Арундати Рой - Бог Мелочей
– Нет? – спросила Амму.
– Нет, – ответил Эста.
Нет? Нет.
– Тогда умой лицо, – сказала Амму. – От воды всегда лучше. Умой лицо, а потом пойдешь выпьешь лимонной газировки.
Эста умыл лицо, и руки, и лицо, и руки. Его ресницы намокли и слиплись.
Апельсиново-Лимонный Газировщик сложил зеленую конфетную обертку и пригладил сгиб остроконечным ногтем большого пальца. Потом прихлопнул муху свернутым в трубку журналом. Аккуратно смахнул ее с прилавка на пол. Там она лежала на спинке и дрыгала слабенькими ножками.
– Милый какой, – сказал он Амму. – Поет – заслушаешься.
– Мой сын, – сказала Амму.
– Правда? – удивился Апельсиново-Лимонный Газировщик и уставился на Амму зубами. – Уже? Вы такая молоденькая!
– Ему что-то нехорошо, – сказала Амму. – Я думаю, от холодного питья полегчает.
– Конечно, – сказал Газировщик. – Конечно-конечно. Апельсинлимон? Лимонапельсин?
Страшные, мерзостные слова.
– Спасибо, мне не хочется. – Эста поглядел на Амму. Тинисто-зеленый, плывущий, бездонно-тяжелодонный.
– А вам? – обратился к Амму Апельсиново-Лимонный Газировщик. – Кокаколафанта? Мороженое? Розовое молоко?
– Нет. Мне ничего. Спасибо, – сказала Амму. Светящаяся женщина с упругими ямочками.
– Вот, – сказал Газировщик, протягивая горсть конфет, как щедрая стюардесса. – Пусть ваш маленький мон полакомится.
– Спасибо, мне не хочется, – сказал Эста, глядя на Амму.
– Возьми, Эста, – сказала Амму. – Не обижай.
Эста взял.
– Скажи Спасибо, – сказала Амму.
– Спасибо, – сказал Эста. (За конфеты, за белый яичный белок.)
– Не стоит благодарности, – сказал Апельсиново-Лимонный Газировщик по-английски.
– Да! – сказал он. – Мон говорит, вы из Айеменема?
– Да, – ответила Амму.
– Я там часто бываю, – сказал Апельсиново-Лимонный Газировщик. – У жены там родня. Я знаю, где ваша фабрика. Райские Соленья, да? Это он мне сказал. Ваш мон.
Он знал, где найти Эсту. Вот что означали его слова. Предостережение. Амму видела, какие у сына глаза – блестящие, как горячечные пуговицы.
– Надо идти. А то как бы не заболел. Завтра его двоюродная сестра приезжает, – объяснила она Дяденьке. И потом мимоходом добавила: – Из Лондона.
– Из Лондона? – Глаза Дяденьки засветились новым уважением. К лондонским связям их семьи.
– Эста, побудь здесь с Дяденькой. Я приведу Крошку-кочамму и Рахель, – сказала Амму.
– Иди сюда, – сказал Дяденька. – Иди, посидишь со мной на высокой табуреточке.
– Нет, Амму! Нет, Амму, нет! Я с тобой!
Амму, удивленная пронзительной настоятельностью в голосе обычно тихого сына, извинилась перед Апельсиново-Лимонным Дяденькой.
– Он что-то сам не свой сегодня. Ладно, Эстаппен, пошли.
Темнота с ее запахом. Тени от вееров. Затылки. Шеи. Воротнички. Волосы. Пучки. Косы. Конские хвосты.
Фонтанчик, стянутый «токийской любовью». Маленькая девочка и бывшая монашенка.
Семеро мятных детей капитана фон Траппа уже приняли мятную ванну и теперь стояли с приглаженными волосами, выстроившись в мятную шеренгу, и послушными мятными голосами пели для женщины, на которой капитан едва не женился. Для блондинки Баронессы, сиявшей, как бриллиант.
Вновь сердце волнуют
мне музыки звуки…
– Нам надо идти, – сказала Амму Крошке-кочамме и Рахели.
– Но как же, Амму! – сказала Рахель. – Ведь Главного еще не было! Он даже ее не поцеловал! Он еще не порвал гитлеровский флаг! Их еще не предал почтальон Рольф!
– Эста нездоров, – сказала Амму. – Пошли!
– Еще даже не приходили нацистские солдаты!
– Пошли, – сказала Амму. – Вставайте!
– Они еще даже не спели «Высоко на холме козопас»!
– Эста должен быть здоровым, чтобы встретить Софи-моль, – сказала Крошка-кочамма.
– Ничего он не должен, – сказала Рахель, правда, себе большей частью.
– Что ты сказала? – спросила Крошка-кочамма, уловив общий смысл, а не сами слова.
– Ничего, – сказала Рахель.
– Не думай, что я не слышала, – сказала Крошка-кочамма.
Снаружи Дяденька переставлял свои тускло-прозрачные емкости. Он вытирал тряпкой грязного цвета мокрые пятна круглой формы, оставленные ими на его мраморном Подкрепительном Прилавке. Он готовился к Перерыву. Он был Чистеньким Апельсиново-Лимонным Дяденькой. В его медвежьем теле билось сердце стюардессы.
– Уходите все-таки? – спросил он.
– Да, – сказала Амму. – Где тут можно взять такси?
– За ворота, вперед по улице, там налево, – ответил он, глядя на Рахель. – А я и не знал, что у вас есть еще маленькая моль. – Он протянул еще одну конфету.
– Возьми, моль, это тебе.
– Возьми мои! – быстро сказал Эста, не желая, чтобы Рахель туда шла.
Но Рахель уже двинулась к Газировщику. Когда она приблизилась, он улыбнулся ей, и что-то в этой клавишной улыбке, в неотпускающей хватке этого взгляда заставило ее отпрянуть. Это было самое отвратительное, что она в жизни видела. Она обернулась, чтобы найти глазами Эсту.
Она пошла назад, подальше от волосатого человека.
Эста вдавил ей в руку свои конфеты «Парри», и она почувствовала горячечный жар его пальцев, чьи кончики были холодны, как смерть.
– Будь здоров, мон, – сказал Эсте Дяденька. – Когда-нибудь увидимся в Айеменеме.
Так что опять красные ступеньки. На этот раз Рахель тормозила. Тише-тише, я копуша. Тонна кирпичей на поводке.
– А он симпатяга, этот Апельсинщик-Лимонщик, – сказала Амму.
– Чи![38] – сказала Крошка-кочамма.
– Я и подумать не могла, что он так мило поведет себя с Эстой, – сказала Амму.
– Ну и вышла бы за него замуж, – дерзко сказала Рахель.
На красной лестнице остановилось время. Эста остановился. Крошка-кочамма остановилась.
– Рахель, – сказала Амму.
Рахель окаменела. Она горчайше пожалела о сказанном. Она не понимала, откуда взялись эти слова. Ей не верилось, что они могли в ней быть. Но вот они вылетели и назад уже не вернутся. Теперь они околачивались на красной лестнице, как канцеляристы в учреждении. Одни стояли, другие сидели и трясли ногами.
– Рахель, – сказала Амму. – Ты понимаешь, что ты сейчас сделала?
На Амму смотрели испуганные глаза и фонтанчик.
– Не бойся. Я тебя не съем, – сказала Амму. – Ты мне только ответь. Да или нет?
– Что? – произнесла Рахель самым крохотным голоском, какой у нее был.
– Понимаешь, что ты сейчас сделала? – повторила Амму.
На Амму смотрели испуганные глаза и фонтанчик.
– Знаешь, что происходит с людьми, когда ты их ранишь? – сказала Амму.
– Когда ты их ранишь, они начинают любить тебя меньше. Вот к чему приводят неразумные слова. К тому, что люди начинают любить тебя чуть меньше.
