Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
– И ты мечтаешь написать книжку? Я бы посоветовал тебе другую мечту, попроще.
Попроще – это что? – спрашивает Митя, но тут из неприступных дверей появляется наконец Кира, машет рукой, кричит привет! – и тут же оказывается, что она знакома с Митей, то есть он ее не помнит, а она его – вполне, они вместе были на каком-то концерте, а ты с Дэном на одном курсе, ой, как интересно! а у тебя что – «Космос»? нормально! дашь сигаретку?
Дэн протягивает пачку, и еще некоторое время все трое глядят на сизые кудряшки дыма и разговаривают о чем-то – может, ищут общих знакомых, может, рассказывают анекдоты или травят байки.
Главное здание возвышается над ними – неколебимое, как Советский Союз, безнадежное, как «Воронежские тетради».
Потом Митя одиноко бредет к метро и думает: что значит – мечта попроще? Это Дэн про секс, что ли? Так написать роман куда проще, чем соблазнить девушку! Куда проще вообразить себя писателем, чем представить, что лежишь рядом с женщиной, целуешь грудь, гладишь бедра, приникаешь к ее сокрытым вратам…
Я плохо одетый некрасивый очкарик, думает Митя. Мне почти восемнадцать, а я ни разу даже не целовался. Как я могу соблазнить женщину? Кто соблазнится мной?
Он бросает окурок и внезапно видит всю свою одинокую жизнь на годы вперед, видит ясно, словно с высоты птичьего полета, словно сам взлетел в небо, и будущее распахнулось, как пейзаж – и вот он парит над тоскливым летом, дождливой осенью, холодной зимой восемьдесят пятого года, парит над тысяча девятьсот восемьдесят шестым, годом-перевертышем, парит над всеми грядущими восьмидесятыми и девяностыми, неотличимыми друг от друга, одинаковыми, как осенние дни, как будни страны, где остановилось время.
Митя еще не знает: «68» все-таки перевернется и превратится в «89» – год окончания Афганской войны, падения Берлинской стены, Бархатной революции, Съезда народных депутатов, площади Тяньаньмэнь, вторжения в Панаму, английских рейвов и юбилейного фестиваля в Вудстоке.
Он ничего об этом не знает, ничего не знает о своем будущем.
Вечером Дэн возвращается домой, вспоминает попытки поцелуев в Кирином подъезде, то, как решительно она отводила его руку, рвавшуюся снова, как у костра, обхватить ее грудь, вспоминает, как, стоя на лестнице, Кира улыбалась Мите, то и дело дергала за рукав, заглядывала в глаза.
Дэн думает: да, упустил Митя свой шанс! Будь он понаблюдательней – у него-то был бы секс прямо сегодня. Кира, видать, на него всерьез запала. Но что же, интересно, она в нем нашла? Сразу же видно – любовник он безмазовый. Ну, и я, конечно, тоже дурак, надо было к Зое идти, лучше, что называется, синица в руке! Впрочем, Зоя никуда не денется, да и Кира, может, еще дозреет.
Дэн уверен: все у него еще сложится, все получится. Всё будет хорошо у него – и у других ребят: у Пашки, у Саши, у Зои, у Киры… даже у Мити! В конце концов, мы молоды, будущее принадлежит нам – может, этого будущего и не хватит на всех, но Митю мы с радостью возьмем с собой. Наберу завтра Киру, дам ей телефон, пусть сама позвонит, пусть трахнет своего Митю, вот будет ему счастье. А мне пускай принесет почитать этого, как его, Борхеса – посмотрим, чем так хорош вымысел!
Дэну куда интересней реальность – у него ведь вся жизнь впереди, и она видится ему калейдоскопом желанных, волнующих картин.
В дорогом костюме он сидит в кресле трансатлантического лайнера. Вместе с красивой спутницей входит в люксовый гостиничный номер. В изысканном ресторане на краю света заказывает экзотическую еду. В вестибюле отеля дает интервью и подмигивает самой симпатичной журналистке. С красавицей-женой и двумя очаровательными малышами спускается по роскошной лестнице собственного дома. В обитом дубовыми панелями кабинете ведет переговоры – где-то в Париже, Нью-Йорке, Лондоне…
Жизнь только начинается – и Дэн глядит вперед, словно герой, отплывающий в долгий путь за предназначенным ему одному золотым руном.
* * *Теперь ты знаешь: воспоминания тоже выцветают, блекнут, идут пятнами, покрываются морщинами… в конце концов – обращаются в ничто. Первой уходит сладость побед: память об удачных сделках, успешных переговорах, полученных наградах. Некоторое время еще помнишь сухие факты, горделивые строчки официальной биографии – но вот исчезают и они.
Потом распадутся все связи, разорвутся все нити, удерживающие воспоминания вместе… расползутся, как сгнившая ткань под пальцами. Одинокие эпизоды твоей жизни больше не будут привязаны ни к году, ни к городу, ни к человеку.
Люди уйдут следом – сначала имена, потом лица, потом голоса… уйдут навсегда, чтобы ты забыл, кем они были когда-то: те, кого ты любил, боялся, ненавидел; кого хотел понять, защитить, низвергнуть…
Последняя горсть воспоминаний – словно связка волшебных воздушных шаров. Вцепившись в них, ты попробуешь удержаться на плаву, попробуешь не утонуть в горько-сером море забвения, но потом поймешь, что это не шары, а всего лишь мыльные пузыри, прекрасные и эфемерные. На их переливчатой поверхности память последний раз покажет тебе волшебные картины твоей – а может, чужой? – жизни: горные склоны сверкнут на солнце, словно грани гигантского алмаза… ощетинившийся шпилями собор отразится в воде, захлестнувшей город… двое путников у закрытых ворот… двое мальчишек у запертых дверей… немолодой мужчина у окна, заложив руки за спину, будет сжимать и разжимать кулаки… ты не успеешь рассмотреть, пузыри лопнут один за другим, оставляя лишь радужный отблеск, возвращая тебя в тот день, когда ты увидел их впервые, когда захотел сохранить на ладони колышущийся, трепещущий шар, где отражалась залитая утренним светом комната, молодая женщина и ее ребенок.
7
1893 год
Толкование сновидений В поисках золотого руна
Для Эндрю Бродхеда пребывание в Европе всегда означало свободу. В Европе ему казалось – он ни с кем не должен считаться. Конечно, это самообман – несколько раз в день он обменивался каблограммами с офисом в Филадельфии, получал распоряжения или подтверждения своих решений (последнее – с каждым годом все чаще), – но все равно: когда Бродхед здесь, в Лондоне, никому неведомо, чем именно он занят. Считалось, что в обитых дубовыми панелями кабинетах Ллойда или Ротшильда он ведет сложные переговоры о предоставлении «Международной навигационной компании» очередного кредита, – но на самом деле он мог в этот момент выбирать Норме новые перчатки в Берлингтонском пассаже, сидеть в ложе театра Сент-Джеймс, наслаждаясь язвительной пьесой Оскара Уайльда, или играть в бридж в «Сэвил-клубе».
