Виктория Токарева - Звезда в тумане (сборник)
Официант отъехал. Федерико посмотрел на Клаудию и сказал:
– У тебя очень красивое платье.
Платье действительно было очень красивое и модное, из лиловой рогожки с вышивкой.
– А у меня? – ревниво спросила я.
– Кариссима! – вскричал Федерико. – Если я скажу тебе, что я вижу и чувствую, это будет звучать неправдоподобно… Если я скажу тебе…
И Федерико начал перечислять качества, которые я в себе совмещаю. Это было поощрение моей жизни, как книге адвоката, которую он не читал. Но все равно я испытала мощный стимул к жизни. Захотелось рано вставать, обливаться холодной водой, честно работать и любить ближних и тех, кто вдалеке.
Солнце проваливалось в море. Только что была половина, уже осталась одна макушка. «Умирал красавец вечер». Откуда это? Не помню…
Дочка Манфреди что-то шепнула своей маме.
– Она сказала, что переела и у нее проблема с талией, – перевела Клаудиа.
Итальянские женщины с пяти лет следят за талией.
В десять часов темнеет. Федерико собирается уезжать.
Мы провожаем его до машины. Федерико идет, немножко шаркая. Он густо жил. И его семьдесят лет – это концентрат. Если пожиже развести – будет 210. Один к трем.
Он обнимает меня и Клаудию. Позже мы сверим впечатления: это не старческое лапанье. Есть сила, жест, электричество. Его чувства молоды, мозг постоянно тренируется в интеллектуальном труде. Идеи бегут, опережая друг друга. Идеи бегут, а ноги шаркают.
– Манфреди! Где ты, Манфреди? – Федерико потерял в сумерках своего адвоката.
Это не просто адвокат. Друг. У Феллини не может быть просто адвокат. Человек-функция. Все насыщено чувством. Это иногда путает дела. Приходится делать то, что не хочется.
Во мраке проплыл желтый горбун. Он караулил момент весь вечер, но так и не решился подойти. Авантюра ждет подготовленных. Значит, фотограф недостаточно подготовлен, и авантюра не выбрала его. Прошла мимо.
На другой день за нами приходит машина из гаража Беттони, и мы уезжаем из Сабаудиа.
Я смотрю на Италию, плывущую за окном машины, и думаю: хорошо, что Сабаудиа был. И хорошо, что кончился.
Так я думаю о своей отшумевшей любви. Хорошо, что она была. И хорошо, что кончилась.
Все, что не имеет перспектив, должно окончиться рано или поздно. Даже человек.
Федерико заехал за нами в отель «Бристоль» в десять часов, хотя была договоренность на семь. Но Клаудиа объяснила, что для итальянцев семь и десять – одно и то же. Там даже спектакли начинают позже оттого, что артисты запаздывают.
На Федерико элегантный костюм с синим платком в верхнем кармане. Он в прекрасном настроении, и это замечательно, потому что трудно общаться с человеком, если он чем-то недоволен.
Федерико явно доволен всем: мною, Клаудией, необязательностью нашей встречи и перспективой хорошего ужина.
Мы усаживаемся в длинную машину с шофером и едем в загородный ресторан.
Дорога не близкая, минут сорок. Можно поговорить о том о сем…
– Я не делал в моей жизни никаких усилий, – говорит Федерико. – Я просто ехал от станции к станции, а вокзалы стояли на местах уже готовые.
Он не прокладывал путей. Не строил вокзалы. Просто ехал, и все.
– Может быть, вы пришли с ПОРУЧЕНИЕМ? – догадываюсь я.
– Но каждый человек пришел с Поручением, – возражает Федерико.
Я вспоминаю мою знакомую, которая умерла от водки в молодые годы. Не может быть, чтобы ей было дано ТАКОЕ поручение… А может быть, многие путаются и садятся не в свои поезда…
– А вы? – Федерико смотрит на меня.
– Мой поезд почему-то всегда заходит в тупик.
– Почему?
– Потому что машинист – идиот, – серьезно отвечаю я.
Мой машинист – это мой характер.
– Значит, вы можете работать только в тупиках, – делает вывод Федерико.
Я задумываюсь. Значит, мой характер сознательно подсовывает мне тупики. Я выхожу из них только в работе. Моя работа – не что иное, как дорога из тупика.
Однажды я спросила у своей любимой актрисы Лии Ахеджаковой:
– Что является твоим стимулом для творчества?
– Я жалуюсь, – ответила Лия.
Ее стимул – обида. Мой стимул – тупик.
А счастье? Разве не может счастье быть стимулом? Ведь существуют на свете счастливые люди, которые много и плодотворно работают. Да взять хотя бы Феллини… Но что я о нем знаю?
– В Москве по телевидению недавно показывали «Ночи Кабирии», – сказала я. – По сравнению с последующими вашими фильмами этот наиболее демократичен. Понятен всем.
– Вы хотите сказать, что в «Кабирии» я еще не был сумасшедшим. А по мере развития моей паранойи я становился все менее понятен людям…
– Да! Да! Да! – радостно-шутливо подтвердила я.
– Достаточно было одного «да». Три – это слишком, – упрекнул Федерико.
– А Джульетта Мазина похожа на своих героинь?
– Джульетта католичка. Из буржуазной семьи. Мы вместе пятьдесят лет.
Они познакомились на радио. Обоим было по двадцать.
– Я хочу, чтобы вы пришли к нам в гости.
– Нет, нет, я боюсь Джульетту, – пугаюсь я.
Я представляла ее наивной круглоглазой Кабирией, и мне трудно вообразить ее строгой католичкой с безукоризненными манерами.
Я жду, что Федерико начнет опровергать и уговаривать. Но на Западе никто никого не уговаривает. Не хочешь – значит, не хочешь.
– Она благодарна вам за свои роли?
– Это вопрос к ней. Думаю, нет.
– Почему?
– Джульетта считала себя чисто трагической актрисой. Я доставал из нее клоунессу. Она сопротивлялась. Я ее ломал.
Федерико вытащил клад, глубоко запрятанный, заваленный сверху средой и воспитанием.
– Я много размышлял над идеей брака, – задумчиво говорит Федерико. – Это все равно что двух маленьких детей посадить в один манеж и заставить вместе развиваться. Это не полезно. И даже опасно. Но люди почему-то держатся за брак. Вы держитесь?
– Держусь.
– Я тоже.
Земля круглая. Человек должен за что-то держаться, чтобы не соскользнуть.
– «Ночи Кабирии» – это последний фильм, в котором я пользовался литературной основой.
Мне не совсем ясно, как делать фильм без литературной основы. Наверное, как художник: увидел – мазок, еще раз посмотрел – еще мазок. Поэтому в авторском кино главное – не сюжет, а образы. Образы «Амаркорда», например. Ожившая живопись Параджанова.
Я вспоминаю свою работу в кино, и мне почему-то жаль своих лет, «растраченных напрасно».
Жаль, что на моем пути попадалось мало гениев. Да ведь их много и не бывает. Один-два на поколение. Природа больше не выдает.
Хозяин ресторана – живописный итальянец: на груди цепочки и бусы в шесть рядов. Волосы стянуты сзади в пучок и висят седым хвостиком. Худой. Значит, правильно питается.
