Дмитрий Вересов - Летописец
Делеор молча, с натугой греб, и на лице его отражались тяжелые думы. Думы о том, что ему ни за что не опрокинуть такую тяжесть. Он заерзал на скамейке, попробовав раскачать лодку, но лишь потерял ритм гребли и, шлепнув веслом по воде, окатил водой обгонявшую их компанию. И обозван был почему-то сапожником.
— Делеор, ты держись там, где народу поменьше, — подала ценный совет Сцилла-Аврора, — давай к тому бережку, к заливчику, где ивы нависают. Помнишь, мы в прошлом году там кувшинки нашли? Посмотрим?
— Рано еще кувшинкам, — проворчал Делеор, но послушно направил лодку к тихой заводи, в надежде, что найдется хоть один укромный уголок, где можно будет попытаться осуществить задуманное.
Как бы не так! Под длинным серебристым ивовым занавесом, ниспадающим к самой воде, затаилась, оказывается, враждебная клака — целая компания явно недоброжелательных зрителей, не иначе как специально устроившихся здесь на пикник, чтобы полюбоваться провалом известного, обласканного публикой тенора Делеора Мусорского. И кувшинок, конечно же, никаких не было, но круглые листья уже поднялись к поверхности.
Не везет ему сегодня, ни в чем не везет. Он бросил весла и склонился над водой, чтобы плеснуть себе в разгоряченное лицо. Темнозеленая поверхность сильно бликовала, пуская в лицо солнечные зайчики, и не показала отражения. Делеор счел это неправильным. Тогда он, опустив руки до самой поверхности воды, затенил кусочек блестящей глади ладонями и нашел свое отражение. Нет, не свое! На него из рамки их общих ладоней смотрел холодными илистыми глазами Клайд Грифитс.
Клайд, вероятно, наделен был телепатическими способностями, потому что он без слов сумел напомнить Делеору, что следует делать, если необходимо утопить женщину при свидетелях. Просто нужно тонуть вместе с нею. Устроить несчастный случай и тонуть. И помогать тонуть ей, под видом того, что на самом-то деле спасаешь. Делеор воспрянул духом, весело поглядел на Сциллу из-под своего попугайского кока и сказал:
— Ну и что, что кувшинок нет. Я тебе сейчас вон тот лист достану. Самый большой.
Сцилла радостно засмеялась, не догадываясь, что это последний в ее жизни смех. Делеор решительно приподнялся и с усилием налег на борт лодки. Лодка зачерпнула первую порцию воды. Делеор приналег посильнее и. Он еще услышал, как Сцилла в тревоге закричала: «Осторожнее, Делеор, мы перевернемся!» А потом поверхность пруда быстро стала подниматься к небесам, нависая над ним огромным колеблющимся зеркалом. Он протянул руки навстречу своему отражению и слился с ним, почувствовав в последний момент смертельную дурноту от внезапной боли в затылке и болотный вкус заливающей рот и внутренности воды.
* * *Аврора тяжело оправлялась от шока. Она не простудилась, не заболела и не получила ни единой царапины или синяка после вынужденного купания. Утонуть почти у самого берега, где было воды едва по грудь, тоже было практически невозможно. Она даже воды не наглоталась. Только перепугалась и вымокла.
А Делеор, который во что бы то ни стало решил дотянуться до проклятого кувшиночного листа, погиб. Когда лодка переворачивалась, его ударило по голове веслом и крепкой металлической уключиной, и он, сразу же потеряв сознание от удара, упал в воду лицом вниз и быстро захлебнулся. Откачать Делеора не удалось, несмотря на то что вытащили его довольно поспешно и даже сделали искусственное дыхание. «Трагически погиб» — как написали в газетах. «Молодой, талантливый, не успевший целиком раскрыться.», «Невосполнимая утрата…», «Тяжелая потеря…»
Родители забрали Аврору к себе и никого к ней не пускали. Отец по своим каналам обратился с просьбой к следствию не тревожить его дочь расспросами. Просьбе вняли и следствие быстро свернули, не обнаружив состава преступления, и сделали вывод о том, что смерть последовала в результате неосторожности погибшего, в результате несчастного случая.
Мать Авроры, Данута Альбертовна, отпаивала ее чаем с «Рижским бальзамом». На второй день Аврора смогла заплакать, на третий день заговорила, стала отвечать на сочувственные вопросы. На четвертый день нашла в себе силы отправиться на похороны. Делеора хоронили на Серафимовском, откуда до места его гибели, до ЦПКиО, езды на автомобиле было не более пяти минут. Но сначала состоялась гражданская панихида в театре с множеством речей, венков, последних на его земном пути букетов и потоками женских слез.
Аврора не узнала изменившегося со смертью Делеора в гробу. Он был гладко причесан и сильно нагримирован. Но грим был непривычным, не сценическим. Она не понимала, кого или что она хоронит. Она не понимала, хоронит она или участвует в чествовании, провожает в последний путь или смотрит премьеру. Скорбеть ли ей или кричать «браво!».
Последняя мысль — о том, что пора аплодировать, — возникла потому, что Аврора услышала вдруг, что он поет, и не сразу осознала, что кто-то поставил пластинку с записью арии Ленского в исполнении Делеора. «Куда вы удалились, весны моей златые дни…» Авроре почему-то показалось это кощунственным, столь же кощунственным, как если бы Делеору, будь он живым и здоровым, подносили на сцену корзины цветов с траурными лентами. Авроре захотелось уйти, и она сочла себя вправе это сделать, потому что тот, кто лежал сейчас в гробу, не имел ничего общего с ее мужем. Как будто вместо него подложили неудачно слепленную восковую куклу. Поэтому с Делеором она простится по-своему. И сейчас, и еще раз, попозже.
Об Авроре забыли в нескончаемости цветистых речей, и она бочком, прикрывая лицо серебристо-черным шарфом, выбралась за кулисы и побрела и, сама того не замечая, заплутала в театральных недрах. В плохо освещенном коридоре без окон ей навстречу попалась пожилая дама в легкомысленном из-за обильных рюшечек трауре, деловито стучавшая каблучками. Дама подошла к Авроре, накрыла ее руки своими и сказала бодрым контральто:
— О! Мои соболезнования, Аврора Францевна! Такая потеря! Вы не заблудились, дорогая? Вас не проводить?
— Спасибо, — отозвалась Аврора. — Я хотела зайти в его гримерную. Попрощаться.
— Что ж, вы правы, по-моему. Прощаться надо там, где кружит душа, а не лежит хладный прах. Идемте, я вас провожу.
Гримерную, конечно же, украсили портретом с траурной ленточкой, а на сервировочный столик положили цветы. Аврора, переступив порог каморки, не решилась идти дальше. Все здесь вдруг показалось ей чужим, даже запахи. Она постояла немного на пороге, вглядываясь в свое отражение в гигантском зеркале, и сказала:
— Кошмарное зеркало. Куда его теперь?
— Зеркало как зеркало, — пожала плечами сопровождавшая ее дама. — А не нравится, так разбейте. Почему бы нет.
— Дурная примета, — прошелестела Аврора. — Говорят, к смерти.
— Так уже, — вздохнула дама и добавила: — По моим наблюдениям, так называемые приметы действуют, когда люди чего-то с нетерпением ждут и пытаются увидеть, а точнее, придумывают знаки, якобы указывающие на нечто, обязательно должное свершиться. Не более того, дорогая.
— Пусто на душе, — без всякого выражения проговорила Аврора.
— Это только так кажется, милая, — живо возразила дама. — У вас все впереди, и молодость, и… любовь. Ах, типун мне на язык! Простите старушку. Но я почему-то уверена в том, что у вас все сложится. О, я не пытаюсь вас успокоить, как маленькую девочку. Жизнь сложна! Как же без бедствий и потерь! Без них не обойтись. Но главное. Главное — это встречи. И расставания. Да, расставания! Во имя новых встреч. Скажу еще, если я вас не утомила.
— Нет, нисколько, — качнула головой Аврора, — продолжайте, прошу вас. Мне с вами легко, потому что вы не повторяете через каждую минуту это ужасное слово «мужайтесь». Я совершенно не понимаю, как мужаются.
— И прекрасно, что не понимаете. Те, кто понимает, превращаются в надгробные памятники. Не надо вам мужаться. Так о чем это я? Ах да! О встречах и расставаниях. Ведь не думаете же вы, что расставания происходят просто так? Всегда для этого есть причина. Заметьте: не повод — ссора, например, — а причина, глубинное основание. Это значит, что люди друг другу перестают быть нужны, теряют взаимо-притяжение. И тогда поворачивается некий калейдоскоп, узор меняется, и вы оказываетесь в окружении совершенно иных людей.
Дама задумалась на минуту, словно переводя дух, а потом продолжила:
— Все, конечно же, не так просто. И наш калейдоскоп дает не плоский узор, как детская игрушка, а объемный и весьма сложный. Бывает и так, что один человек взял от общения с другим все, что ему было нужно, и испытывает по отношению к нему в лучшем случае лишь благодарность. А другой еще не намерен расставаться, он еще не исчерпал для себя возможностей общения. Тогда все, разумеется, сложнее. Но, простите, дорогая, мне кажется, что это не ваш случай. За вас — еще раз простите, дорогая, — все решила смерть.
