Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул
— А-а-а… Это. Нет тут никакого телефона. Только у тебя был такой вид, будто ты срочно нуждаешься в помощи. — Она затягивается, выпускает кольцо дыма и после минутного колебания говорит: — Ты меня не узнаешь? Мо. Мо Стюарт. — Лив недоуменно хмурится, и девушка тяжело вздыхает. — Мы были на одном курсе в универе. Ренессанс и итальянская живопись. И рисование с натуры.
Лив мучительно прикидывает, в каком году это было. И неожиданно вспоминает: маленькая девочка-гот, тихо сидящая в углу. Нарочито бесстрастное выражение лица, кроваво-красные блестящие ногти.
— Здорово! Ты ничуть не изменилась. — Что чистая правда. Хотя Лив почему-то кажется, что вряд ли это можно считать комплиментом.
— У тебя такое… — начинает Мо, внимательно изучая лицо Лив. — Ты выглядишь слегка… чокнутой, что ли.
— Чокнутой?
— Ну, может, не чокнутой, но другой. Усталой. Я, конечно, понимаю, что сидеть рядом с таким милым, но унылым Тимом [26]— тоска зеленая. А что это за мероприятие? Вечер встречи одиночек?
— По крайней мере, для меня.
— Господи боже мой. Вот, — протягивает она Лив сигарету, — подними себе настроение, а я пока схожу сообщу им, что тебе срочно пришлось уйти. Двоюродную бабушку разбил паралич. Или что-нибудь покруче? Имеются пожелания относительно серьезности ее заболевания? — говорит она, вручая Лив зажигалку.
— Я не курю.
— А это и не для тебя. Так я смогу выкурить две подряд, чтобы Дино не заметил. Тебе надо платить за себя по счету?
— Ой, хороший вопрос. — Лив роется в сумочке в поисках кошелька. В предвкушении свободы она вдруг ощущает удивительную легкость.
Мо берет банкноты, тщательно пересчитывает.
— Мои чаевые? — спрашивает она. И похоже, даже не думает шутить.
Лив удивленно моргает, отсчитывает лишнюю пятифунтовую бумажку и вручает Мо.
— Спасибо, — кивает Мо, засовывая деньги в карман передника. — У меня трагическое лицо? — Она снова принимает слегка безразличный вид, словно признавая, что для маски скорби у нее нет подходящих мимических мышц, и исчезает в коридоре.
Лив в растерянности: то ли уйти, то ли подождать девушку здесь. Она оглядывает раздевалку, где на вешалке висят дешевые пальто, а прямо под ними стоит грязное ведро со шваброй, и наконец решается сесть на деревянный стул, продолжая зачем-то держать в руке сигарету. Услышав шаги, она вскакивает, но это всего лишь мужчина средиземноморского типа, его лысый череп блестит в неярком свете лампы. Хозяин, что ли? В руках у него стакан с янтарной жидкостью.
— Пожалуйста, — говорит он, протягивая ей стакан, а когда она начинает отказываться, добавляет: — Снять напряжение. — Подмигивает и уходит.
Лив, сидя, потягивает напиток. Даже отсюда ей слышен возмущенный голос Роджера, звук отодвигаемых стульев. Она смотрит на часы. Четверть двенадцатого. Из кухни один за другим появляются повара, снимают с вешалки пальто и исчезают, едва заметно кивая ей на прощание, будто для посетителей обычное дело двадцать минут сидеть в коридоре для персонала со стаканом бренди в руках.
Наконец возвращается Мо, но уже без передника. В руках у нее связка ключей, она проходит мимо Лив и запирает пожарный выход.
— Они ушли, — сообщает она, затягивая длинные волосы в узел. — Твой горячий кавалер все рвался тебя утешить. Я на минутку выключила твой мобильник.
— Спасибо, — улыбается Лив. — Ты очень добра.
— Не за что. Может, кофе?
Ресторан уже пустой. Лив смотрит на стол, за которым недавно сидела. Официант подметает пол вокруг стульев, затем опытной рукой человека, который делал эту операцию уже тысячу раз, механически раскладывает столовые приборы. Мо включает кофемашину и жестом приглашает Лив присесть. Лив сейчас предпочла бы уйти домой, но понимает, что у ее свободы есть своя цена, и в данном случае это, скорее всего, короткая вымученная беседа о добрых старых временах.
— Не могу поверить, что они так быстро ушли, — говорит она, в то время как Мо закуривает сигарету.
— О, кто-то увидел сообщение на «блэкберри», которое для нее явно не предназначалось. Ну и началось, — ухмыляется Мо. — Не уверена, что для деловых обедов так уж необходимы зажимы для сосков.
— Ты что, все слышала?
— Мы здесь все слышим. Большинство посетителей особо не стесняются в присутствии официанта. — Она включает кнопку подачи молока. — Передник дает нам магическую силу. Делает нас практически невидимыми.
И Лив, к своему стыду, вынуждена признать, что, сидя за столом, вообще не обратила внимания на то, как выглядела официантка. Мо смотрит на нее с легкой полуулыбкой, будто читает ее мысли.
— Все нормально. Я привыкла быть человеком-невидимкой.
— Итак, — взяв кофе, спрашивает Лив. — Чем занимаешься?
— В последние десять лет? Хм, да всем понемножку. Работа официантки мне подходит. Я не настолько честолюбива, чтобы стремиться стать барменшей, — невозмутимо отвечает Мо. — А ты?
— Ну, я что-то вроде фрилансера. Работаю на себя. Я не слишком гожусь для офиса, — улыбается Лив.
— Надо же, — затягиваясь сигаретой, говорит Мо. — Ты всегда была из тех золотых девочек.
— Золотых девочек?
— Ты и вся твоя обалденная тусовка, длинные ноги, волосы и прочее, ну и, конечно, всегда в окружении мужчин. Словно из романов Скотта Фицджеральда. Я думала, ты станешь… ну, не знаю. Телеведущей, или журналисткой, или актрисой, или типа того.
Если бы Лив прочла все это на бумаге, то решила бы, что ее разыгрывают. Но в голосе Мо ни намека на издевку.
— Нет, — опускает глаза Лив. Она допивает кофе. Второй официант уже ушел. Чашка Мо пуста. Без четверти двенадцать. — Ты будешь закрывать ресторан? Тебе в какую сторону идти?
— Ни в какую. Я остаюсь здесь.
— У тебя что, тут квартира?
— Нет. Но Дино не возражает. — Мо гасит сигарету, встает и выбрасывает окурки из пепельницы. — На самом деле Дино не в курсе. Он просто считает меня очень сознательной. Потому что я каждый вечер ухожу последней. И постоянно твердит: «Ну почему остальные не такие, как ты?!» — Она тычет пальцем куда-то себе за спину: — У меня в шкафчике есть спальный мешок, и я ставлю будильник на полшестого. У меня напряженка с жильем. Если честно, то сейчас мне оно не по карману, — говорит она и, поймав удивленный взгляд Лив, добавляет: — И пусть это тебя не шокирует. Уверяю вас, здешние диванчики куда удобнее, нежели кровати в тех квартирах, что я снимала.
Лив так и не смогла понять, что заставило ее это произнести. Она редко кого-нибудь пускала себе в дом, особенно людей, которых не видела много лет.
— Можешь остановиться у меня, — говорит она и, сообразив, что именно сказала, тут же добавляет: — Всего на одну ночь. У меня есть свободная комната. С хорошим душем. — И, хотя это может звучать несколько покровительственно с ее стороны, произносит: — Наверстаем упущенное. Будет забавно.
Лицо Мо абсолютно ничего не выражает. Затем она слегка хмурится, будто именно она, Мо, делает Лив одолжение.
— Как скажешь, — бросает она и идет за своим пальто.
Она уже издалека видит свой дом: его бледно-синие стеклянные стены возвышаются над бывшим складом для хранения сахара, и создается впечатление, словно на крышу старинного здания приземлился корабль инопланетян. Дэвиду это нравилось, нравилось показывать на их дом, когда они возвращались с друзьями или потенциальными клиентами. Ему нравился контраст с бурым кирпичом пакгаузов в викторианском стиле, нравилось, как на стенах играет свет или отражается вода внизу. Нравилось, что здание стало элементом лондонского речного ландшафта. По его словам, оно было постоянной рекламой его работы.
Когда дом был построен, почти десять лет назад, в качестве строительного материала Дэвид выбрал стекло, удачно использовав его термические и экологические характеристики. Его работы выделялись на фоне других, и ключ к ним — это прозрачность, любил говорить он. Он всегда считал, что здания должны сразу раскрывать свое назначение и свою структуру. Единственными непрозрачными комнатами были ванные, но только после долгих уговоров не использовать стекло, пусть и тонированное с одной стороны, он пошел на это. Дэвид наотрез отказывался понимать, чем плох туалет, из которого просматривается все вокруг, если снаружи тебя не видно.
Подруги завидовали ее дому, его расположению, тому, что его снимки периодически появляются в журналах с лучшими интерьерами, но она прекрасно знала, что потом они всегда доверительным шепотом добавляли, что непременно озверели бы от подобного минимализма. У Дэвида была врожденная страсть к очищению, к прояснению того, что вовсе в этом не нуждалось. Любая вещь в его доме должна была пройти своеобразный тест по Уильяму Моррису: на функциональность и красоту. Ну а затем — на определение ее необходимости. Когда Лив сошлась с Дэвидом, то его страсть к идеальному порядку жутко раздражала ее. Дэвид закусывал губу, когда она разбрасывала одежду по полу спальни, ставила на кухне букеты дешевых цветов или рыночные безделушки. Теперь же она благодарна ему за чистоту линий и аскетизм обстановки.
