Екатерина Вильмонт - Здравствуй, груздь!
– Федечка, ну не сердись, я имела в виду, например, «рено» или «пежо».
– Максимум, что можно купить начинающей шоферше, это подержанные «Жигули».
– Федечка, ну я же пошутила. Так ты завтра поедешь посмотреть кухню?
– Хорошо, но не с утра. Мне еще надо в издательство, потом на радио.
– Зачем на радио?
– Просили. Мака, не приставай, мне надо работать!
– Все-все, убегаю!
Но работа не шла. Повесть о грустной любви он давно отложил – она не получалась – и взялся за очередной роман по контракту. Через полтора месяца кончался срок, а у него было написано меньше половины. В принципе он работал быстро, но для этого ему нужна была рутина, монотонное существование изо дня в день, без особых отвлечений, а тут сплошные отвлечения, и далеко не всегда приятные. К тому же, когда заводишь семью, да еще с такой молоденькой и аппетитной женщиной, то и дело отвлекаешься. И как заноза в душе эта Ангелина, Геля, Гелечка… Смешно сказать, на днях Мака сказала, что надо купить гель для душа, а он, не слишком внимательно ее слушавший, вздрогнул. А потом долго смеялся. Гель для душа, и Геля для души. А для тела Мака! Не приведет ли это к раздвоению личности? Но в результате он заехал в магазин и выбрал себе гель для душа, сугубо мужской, чтобы Мака им не пользовалась. И каждый раз, принимая душ, думал о Геле. Если кому сказать, сочтут за полного идиота, за фетишиста или попросту психа. Но кому об этом говорить?
Лифт не работал и Федор пошел пешком. На подходе к своему этажу он вдруг услышал пронзительные вопли.
– Да что ты мне тут вкручиваешь? Я что, больная? По-твоему, у меня глаз нет? И головы заодно? На что это похоже! Ты просто сука, самая настоящая сука!
Это кричала Мака. Он подбежал к двери, но замешкался. Не хотелось угодить в самую гущу скандала.
– И не думай, что я за это заплачу!
Тут раздался уже второй голос, до сих пор слышно было только Маку.
– Это как же не заплатишь? Я что ж, выходит, даром работала?
– Выходит, даром. Работать надо лучше!
– Ты сама виновата! Я говорила, не покупай эту плитку!
– А если она мне понравилась?
– Я предупреждала – она слишком тяжелая для этих стен. Но ты пристала как банный лист к жопе, а теперь возникаешь!
– Я такую работу не приму!
– Да чем плохая работа? Чем? Покажи!
– Тем, что ты работать не умеешь, а берешься – и еще денег требуешь!
– А как же! Я работала, а ты плати!
– И не подумаю!
– Пожалеешь, ох пожалеешь!
– А что ты мне сделаешь? Квартиру спалишь? Убьешь меня?
– Да кто ты такая, руки об тебя марать! Я вот тебя прокляну, и не будет тебе счастья в жизни!
– Напугала! А я в милицию заявлю, что ты тут без регистрации…
Этого Федор уже вынести не мог. Он толкнул дверь и спросил:
– Что за шум, а драки нет?
– Федя? – смешалась Мака. Она была вся красная.
– Вы муж? Вот и хорошо. Пойдите гляньте, как плитка положена, а то ваша жена тут придирается, денег платить не хочет, – всхлипнула женщина. Она провела его за руку по коридору и толкнула дверь ванной.
– Ух ты, как здорово! Красотища! – искренне пришел в восторг Федор. – Мака, ты чего расшумелась?
– Федя, смотри, вон там… и вот тут… плохо затерто… И вообще…
– Да все просто замечательно, Мака, успокойся. А вы, девушка, скажите, сколько мы вам должны.
– Тут пришлось старую плитку сбивать, вытаскивать, а новая вообще неподъемная – короче, пятьсот долларов, как договаривались. Это с кухней.
– Хорошо, – не моргнув глазом согласился он и отсчитал пять зеленых бумажек.
– Спасибо, вы хороший человек!
Мака обиженно ушла в другую комнату. А он, пока плиточница одевалась и собирала свои манатки, ходил по квартире. Тут ничто не напоминало прежнее жилище. Все сверкало новизной. Наконец женщина ушла.
– Мака! – позвал он.
Она тут же явилась, и вид у нее был угрюмо-независимый.
– Ты так орала, что внизу было слышно.
– Она сволочь и неумеха!
– Во-первых, так орать все равно не следует. А во-вторых, по-моему, все хорошо сделано! Очень красиво!
– Красиво, потому что я выбрала красивую плитку.
– Короче, чтобы больше к этому не возвращаться, мне не нравится такая манера общения с людьми. Не нравится – это еще очень мягко сказано.
– Может, и я тебе не нравлюсь?
– В таком качестве – нет, – жестко бросил он.
– Я тут стараюсь, все силы кладу на этот ремонт, а ты…
– Я тебя не просил заниматься ремонтом.
Она хотела что-то возразить, но смолчала. Только надула губки и была при этом столь очаровательна, что он смягчился:
– Ладно, поехали!
– Но ты же не посмотрел как следует кухню!
– Знаешь, я во всем этом целый дурак – и полработы мне показывать не стоит.
– Федечка, ты на меня не злись!
– Заметано!
– Ангелина Викторовна? – спросил смутно знакомый голос.
– Да, я.
– Майор Стрешнев беспокоит!
– Который?
– Настоящий!
– И то хлеб!
– Ангелина Викторовна, я вот поглядел на фоторобот, который составили по вашим описаниям…
– И что?
– Я этого самозванца знаю. Он неопасный. Живите спокойно.
– Но что же это все-таки значит?
– Да чепуха, глупость одна. Короче, вам ничего не угрожает. Живите себе спокойно.
– Может, вы все-таки объясните?
– Не могу!
– Тайна следствия?
– Ну, в общем… да! Просто хотел сказать, чтобы вы не беспокоились.
– Спасибо, очень мило с вашей стороны. А то я действительно беспокоилась.
– Всего наилучшего, госпожа Миленич!
Можно не беспокоиться? И прекрасно. Беспокойств и так хватает. Вот сегодня, например, с утра нужно тащиться на скучнейшее мероприятие, какой-то то ли съезд, то ли форум книжного союза. Совершенно бессмысленная трата времени, пустая говорильня, можно умереть с тоски, но не пойти нельзя. Положение обязывает. И одеться надо понаряднее. Светло-серый костюм, купленный в прошлом году в Лондоне, под него темно-вишневая блузка, вишневые сапожки на высоких каблуках и такая же сумочка. Скромно, достойно и вполне соответствует имиджу небогатого, но уважаемого издательства.
Заседание должно было состояться в Большом зале Центрального дома литераторов.
За столиками в фойе приветливые юноши и девушки сверялись со списками и вручали каждому гостю целый мешок с материалами съезда и сувенирами. Проглядев на ходу бумаги, Ангелина хотела было выбросить их в урну за полной и абсолютной ненадобностью, но постеснялась. Себе она решила оставить только блокнотик и ручку, да и то для Наткиного сына, который собирал блокноты и ручки со значками российских фирм. Она поднялась по лестнице, где вместо фотографий лауреатов Ленинской премии теперь висели портреты нобелиантов – от Бунина до Бродского. Наверное, те, кто устраивал гонения на Пастернака и Бродского, сейчас негодуют или переворачиваются в гробу, что вернее. Только Шолохов остался тут с прежних времен.
