Сергей Довлатов - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1
— У тебя?! — до обидного поразился Гаенко.
— Три года назад у нас веранду снимали на лето. И дочка у них была, Наташа. На лицо и на фамилию всех помню, только адрес забыл. В гости звали…
— Да как же ты в Ленинграде найдешь человека по фамилии? Тут одних Петровых миллион.
— В том-то и дело, что фамилия редкая — Ли.
— Как?
— Ли.
— Просто Ли?
— В том-то и дело.
— Пошли в Ленсправку, есть такая будочка. Там за пятак кого хочешь найдут, любого рецидивиста.
Старушка в будке долго листала толстую книгу, переспрашивала и отчего-то сердилась.
— Фамилия?
— Чья, моя?
— О, господи! Того, кто вам нужен.
— Ли.
— Как?
— Ли, — отчетливо повторял Васька, — лэ, и-и, Ли.
— Инициалы?
— Да вроде бы из русских.
— Инициалы, я вас спрашиваю.
— Русские, я же сказал. Отец, тот на китайца смахивает малость, а Наташа русская…
— Нет, вы просто издеваетесь! Имя-отчество мне надо знать.
— Так бы и сказали. Чье, мое?
— Я этою не вынесу… Имя-отчество того, кого разыскиваете.
— Вот этого не знаю, не помню!..
В Ленинграде оказалось два семейства по фамилии Ли. Гаенко записал оба адреса, на Марата, 12 и в Дачном.
— «Малыша» возьмем? — сказал он. — Думаю, не повредит.
Дом на Марата был украшен старинными лепными колоннами. Солдаты миновали полутемный двор. По углам возвышались мусорные баки. Чахлый газон с оградой из проржавевших труб лишь подчеркивал массивное убожество этих неоштукатуренных стен с желтыми и розовыми окошками. Старик с лохматой болонкой указал им дорогу. Солдаты поднялись на четвертый этаж.
— А не попрут нас отсюдова? — вдруг испугался Гаенко.
— Так ведь сами звали. И потом, кабы мы пьяные или что…
Дверь отворил рослый мужчина с жесткими прямыми волосами. На нем была теплая домашняя куртка. Увидев военных людей на площадке, мужчина забеспокоился. Гаенко козырнул.
— Здравия желаем, — бодро начал он, — мы извиняемся…
Но по коридору уже шла девушка, взволнованная, рыжеволосая, в какой-то странной треугольной накидке.
— Папа, это же Вася, — крикнула она, — сын тети Шуры из Боровлянки, помнишь, он меня еще курить учил! Заходите, мальчики, ну что же вы?..
Пол в квартире блестел, отражая свет импортных немецких бра. Рябов и Гаенко молча стащили сапоги, обернув портянки вокруг голенищ. Когда друзья шли по коридору, тесемки от галифе волочились следом. Гаенко достал из кармана «маленькую» и нес ее перед собой, как фонарик.
— Да тут можно баскетбольные кольца повесить! — воскликнул он.
Комната была просторная, с высоким потолком. На фоне старинной темной мебели выделялись пестрые безделушки, кричащие яркие репродукции, заграничные конверты от пластинок. В кресле сидел худой печальный юноша с интеллигентным лицом. За его спиной девица в брюках перелистывала книгу.
— Я вам шлепанцы дам, — сказала Наташа.
— Да ничего, и так сойдет, — отмахнулся Гаенко. — Абстракция? Уважаю, — добавил он, показав на одну из картин.
Наступила тишина. Чтобы как-то ее заполнить, юноша, который назвался Федей, включил магнитофон. Раздались тоскливые звуки. Гаенко с «маленькой» в руке стал притоптывать в такт. Затем он сказал, шевельнув пальцами босой ноги:
— А вот у нас в Перми был случай. Один мужик ботинки носил сорок восьмого размера. В магазинах не достать. А ему из дому не в чем выйти, старые начисто прохудились. Короче — завал. Что делать? Он и в министерство писал, и в газету обращался, ничего не помогает. Тут ему жена и говорит: «Ты бы, Паша, мозоли срезал». А мозоли у него были — это страшное дело. Мужик послушался, наточил саксан и р-раз, все мозоли долой! Теперь он сорок третий размер носит и хоть бы хны…
Все то время, что Андрюха рассказывал, Наташа и ее гости как-то встревоженно переглядывались. В конце интеллигентный юноша фальшиво засмеялся, а Васька Рябов покраснел.
— Рассказали бы, как вы служите, — попросила Наташа.
— Пардон, но это военная тайна, — отчеканил Гаенко.
И снова наступила тишина.
— Сообразим, — поднялся Гаенко с «маленькой» в руке, — что-то стало холодать, не пора ли нам… — Он умолк, выжидательно глядя на девицу в брюках.
— Поддать, — с испугом шепнула та.
— Что-то стали ножки зябнуть, не пора ли нам…
— Дерябнуть, — еле слышно пролепетала гостья.
Наташа достала рюмки. К удивлению Рябова, девушки тоже выпили. «Верно, белое пьют, не соврал Андрюха».
— Вы бы рассказали что-нибудь, — обратилась хозяйка к Ваське Рябову.
— А чего рассказывать?
— Ну, я не знаю, мало ли…
— Зато он штангу жмет сто килограмм, — вставил Гаенко.
— Ого, — произнесла Наташа, — Федя, ты бы мог?
— Увы, — сказал юноша, — я потерян для спорта.
И снова наступила тишина.
— А вот у нас в Перми был случай, — заговорил Андрей, — так это чистая фантастика.
Потом он, как бывалый рассказчик, выдержал томительную паузу, достал папиросы, закурил, сунул обгоревшую спичку в коробок и продолжал:
— Был у нас случай в Перми, как один мой дружок с похмелья глаз выпил.
Наташа и ее гостья обеспокоенно переглянулись.
— Глаз? — переспросила хозяйка. — Собственный глаз?
— Дело было так. Керосинили мы с Жекой Фиксатым четыре дня. Я аванс пропил, и занять не у кого. Я свои «котлы» за десятку вшил. Пропили десятку. На следующий день весь город обошли — непруха. Вечереет, а мы еще и не опохмелялись. Тут Жека мне и говорит: «Идея. У моей мамаши глаз заспиртованный хранится». Мать его в школе ботанику вела и зоологию. И у нее там всякие зародыши в банках стояли. Ну, мы бегом в эту школу. Жека выносит банку. А там, значит, глаз. Большой такой, как помидор, я даже удивился. Фиксатый его выловил и в сортир, а спирт мы тут же и употребили. Жеку выворачивать стало, пена идет со рта, да и мне не по себе. Хорошо, у его мамаши как раз переменка, звонок с урока. Грамотная женщина, шуметь не стала, а сразу за врачом.
Гаенко стих.
— Ну и что же? — поинтересовался Федя.
— Да у меня-то все о'кей, — сказал Гаенко, — а вот с Фиксатым хуже.
— Помер? — тихо вскрикнула Наташа.
— Да нет. В тот-то раз его спасли, оклемался, а к весне ушел этапом. На танцах одного пощекотал. Шабером под ребра…
Гости сидели бледные, притихшие. Беззвучно, чуть покачиваясь, крутилась заграничная пластинка.
— Пора нам, — сказал Васька Рябов.
— Ой, да вы же и чаю не выпили, — забеспокоилась хозяйка, — это буквально три минуты.
— Пора, — упрямо настаивал ефрейтор.
