Шандарахнутое пианино - МакГуэйн Томас

— Мистер Болэн заставил меня дать слово, что я скажу следующее: он отзовет меня в том случае, если ваша дочь отправится во Флориду не только без всяких помех, но и без неодобрения, выражаемого в условиях получения ею наследства. — Хит полагался на некую республиканскую основательность Фицджералдов в том, чтобы в деле его не было протечек.

— Мы не уступим шантажу, — твердо сказал один Фицджералд, а то и оба.

— Так и предполагается, — сказал Хит, — и подобная точка зрения наполняет меня удовольствием. Лично я и не рассчитывал никогда на то, что вы продадите свою дочь вниз по реке примерно тем манером, что был здесь обозначен.

— Хит, — сказал Болэн, — вы хотите объегорить.

— Вполне.

— Я говорил вам, что не потерплю вашей чертовой жадности, — сказал Болэн. Хит устыдился.

— Вы совершенно правы, — сказал он; такое себе он позволить мог. Болэн поймал оппозицию с поличным.

— Я предлагаю вам взять назад все, что вы сейчас сказали, — объявила барыня Фицджералд, глядя в потолок со скучающим речитативным видом, — пока у вас еще хоть что-то осталось.

— Добавить мне больше нечего, мадам, — сказал Хит, не только юрист, муж и отец, но и влиятельная персона, подарившая Лос-Анджелесской Епископальности ее особенный лоск. — Вы же знаете, как оно все. Предполагаю, мы начинаем подачу иска. Будьте добры, немедленно свяжитесь со своим адвокатом; и удостоверьтесь, что он хорош. — Фривольные подделки под щедрость со стороны Эгдона Хита.

— Я бы решила — ваши расследования должны продемонстрировать, что консультант у нас действен, — сказала барыня Фицджералд, и убежденье звучало в ее словах и только словах.

Встрял сам Фицджералд, довольно продолжительно похмыкав себе под нос.

— Вы, юристы, уже много лет меня дразните. Все вы — захолустные пентюхи, пока не сдохнете. Мне плевать, если вы даже по миллиону в месяц зашибаете.

— Валяйте. Вас замели. Произносите речь.

— Могу я продолжать, мистер Хит? Я говорил, что не могу не хмыкать… — Он показал, как это. — …когда думаю о вас, ребята. Вам в голову никогда не приходит человеческий фундамент. Вечно вы размахиваете своими повестками и предписаниями, а при том даже не видите, что закон — простое продолженье обычных человеческих дел.

— Это не так. Дальше.

— Могу продолжать, мистер Хит?

— Давайте. Но вас замели — и замели по-крупному.

— Можно мне сказать, ебаный ты ярыжка?

— Дьюк!

— Папочка!

— Дико и эмоционально неточно. Но говорите.

Фицджералд взял себя в руки и сказал:

— Как конкретный юрист в этом конкретном деле вы упустили то, что идеально выражает мною произносимое. — Фицджералд оседлал свой триумф, как уморительного товарища по детским играм. — Наша дочь уже выразила желание отправиться с мистером Болэном! — Барыня Фицджералд влилась в развлечение улыбчивого триумфа, направленного против этого лос-анджелесского тупицы.

— Это я знаю, — просто сказал Хит.

— Так в чем же тогда проблема? — хором спросил один Фицджералд, а то и оба сразу.

— Вы сказали, что ехать ей нельзя, — с еще большей простотой сказал Хит.

— Ваше мелкое для профессионального законника ощущенье уместности поведения удивляет нас, — сказала барыня Фицджералд. — Любой родитель признает в нашем отказе способ, к которому прибегают матери и отцы, чтобы выиграть время, покуда они свыкаются с мыслью. — Ее произношение слов «матери» и «отцы» было заимствовано прямиком из «Дика и Джейн» ^{184}. Фицджералды переглянулись. Навалились они плечом к плечу, завися сейчас от своей близости, своего знания друг друга. Это станет испытаньем того, на чем зиждется их брак.

— Мы решили, — сказал мистер Фицджералд, с надеждой глядя на свою невесту, — что Энн уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения. В данном случае… — О, это было прекрасно. — …мы определенно не одобряем ее решение.

— Но станете ли вы ей мешать? — взмолился Хит, собою не владея.

— Нет.

— Как! Вы распахиваете двери похоти!

— Хит, — предостерег Болэн.

— Она взрослая женщина, — стояла на своем барыня Фицджералд.

Хит принялся кричать:

— Да тут речь идет о супружеской общности, черт бы драл! Остается технически сомнительным, имеют ли эти люди право на сношение. А без этого юридического права они суть прелюбодеи! И вы еще зовете себя родителями перед лицом подобного аннулированья пристойности!

Болэн:

— Заткнитесь, Хит. Заткнитесь и ступайте вон.

Хит пренебрег им.

— Мелкое наложение ареста на движимое имущество — и вы продаете собственное дитя в рабство! Позвольте спросить у вас кое-что. Позвольте спросить вот что. Вы интересовались воздействием, какое произведет рождение внебрачного ребенка на уваженье, коим вы, вне всяких сомнений, пользуетесь в своем обществе? Иными словами, если на свет произведется ублюдок? И если да, то что?

Болэн теперь лежал на боку, держась за голову. Остальные выпрямились и замерли от ужаса, покуда напряженный до белизны костяшек лос-анджелесский ярыжка грешно кружил над ними.

— Давайте поговорим разумно. Штрафные либо принудительные убытки в этом деле крайне маловероятны, верно? Сообществу не нужно устраивать из вас показательный пример. Вы следите за ходом моей мысли? По справедливости, оценка убытков целиком и полностью зависит от решения суда, где к вам с хорошей точностью отнесутся сочувственней, нежели к моему клиенту. То есть поглядите на него. Он похож на сумасброда. Так все представляют себе амбулаторного анархиста. А вы нет? Задайте себе этот вопрос.

Теперь последнее — и постарайтесь ничего не перепутать: свести убытки к минимуму, указанному деликтом, есть ответственность истца. В данном случае в действительности нанесенный совокупный ущерб определить трудно.

Рекомендую вам улаживать дело во внесудебном порядке. Рекомендую удержать свою дочь дома, где ей самое место.

— Сколько? — спросил Фицджералд.

— Я думаю о сотне кусков.

— К черту весь этот шум, — сказал Фицджералд и вышел, супруга — рядом, с достоинством из комнаты. Им придется купить шампанского и отпраздновать свою победу.

Энн задержалась. Она склонилась над кроватью Болэна и затопила Болэново ухо жарким дыханьем, когда сказала:

— Они продали меня вниз по реке, дорогой. Мы теперь с тобой одни. — Она ушла.

Покидая палату сам, Эгдон Хит сказал Болэну едковато:

— Мне по крайней мере следует взыскать с вас стоимость моего авиабилета.

— Такова жизнь спекулянта, — сказал Болэн. — Попытка засчитана.

Болэн был измочален. Он подружился с медсестрой, которая за ним присматривала. У нее были крохотные, близко посаженные глаза и вздернутый нос картошкой. Она рассказал Болэну историю всей своей жизни, время от времени делая в ней паузы, чтобы залиться слезами. Незамужней она оставалась вплоть до сорока; затем вдруг вышла за пожилого автолюбителя из соседнего городка. Не так давно он сообщил ей, что это ни в малейшей степени не была любовь с первого взгляда. Вот от чего и было ей сейчас плакать. Болэн взял ее за руку, видя ее лицо в другом конце трубы, и сказал ей:

— Не парьтесь, дорогуша, — самым утешительным своим гортанным баритоном.

Болэну не делали ничего, лишь производили какие-то замеры, включая сюда рентген. Замеры они делали изо дня в день.

— Какая у меня температура? — спрашивал Болэн. Или: — Какой у меня пульс? — Или: — Какое у меня кровяное давление? — Однажды, сонно, он поинтересовался: — Я какие номера, доктор?

— Довольно многие, — сказал врач. — Мы все таковы.

Вот о чем Болэн думал непрерывно — о том разе, когда он из своего .22-го калибра дерябнул по пианино, о красивом щепленье чрезмерно отполированной древесины, о том, как завивались лопнувшие струны, отставая от высвобожденных столбиков пряного пианинного света, о теплом ореховом прикладе своего .22-го, о другой пряности израсходованных патронов, о слове «разрывной», о ярости врага, о серебряных дисках, что пули проделали в окне, о простой точности планки прицела, о синеве дульной стали, о названии «винчестер», когда ты в Америке, о мире Капсюльных Пневматических, Короткоствольных, Длинноствольных и Снайперских с Удлиненным Стволом, о неутолимой тяге паскудить памятники, даже памятник частному фортепиано, который он продырявил с красивого дерева, переживая почти ослепляющее неотвратимое виденье того, как эта жалкая дрянь взрывается расколотым красным деревом, слоновой костью, черным деревом и проволокой. Никакие больше аккорды Баха не наполнят деревья своим суровым отрицаньем. Нет тут места для пианино, праведно вспомнил он. Никаких пианин тут, пжалста.