Фрида Вигдорова - Семейное счастье. Любимая улица
Он был на вокзале за час до прихода поезда. Не стало больше мыслей о вечности, о жизни и смерти. Сейчас он увидит ее и пойдет вместе с ней, и будет нести на руках Аню, и, что бы ни было и что бы она ему ни сказала, он пробудет рядом с ней всю жизнь, ничего не требуя, ни на что не надеясь. И не страдая…
И вдруг он услышал радио. Поливанов рассеянно остановился у черной тарелки репродуктора.
— …Германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь…
Поливанов словно врос в перрон, раздавленный этим голосом. Рядом с ним стояли люди, пришедшие на вокзал встречать своих близких. Молодая женщина прижала к груди букет сирени и смотрела на репродуктор, беспомощно приоткрыв рот. "Что же это? — говорило ее лицо. — Как же это?"
— Ма-ам! — тянул мальчишка лет пяти. — Ну, Ма-ам!
Он дергал ее за платье, он становился на цыпочки, чтоб заглянуть ей в лицо, а она смотрела на черную тарелку репродуктора, и лицо ее спрашивало: "Что же это?"
— …Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами…
Поливанов слушал, опустив голову и крепко сжав губы.
Все так же Саша вставала по утрам, на ходу пила чай и торопливо отводила Аню в детский сад, Аня все так же требовала по дороге:
— Мама, сказку!
Все так же бабушка заставляла Аню выпить в кровати стакан молока.
— Пей! — говорила она. — Пей скорее… А то придет
Гитлер и выпьет твое молоко. А ты, Саша, думай хорошенько — надо Анюту из Москвы увозить.
Бабья паника, отговорки! — думала Саша. Фашисты до Москвы не дойдут, с Аней ничего не случится. И у других матерей дети, однако они не сторожат их, идут на фронт. И она, Саша, пойдет. Это она решила твердо. Она медсестра, и ее место на фронте. Тогда, в финскую, у нее не вышло. Сейчас выйдет. Непременно. Глядя на военных с рюкзаком за плечами, глядя на ополченцев — таких штатских даже в военной форме, она думала о том, что вот пришел и ее час. Она уже все решила: Нина Викторовна возьмет Анюту и уедет с нею куда-нибудь далеко — в Саратов или Казань. Или в Бугуруслан. Сейчас многие едут в Бугуруслан. А она, Саша, — на фронт. Ее место там.
Дворники все так же поливали горячий уличный асфальт. Все такие же аккуратно подстриженные лежали газоны у Большого театра. Все так же плыл по воздуху тополиный снег. И деревьям тоже, должно быть, казалось, что все по-прежнему, что ничего не изменилось.
* * *А изменилось все. Война была повсюду. Она слышалась в торопливых тяжелых шагах на лестнице. Это мобилизованный четыре дня назад Петька из 18й квартиры спускался по ступенькам в кирзовых сапогах. Большой театр был разрисован какими-то нелепыми домиками: его замаскировали, чтобы спасти от бомбежки. Война глядела окнами, заклеенными крест-накрест бумагой.
Леша давно уехал из Москвы, а Дмитрий Александрович уже надел военную форму — он должен был уехать со дня на день.
Он выглядел совсем иначе, чем прежде. Заграничная кепка, лихо сдвинутая на затылок, и рыжие сандалии, придававшие его шагу какую-то развязность, и замшевая куртка, делавшая его нарядным даже в самые горячие минуты съемок, — все исчезло. Выступило все, что уже так хорошо знала Саша: твердость, спокойствие, доброта. Он помог ей заклеить окна, наладил маскировочные шторы, раздобыл фонарик с синей лампочкой. И в один прекрасный день он сказал ей:
— Ну, матушка, вот что: хватайте Аню и уезжайте-ка из Москвы. Я все это обмозгую и на днях вас выпровожу. А вы потихоньку собирайте вещички.
— Видно, мы здорово вам надоели. С нашими окнами, шторами и прочей ерундой.
— Не без того, конечно, — ответил Дмитрий Александрович.
Тускло светила синяя лампочка. Они стояли в подъезде. Саша дежурила, она была в домовой команде ПВХО, а Дмитрий Александрович просто был с ней.
— Граждане, воздушная тревога! — вдруг сказал, чуть придыхая, голос диктора.
Они не двинулись — так диктор говорил каждый вечер, это ничего не значило. Они уже привыкли к тревогам, которые не рождали в них никакой тревоги.
И вдруг:
— Граждане! Граждане! Немедленно спускаться в бомбоубежища! Граждане!
Диктор приказывал, требовал, его нельзя было ослушаться.
— Саша, немедленно бегите за Аней и спускайтесь Я подежурю за вас. Да идите же, слышите! Ну, что вы задумались? Слышите, что вам говорят?
Так Дмитрий Александрович еще никогда не говорил с Сашей. Сердито, строго и властно.
Саша быстро взбежала по лестнице. Почти все двери были уже настежь. Шли женщины с детьми, чемоданами, рюкзаками. Шли, спотыкаясь, окликали друг друга.
А голос требовал, приказывал:
— Немедленно! В бомбоубежище! Граждане!
Саша схватила спящую Аню и спустилась следом за всеми.
В бомбоубежище было тесно. Низкие потолки нависали над головой. Сидеть негде. Кто пристроился на чемодане, кто захватил скамеечку для ног и уселся на нее. Константин Артемьевич постелил для Нины Викторовны пиджак прямо на пол.
— Господи, — сказал старушечий голос, — люди-то ведь-с вещичками… А я… беспамятная, и шубу не захватила.
Раздался смех:
— Да куда тебе шубу? Июль на дворе!
— Не скажи, голубок. Выйдем, стоит ли Москва на месте? Может, все в щепы разнесено!
— Гражданка! — сорвавшимся от гнева голосом сказал Константин Артемьевич. — Не сейте панику! Говорю вам
Как юрист!
Бабушка, которая сеяла панику, неслышно эашамкала беззубым ртом:
— Ты что как грозно? Я вдова. А шуба хорошая. Ты, может. себе еще наживешь, а я…
— Боже мой, — простонала Нина Викторовна, — где-то сейчас Леша?
— Без паники! — прикрикнул Константин Артемьеевич. — твой сын — военный!
И только Аня без всякой паники шагала по бомбоубежищу.
В углу сидели два пожилых человека — муж и жена. А рядом собака — большая, охотничья. Она сидела послушно, тихо и жалась к хозяину.
Аня подошла к ней, бесстрашно тронула большое ухо. Собака с добродушным презрением скосила глаз в ее сторону.
— В бомбоубежище — дети. А тут с собакой. Тоже люди — собака им дороже человека, — сказала какая-то тетка в платке.
Аня посмотрела на нее с укором.
— Тетя, зачем ты ругаешься? Она ведь не кусается.
— Деточка, отойди, — шепотом сказал хозяин собаки. Но Аня присела на уголок его чемодана.
— Тебя как зовут? — спросила она собаку.
— Карай, — ответил хозяин.
А у тебя дети есть? — спросила Аня собаку.
— Нет, — ответил хозяин.
— А ты меня любишь? — спросила Аня.
