.. Люди сталкивались. Когда я шел к платформе, пробирался почти на ощупь… Иной раз фонарик мазнет, пробежит по чьему-то забору – и опять тьма.
Когда подошла моя электричка на Москву, я, думая о хихикающей (и сегодня одинокой) Лидусе, уже сильно колебался, ехать ли мне к Гвоздёву. И пропустил.
Я пропустил и вторую электричку… Топтался на платформе… К Гоше я, конечно, никак не опаздывал – мог ехать и следующей электричкой. И еще, и еще следующей. Вечер долог! Я же знал, что там, на ТВ, лучшие передачи вечером.
Разброд – это когда две хорошие мысли гонят тебя в прямо противоположные стороны… В сторону вернувшейся сегодня Лидуси. Которая будет потеряна. Как только войду в поезд на Москву, как только ступлю в вагон… Не хотелось терять.
Зачем, собственно, мне сегодня одинокий Гоша, рассуждал я, едва только на путях возникал яркий глаз очередной набегающей электрички. Что, собственно, я у него в тот вечер нашел?.. Картинки! Известные еще с юности романтические и весьма раскрашенные картинки! Размалеванные биографии. Расцвеченные жития… Этот упоительный молчаливый просмотр чужих жизней – и какой для нас-то убогий финал. И для Гоши. И для меня. Это ведь когда человеку по жизни уже совсем некуда приткнуться. Ночлежка для бродяги… Что-то вроде.
Я был несправедлив. (Еще и неблагодарен.) А музыка! А квартетное письмо Бартока! А фильмы старенького, хитрящего со смертью Ингмара Бергмана… – рвалась мысль в обратную сторону. А музеи… А города… Ты стар, ты уже никуда, ни в какие страны не потащишься… Да и по окраинам России уже не набегаешься. Ведь никогда глазами… Никогда не увидишь вживую! – выговаривал я себе горькую правду, как только двери электропоезда с шипеньем уже закрывались. (Когда поезд ушел.) И вновь остро тянуло в Москву. Туда… К экрану, что у Гоши… К той пятой. (Когда поезд уже ушел.) К той его навечно зафиксированной, забитой пятой кнопке. Пригвоздённой… Гвоздёв – это совпало очень, очень точно.
Но двуликая мысль опять и тотчас же подло развернулась. И едва из темной дали (вечер… уже вечер) набегала следующая электричка, я уверял себя (надрывно, яростно уверял!), что этот летний вечер и эта летняя сегодняшняя ночь – они слишком живые, слишком теплые, чтобы променять их на Гошины посиделки… Да, да, распалял я себя, вчера у него я был, как изголодавшийся. Как бездомный… Я, как намерзшийся на ветру, нашел у Гоши четыре стены. Теплый угол. И, как бродяга, сразу в тепле возликовал. Пятый канал – духовная ночлежка.
Но с другой-то стороны – плохо ли переночевать в теплом углу, полном старых одеял, в свалке, в затхлости, а все-таки в стенах… Не на улице… В стенах былого дома, который был же когда-то богат и знаменит. Сейчас, по нынешним временам, дом ободран до голых стен… жалок… беден до горькой слезы. Но на стенах еще кой-где фреска. Кой-где лепнина… Кой-где и дух остался… В клоках тумана… Не всё же выветрилось через побитые окна. Да ведь в ночлежке – в порушенном и пусть бедном доме можно, скажем, и тарелку супца спросить… И глядишь – переночевать, жмясь друг к другу. От ветра. От мороза…
Мы же не просим – мы и хотеть уже не хотим. Всю свою картошку в мундирах мы съели. Мы же знаем, что супца все-таки дадут. И одеялко кинут. Пусть даже походя… С легкой насмешкой…
И еще один (на всякий случай) пропустил я поезд.
Там, где обычно останавливается последний вагон, разбитая, обгрызанная скамейка. Полскамейки… Место, куда приткнуть задницу, все же есть. Я сел… Никуда не поеду… На платформе пусто. Просто посижу. А вот и (для компании) какая-то собачонка появилась… Не поеду… Сам еще только-только вчера капавший восторженной слезой, я теперь отвергал честный экранный наркотик.
