Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
(Ага, «как в кого влюбится». Выходит, не первый случай. Почему я не замечала? Когда успевал? В мои «спортивно-половые» дни?!)
— Папуля бодрячком, в новом прикиде — пальто кожаное. — Сын покрутил головой (в восхищении? Возмущенно?). Ему не хватало слов. — Недавно квартиру купил, на предприятии помогли. Пока однокомнатную, и люстру для нее, с бронзой…
Я до этого кивала только. А тут не выдержала:
— Для кого — для нее?
— Для квартиры, — пискнула бабка, и оба замолчали.
Тогда-то я и разъярилась по-настоящему.
Так вот на что он деньги потратил! При разводе решили: ему — сбережения, мне — остальное. Правда, он тогда не сказал, что с довеском… Но главное не это. До меня впервые дошла страшная истина. Что Вовки в моей жизни больше не будет. А в Вовкиной — меня. Сжег за собой мосты и теперь вкалывает как на убой, чтобы его новая семья сыром каталась в маслах и майонезах, а я для него значу не больше, чем обгорелая чурка на пепелище.
Со мной от этого открытия неожиданно случился бабский припадок. Я завыла и закричала.
Коту под хвост годы и годы, молодость вся, полжизни лучшей! Работала для него! Для него жила! Любила! И как же… Как же внучка?! Кукушечка, белочка, Бабрак Кармаль?!. Седина в голову… Ложь, все ложь, уже знал, что эта, молодая, его ребенка носит, гадина, ненавижу!
…Не я первая, не на мне мужское предательство замкнулось, но в ту адскую минуту казалось — только моя история самая горькая, только мой муж — самый подлый из подлого племени мужиков, и не было ни сил, ни возможности вынести эту несправедливость.
Продолжая орать, я вдруг отстраненно подумала: не у брошенных ли женщин наши классики понабрались дурацких вопросов «Что делать?» и «Кто виноват?».
Кто-кто. Конь в пальто. Он в новом пальто, а я в штопаных колготках. Рот у меня сам собой захлопнулся, и слезы высохли.
Ночью позвонила Светка:
— Мама, у дочки температура…
Мы с Розой Федоровной кое-как оделись и помчались к молодым. Поставили, конечно, дом на уши, вместо требуемых тишины и покоя — суета вокруг ребенка и бестолковые вопли. Таскают малышку с собой куда ни попадя, когда везде так и шлендрают инфекционные больные!
— Во-во, приближается филиппинская эпидемия гриппа, — добавила начитанная бабка.
Светка огрызнулась:
— В четырех стенах прикажете запереться? А на что вы — бабушки?
Я возмутилась:
— Кто работать будет, семью содержать?
— А я — старая, — пробормотала Роза Федоровна и молниеносно одряхлела лицом.
Чувствуя все же вину, я ушла в ванную и начала молиться про себя, как в трудное время молятся, наверное, все мамы и бабушки: «Господи, сделай, пожалуйста, так, чтобы ребенку стало легче… Господи, пусть лучше болезнь перейдет ко мне…»
И надо же, просто не верится! Ночью на внучкином тельце высыпали красные пятна, и ей полегчало. А через три дня градусник показал, что больна уже я! Еще три дня борьбы с жестокой температурой, и я стала похожа на человека неопределенной расы и пола, вышедшего из тайги в комариную пору. Это была краснуха, детская хворь. Причем я переболела ею в детстве. Или те, у кого иммунитет стрессом ослаблен, подхватывают вторично? Или просто — Бог есть…
Несмотря на жар, спала я как убитая, с краткими промежутками жизни. Сквозь туман запомнились лица: Светкино, зятя, сына… А может, снилось. Снилось, как Роза Федоровна протирает мне лицо и руки влажной губкой, отпаивает морсом, и мы с ней тащимся в туалет, отдыхая по пути на табуретках. Их для нас предусмотрительно расставил Лерка…
Когда я после болезни самостоятельно прошаркала в кухню, старуха разговаривала по телефону.
— Кризис миновал, Вова. Все в порядке.
Увидела меня и трусливо кинула трубку.
— С кем это вы, Роза Федоровна?
— Света звонила.
Голос у бабки как у первоклассницы, и глазки такие же — ясные, честные.
— A-а, ну-ну…
Язвить было лень. Если бывший муж еще помнит о бывшей жене, так это его проблемы. Волнуется он, ага, держите карман ширше. Скорее всего лелеял надежду на мою скоропостижную смерть, а я ее не оправдала.
Назавтра я совсем оклемалась и решила прогуляться во дворе. Остатки болезни во мне еще хороводили, но уже бодро думалось об одной переменчивой и относительной штуке. О счастье. Все мои любимые люди живы, есть где жить и что есть. Чего надо? Почему человек всегда чем-то недоволен? Мало в нас, человеках, благодарности. Хотим счастья много и сразу…
Зашла в магазин за хлебом. Мужчина, стоящий в кассе передо мной, заплатил за три бутылки дорогого грузинского вина. Кассирша отбила и крикнула продавщице:
— Маша, подай гражданину три «Мукузани»! — Глянула на него внимательнее и поправилась: — …Господину.
С какой, интересно, бутылки повысилось социальное положение гражданина?
А я по привычке посмотрела на абрикосовый компот… И вдруг что-то такое меня захлестнуло, вся моя женская психология взяла и перевернулась во мне! Да что я себя заживо хороню?! Ну и что — бабушка, до сорока еще жить да жить! Мужа нет, дочь — отрезанный ломоть, сын взрослый…
Свободна! Я — свободна! Да здравствуют дорогие вина, парикмахерская, забытый секс, незнакомый петтинг и остальные немотивированные вещи из журналов для тех, кто свободен!
Я купила три банки абрикосового компота и за ужином под осуждающим взглядом Розы Федоровны съела одну за другой. Все три. Медленно и мстительно.
В субботу Светка принесла маленькую:
— Посмотришь, мам, а? Мы в театр. Комедия в одном действии, идет всего час с хвостиком, максимум полтора… Я ее только что покормила. Ты ведь выздоровела?.. Можно?
— Можно, — махнула я рукой, хотя несколько дней после компотного обжорства чувствовала себя неважно.
Со мной девочка не плачет. Ощущает родственную душу. Смотрит на меня круглыми карими глазенками и что-то очень хорошее лепечет на своем мудром младенческом языке, который понимают звери и птицы. Вон Михаил Самуэльевич ласково мяукнул в ответ, а за окном расчирикались воробьи… Весна.
Говорят, внучка похожа на родителей. А я ничего такого не нахожу. Нет, не походит она ни на дочь с ее слегка вопросительным, будто чего-то ожидающим лицом с высокими округлыми бровками, ни на зятя. У внучки вполне оформившееся личико со знакомыми, но гораздо более усовершенствованными чертами. Это до боли известное мне лицо я каждый день вижу в новом зеркале визави.
Никому не говорю о своих наблюдениях — засмеют. Молодым лишь бы поржать лишний раз. Увы, наступит время, когда смех не станет посещать их так часто, жизнерадостно и бездумно. Пусть они сохранят способность смеяться подольше. Пусть уж, ладно, смеются надо мной, если им нравится, радуются каждому дню девочки, ее вызревающим зубкам, первым «ладушкам». Пусть у них, как и у нее, всегда будут причины для веселья, а для слез — никогда-никогда, во веки веков, аминь.
