Баловни судьбы - Кристенсен Марта

— Не повезло, — улыбнулся Аннерс такой же жалкой улыбкой, как в тот раз, когда возвращал сигареты.

— Он, по правде сказать, не слишком разговорчив, — продолжал подмастерье. — Он и у вас такой?

— Я как-то об этом не думал. Ты ведь у нас не молчун, Тони?

— Не знаю, — пробормотал он, разглядывая светло-зеленую стену.

Некоторое время стояла тишина. Потом старик закашлялся.

— А как Герман поживает?

— Герман? Да...

— Что-нибудь случилось? Он заболел?

— Нет, нет. Судороги у него были, и, кажется, он немного простудился. Стареет.

Возникла неловкая, таившая страх пауза. Потом снова раздался испуганный голос старика:

— Вот увидишь, мать, он поправится, наверняка скоро выздоровеет, это не от старости. — И немного погодя: — Ведь верно, мать, а?

— Да, да, верно. Такая собака может очень долго прожить, если, конечно, за ней как следует ухаживать.

— Ну, за нашей-то присмотр хороший. Ты о ней так заботишься.

— А я как-то был у вас в интернате, — пустился в воспоминания подмастерье, — несколько лет назад. Я тогда еще в школе учился. Мы сперва в футбол играли, а потом, кажется, какой-то фильм смотрели.

— Да, мы иногда приглашаем гостей, — сказал Аннерс.

— Чтоб интернатские могли пообщаться с такими, как мы?

Аннерс бросил быстрый взгляд на Тони и деланно засмеялся.

— Вот уж не знаю, скорее, для того, чтобы наши ребята могли хоть иногда сыграть в футбол с другими.

Стена как была, так и осталась бледно-зеленой.

— А им хорошо там у вас? Я имею в виду, вы там для них столько всего делаете и вообще...

— Ты лучше у Тони спроси. Надеюсь, что хорошо. А тебя с чем положили?

— Почки. Это надолго — успею прочитать целую кучу. А бывает, что они из интерната сбегают?

— По-моему, ты слишком много читаешь. Ну, мне, пожалуй, пора. Что ж, Тони, давай выздоравливай!

И опять эта судорожная улыбка. Если уж не можешь не нервничать, так хоть не улыбайся. Да еще руку тянешь на глазах у этих. Видишь, как он устроился, на локоть оперся, а те, старые, с другой стороны пялятся.

Он нехотя тоже протянул руку.

— Не унывай, Тони!

— Спасибо!

Ему хотелось отдернуть руку: неловко было ощущать теплое рукопожатие Аннерса. И нечестно по отношению к своим. И удивительно приятно прощаться за руку. Пусть даже с Аннерсом.

— Привет передать?

— Конечно. И спасибо Максу за цветы.

— Обязательно. — Еще одно крепкое рукопожатие. — До свидания, Тони!

Аннерс кивнул остальным, у двери обернулся и помахал рукой. И он, неожиданно для себя, с готовностью поднял руку и помахал в ответ.

— Это твой учитель? — полюбопытствовал подмастерье.

Он кивнул. Старуха дружески улыбнулась ему: вот и к тебе приходили.

— Слушай, — снова начал подмастерье, — а он довольно...

— Сволочь он! — сказал Тони.

5

— Смирные такие, прямо ягнята, — рассказывал Бьёрн. — Все шло как по маслу. Слушались всю дорогу, очень легко было, даже не верится. Вот, например, раз вечером...

Он сидел и теребил бороду, а Бьёрн докладывал, как удачно прошла поездка в Норвегию. Он пощипывал бороду указательным и большим пальцами левой руки, прекрасно сознавая, до чего глупо это выглядит со стороны.

«Оставь бороду в покое, — обычно с раздражением говорила Улла. — Или сбрей ее».

И он оставлял бороду в покое, но немного погодя пальцы снова непроизвольно тянулись к ней. Эту привычку он усвоил совсем недавно и сейчас размышлял о том, что так оно и бывает: очень легко приобрести ту или иную смешную привычку, вернее, привычку, которая, что бы ты ни делал, еще больше подчеркивает в тебе смешное. А может быть, это своего рода защитная реакция, неуклюжая, бессознательная попытка обратиться к высшим силам с мольбой о заступничестве? Янус вздергивал одно плечо, словно прикрываясь им, и в конце концов привык к этому. Он так всегда и ходил, скособочившись, и от этого казался еще смешнее.

— Короче говоря, поездка удалась на славу. Во всех отношениях. Думаю, Айлер со мной согласен.

— Да, отлично было. В таких поездках и сближаешься с ребятами, — глубокомысленно, точно сделал колоссальной важности открытие, произнес Айлер.

Макс кивнул:

— Именно с этой целью мы их и организуем. Чтобы все время быть вместе с ребятами, жить общими интересами, установить более тесные отношения.

Потому-то он и должен был поехать с ними. Со своими ребятами. И Максу следовало отправить в поездку его, дать ему возможность выправить положение. К тому же еще вопрос, так ли блестяще прошла поездка, как Бьёрн здесь расписывал. Разве он в подобных вещах разбирается? Видит только то, что на поверхности, только то, что хочет видеть, по большей части смешное. Вот и сейчас перечислил целый ряд забавных эпизодов, сопровождая свой рассказ взрывами хохота: ах, как весело было! Ах, как здорово! А Айлер сидел и улыбался, едва заметно, осторожно: действительно все было прекрасно! Да и Макс, внимательно слушая отчет, несколько раз одобрительно кивнул: здо́рово, ребята! Отличная работа! Разве он ни о чем не догадывается? Ничего не понимает? Разве не он сам однажды в минуту откровенности сказал, что Бьёрн абсолютно ни в чем не сечет?

«Он абсолютно ни в чем не сечет, — сказал тогда Макс, — но он отличный парень».

Бьёрн, который во многом не разбирался, и Айлер, привыкший держать свое мнение при себе. Вот кого предпочли ему, ни на что теперь не годному Аннерсу. Остается только сидеть и беспомощно теребить бороду.

Термосы с кофе еще раз прошли по кругу, все закурили. Бьёрн закончил свое сообщение, и Макс развернул лежавшую перед ним газету. Внизу на первой странице была напечатана короткая заметка о двух подростках из исправительного дома, угнавших машину и попавших в аварию. Все уже были в курсе, и, когда Макс, желая привлечь внимание, легонько щелкнул по газетному листу, тут же отозвалась Лиза.

— Несчастные ребята, — начала она, но Макс остановил ее: он совсем не к тому завел этот разговор.

Макс сидел на своем обычном месте, под картиной с грациозно изогнувшимися над водой фламинго. Вид у него был довольный.

— А вы не задумывались, — сказал он, — что вот уже полгода никто из наших не убегал? Последний раз это было весной.

— Да, — проговорила Сусанна. — В ту ночь, помнишь...

Но Макс прервал и ее.

— Конечно, помню. Но я сейчас о другом. Ведь действительно уже полгода никто из наших не убегал. Больше того, даже попыток не было в последние несколько месяцев.

Да, в последний раз это случилось весной. Ту ночь они — Макс, Сусанна и он — просидели в кабинете Макса и бесконечно долгие часы со страхом ждали известия о том, что с Клэсом и Микаэлем случилось несчастье. Все трое не сводили глаз с телефона, точно хотели заставить его зазвонить. Побледневший от волнения Макс примостился на краешке стула, но, не в силах усидеть на месте, поднялся и начал ходить взад-вперед по комнате, пока Сусанна не остановила его и не попросила сесть. Тогда он снова опустился на самый краешек стула, но тут же вскочил и принялся беспокойно сновать от двери к окну и обратно. Когда нести добровольную вахту в наэлектризованном страхом кабинете стало совсем уж невмоготу, каждый по очереди выдумал повод, чтобы хоть на время покинуть свой пост. Сусанна вспомнила, что нужно посмотреть, не проснулись ли близнецы, а сам он ненадолго сбегал домой предупредить Уллу, чтобы она не ждала его и ложилась, что она, собственно, давно уже сделала. Потом они опять собрались вместе. Притихшие, они возвращались в кабинет, словно входя в больничную палату, переглядывались, бросали короткий взгляд на телефон и усаживались ждать. Точно родственники у постели больного — так сблизились они в ту ночь.

Потом Сусанна принесла кофе и тарелку с бутербродами, все с жадностью набросились на еду и на время почти забыли о телефоне и о ребятах, а чуть позже Макс сказал, что вообще-то от них теперь уже ничего не зависит, поскольку этим делом занялась полиция, и, собственно, не имеет смысла сидеть здесь всем троим; но Сусанна ответила, чтобы он не глупил, и они продолжали ждать.