Дженнифер Уорф - Вызовите акушерку
Открыв родовой набор, я постелила на кровать коричневую водонепроницаемую простыню, потом – пелёнку и послеродовые прокладки. Мы переоделись и вымыли руки, и сестра осмотрела Бетти. Воды отошли час назад. Я заметила на лице сестры напряжённую сосредоточенность, затем – тяжёлую озабоченность. Несколько минут она ничего не говорила, потом медленно сняла перчатки и осторожно проговорила:
– У вашего ребёнка, кажется, тазовое предлежание. Это значит, что ноги идут вперёд головы. Для ребёнка совершенно нормально лежать так до тридцати пяти недель, но потом он обычно переворачивается, и головка выходит первой. Ваш ребёнок не перевернулся. Хотя сейчас тысячи детей вполне благополучно рождаются в тазовом предлежании, это гораздо опаснее, чем когда голова идёт первой. Возможно, вам стоит подумать о родах в больнице.
Реакция Бетти была незамедлительной и категоричной:
– Нет. Никакой больницы. Если вы рядом, сестра, я буду в порядке. Акушерки из Ноннатуса принимали всех моих детей в этой комнате, и я не хочу ничего другого. Что скажешь, мам?
Мать согласилась и припомнила, что её девятый ребёнок тоже выходил попой, а у её соседки Глэд не меньше четверых появлялись на свет задом.
Сестра сказала:
– Что ж, значит, решено. Мы будем делать всё возможное, но я хочу попросить прийти доктора Тёрнера. – Она обернулась ко мне: – Схо́дите позвонить ему, сестра?
Несмотря на сравнительный достаток, телефона у Дэйва не было. В этом не было смысла, потому что ни у кого из его друзей и родственников не было телефонов и никто бы никогда им не позвонил. Телефона-автомата на улице им вполне хватало.
Когда я спускалась по лестнице, лавина кричащих детей в бумажных шляпах, со светящимися волнением лицами пронеслась мимо меня. Голос снизу крикнул:
– Прячьтесь. Я досчитаю до двадцати и пойду вас искать. Раз, два, три, четыре…
Дети хлынули выше, вопя и толкаясь, прячась в шкафах, за шторами – где угодно. К тому времени, как я добралась до двери, всё стихло, кроме:
– Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… я иду искать.
Я вышла на мороз безлюдной улицы, чтобы найти телефонную будку.
Доктор Тёрнер был врачом общей практики, не только оперирующим в Ист-Энде, но живущим тут с женой и детьми. Беззаветно преданный своему делу и пациентам, он, мне казалось, всегда сидел на телефоне. Как большинство врачей своего поколения, он был первоклассным акушером, со знаниями и мастерством, полученными из опыта его необъятной практики.
Доктор ждал моего звонка. Я изложила ему факты. Он сказал:
– Спасибо, сестра. Сейчас буду.
Я представила, как вздыхает его жена: «Тебе даже в Рождество дома не сидится…»
А в доме всё ещё продолжались прятки. Когда все дети были найдены, поднялся невероятный шум. Входя в дверь, я столкнулась с краснолицым мужчиной, нёсшим ящик пустых пивных бутылок.
– Как насчёт опрокинуть со мной по одной, а, медсестра? – спросил он. – Ты, сестра, и всё такое. Ой, а она пьёт, как думаешь?
Я заверила его, что сёстры пьют, но не на дежурстве, и по той же самой причине я бы тоже не стала этого делать.
Мимо моего уха просвистел серпантин, пущенный невидимой фигурой из-за двери.
– Ой, извините, сестра. Это, должно быть, наш Пол.
Я стряхнула розово-оранжевую полоску со своей формы и пошла наверх.
В комнате Бетти стояли удивительные тишина и спокойствие. Толстые старые стены и тяжёлая деревянная дверь изолировали звук, да и сама Бетти выглядела спокойной и умиротворённой. Сестра Бернадетт делала записи, мать Бетти, Айви, вязала в углу. Клацанье спиц и треск огня – вот и всё, что было слышно.
Сестра объяснила мне, что не даёт Бетти успокоительных, потому что это может повлиять на ребёнка. Она сказала, что определить, сколько продлится первый период родов, трудно, и что в настоящее время у плода вполне нормальное сердцебиение.
Прибыл доктор Тёрнер, выглядевший так, словно в мире не было ничего, чем бы он хотел заняться в Рождество с бо́льшим удовольствием, чем родами при тазовом предлежании. Посовещавшись с сестрой, он тщательно осмотрел Бетти. Я ожидала, что он проведёт ещё одно влагалищное исследование, но он принял диагноз сестры без вопросов. Доктор Тёрнер сказал Бетти, что, судя по всему, с ней и ребёнком всё хорошо и он вернётся к пяти вечера, если мы не позовём его раньше.
И мы стали ждать. Самая главная часть работы акушерки предполагает напряжённую, часто драматическую активную деятельность, но она компенсируется длительным спокойным ожиданием.
Сестра Бернадетт села и достала свой молитвенник – прочесть дневные молитвы. Монахини жили по монашеским правилам шести служб в день: утреня, час третий, час шестой, час девятый, вечерня, повечерие и святое причастие каждое утро. В созерцательном сообществе все службы составляют в целом около шести часов молитв. В работающем сообществе это практически невозможно, поэтому с первых дней освоения профессии акушерки Святого Раймонда Нонната совершали богослужения по разработанной специально для них укороченной версии. Таким образом они могли вести религиозную жизнь и работать полный день медсёстрами и акушерками.
Вид этого прекрасного молодого лица в свете огня, беззвучно движущихся губ, читающих древние молитвы под тихий шорох благоговейно перелистываемых страниц, был глубоко волнующим. Я смотрела на неё и дивилась глубине чувства призвания, способного заставить молодую женщину отречься от мирской жизни с её радостями и возможностями в пользу жизни религиозной, связанной обетами бедности, целомудрия и послушания. Я могла понять призвание к медсестринскому делу и акушерству, которое восхищало меня и во время учёбы, и во время практики, но призвание к религиозной жизни находилось за гранью моего понимания.
Бетти застонала, когда пришла схватка. Сестра улыбнулась, встала и подошла к ней. Затем вернулась к молитвеннику, и в комнате снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем больших часов и клацаньем вязальных спиц Айви. Из-за двери доносились звуки веселья, но здесь стояло молитвенное спокойствие.
Я сидела в свете огня, позволив мыслям вернуться в прошлое. Сколько раз я встречала Рождество в больницах! Вопреки тому, что можно было бы подумать, это были счастливые часы. Пятьдесят лет тому назад отношение в больницах было гораздо более личным, чем сегодня. Сестринская иерархия была чудовищна, но, по крайней мере, каждый был знаком со всеми остальными. Пациенты лежали в больнице гораздо дольше, и, так как медсёстры работали по шестьдесят часов в неделю, мы успевали по-настоящему узнать их как людей. На Рождество все немного расслаблялись, и даже самая свирепая старшая по палате медсестра после нескольких рюмочек шерри хихикала с практикантками. Происходящее больше напоминало забавы школьниц, но всё было по-доброму, и главная цель заключалась в том, чтобы доставить радость пациентам, особенно тяжелобольным.
