Алексей Моторов - Преступление доктора Паровозова
— Леш, чего застыл! Быстро давай — адреналин, атропин!
Я сбил кончиком шприца носики у ампул, насадил иглу, вот нужная точка вкола, да там этих точек уже. Я протыкаю кожу, чувствуя, как на нужной глубине игла преодолевает слабое сопротивление, а затем проваливается в пустоту. Значит, игла в полости сердца. Я столько раз это делал, что мне не обязательно тянуть поршень шприца на себя. Но пусть будет все по правилам, тяну, и сразу в шприц поступает кровь. Она темная, почти черная, машинально отмечаю я. В этой крови больше нет кислорода. Ввожу адреналин, вытаскиваю шприц, Андрюша начинает качать. И опять без результата.
Обычно все наоборот, в сердце колет врач, но у нас в реанимационном зале мой столик стоит справа от койки с больным, и для того, чтобы колоть в сердце, мое место самое удобное. Вот почему колю я, а качает Андрюша.
Я снова сбиваю носики ампул, быстро набираю шприц, понимая, что это все бесполезно, но что тут рассуждать, и я опять вкалываю адреналин, вытаскиваю шприц, а Кочетков продолжает качать.
В который раз я беру в руку ампулу, встряхиваю и отбиваю носик. И в эту секунду вспоминаю, что я сегодня бригадир и, значит, мне придется брать бланк сводки, вписывать единичку в графу «умерло», то же самое в журнал поступлений, в температурный лист, отрывать два куска рыжей клеенки, на которой я своим уродским, по мнению нашей старшей сестры Тамарки, почерком нацарапаю:
Реанимация.
Неизвестная, приблизительно 20 лет.
Диагноз: отравление барбитуратами.
Дата смерти…
Я перехватил липкий от крови шприц, а в голове вдруг пронеслось: Кочетков сказал, три раза еще внутрисердечно — и все!
Значит, вот и он. Третий, последний…
* * *Корпус был пустой, все еще торчали на ужине, когда ко мне и Бобу Маркову, веселому хулиганистому парню, подбежала эта зареванная малявка из второго отряда, всхлипывая и путаясь, рассказала, как только что Сережка Квачков несколько раз ударил ее подружку Светку кулаком в лицо.
— Как ударил? — не расслышал я. — Кулаком в лицо?
— Да! — продолжала та. — Он Светкиного мишку с тумбочки схватил, а она у него вырывать стала, так он ей несколько раз кулаком по лицу ударил, а когда Светка на кровать упала, то еще и ногой. И меня локтем в живот толкнул, когда я его оттащить хотелааааа!!!!..
Тут она уже совсем в голос заревела и ко мне прижалась. Совсем маленькая девчушка, едва по грудь, наверное, лет десять — одиннадцать всего, такие обычно от силы в четвертом отряде, а эта почему-то во втором, но в третьей смене и не такое бывает. Мишки у них, куколки, детский сад, а не второй отряд.
— Так, не реви! — покровительственно сказал я, гордый тем, что у меня просят защиты. — Не реви! — повторил я. — Лучше пойдем, покажешь Светку свою. Она где?
— В… па… палате! — прорыдала эта дюймовочка. — Она в палате лежит!
— А Квачков? — грозно спросил я ее. — Где козел-то этот?
— Он… убе… убежал!.. — продолжала плакать та, даже заикаться стала.
— Так, Боб, мухой притащи этого придурка, а мы в палату, на Светку смотреть! — велел я мужественным тоном.
Боб с радостью понесся исполнять приказание, а я присел на корточки перед девочкой, ее всю трясло.
— Так, посмотри на меня, слышишь? Не плачь, успокойся, больше никто тебя здесь не тронет, ни тебя, ни твою Светку, поняла?
Светке и правда досталось: наволочка в крови, лицо опухло, свежие синяки, к груди она прижимала плюшевого мишку, из-за которого весь сыр-бор. Ну и козел же этот Квачков!
— Ну, ты как? — спросил я. — Как себя чувствуешь? Тебе, наверное, в изолятор нужно, вон у тебя из носа как хлещет!
Тут сзади послышался шум, это Боб Марков тащил за шкирку упирающегося Квачкова. Тот был блондинистым парнем лет тринадцати, на лице вечная блатная ухмылка, я ему пару раз закурить давал.
— Отпусти его, Боб, никуда он не денется, — приказал я. — А ну подойди сюда, урод, и посмотри, что ты сделал! — Я кивнул на окровавленную подушку. Квачков затравленно посмотрел на наволочку, потом на нас и вдруг со своей похабной улыбочкой произнес:
— А чё?.. Она сама начала!
— Ах ты, падла! — заорал Боб и с наслаждением засадил кулаком ему в глаз. Тот перелетел через стоявшую за ним койку и грохнулся в проход.
— Стоять, Боб! — прикрикнул я, видя, что тот хочет броситься и продолжить. — Хватит с него!
Мне и самому очень хотелось добавить, но после Парфенкова как-то уже не было настроения.
— Хрен с ним, пусть живет!
Я подошел к Квачкову, тот сидел в проходе у тумбочки, закрывая ладонью глаз.
— Покажи! — приказал я.
Он немедленно убрал руку, понимая, что бить его больше не собираются.
— Ничего, фингал хороший будет, — определил я. — Тебе на память. Сходи в столовую, возьми ложку и приложи. А девочек больше не бей, понял? Если только узнаю, что ты опять руки распускаешь, сам с тобой разберусь.
— Тебе все-таки в изолятор нужно, Светка, — сказал я, вернувшись из туалета с мокрым полотенцем. — Возьми приложи к носу, легче будет!
— А ты, — сказал я этой малявке, которая уже давно не ревела, — сбегай за вашими вожатыми, пускай на нее посмотрят! — Это я очень кстати вспомнил, что вожатые наши все врачи, ну почти врачи.
— Спасибо тебе, Леша! — с благодарностью и, как мне показалось, даже с восхищением произнесла та. — Спасибо тебе большое!
Надо же, она меня по имени знает, а я ее нет.
Не успели мы с Бобом выйти в коридор, оставив девчонок и сидящего на полу с фингалом Квачкова, как почти сразу же столкнулись с Хуторским. Он внимательно на нас посмотрел, очень внимательно, и зашел в палату, где мы только что были. Ну и хрен бы с ним.
Давно уехала «скорая», увозя Парфенкова в больницу. Как нам объяснили — на всякий случай. Челюсть ему вправил сам Мэлс Хабибович. Парфенков, к нашему удивлению, никого не заложил. Как считал Балаган — чтобы с ним не разобрались еще и в Москве. Денисов на все вопросы говорил одно и то же. Отошел в туалет, а когда вернулся, то, застав такую жуткую картину, побежал звать на помощь. Всех, кого можно, уже допросили, в том числе и меня. А я все сидел в коридоре второго этажа на подоконнике и караулил Костю Воронина.
Он шел медленно, глядя себе под ноги, в джинсах и в футболке, невысокий, худенький. Сейчас, в сумерках, он казался мне совсем молодым, младше меня. Я спрыгнул с подоконника и подошел к нему.
— Кость, мы это… мы не хотели, чтобы все так вышло… — начал я, понимая, что теперь словами ничего не исправишь и что он облает меня трехэтажным, и будет конечно же прав.
Костик посмотрел на меня очень устало, даже не на меня, а куда-то мимо.
