Роман Солнцев - Поперека
Возбужденно хохоча, Петр Платонович продолжал выкрикивать свои слова.
Подъехали с синими мигалками две милицейские машины, появились бравые молодцы с резиновыми дубинками, но пара хмурых парней в черной коже раскинула руки и защитила Попереку. А третий снимает происходящее на видеокамеру “Soni”.
– Он что, на проезжей части стоит? Мешает?
– Здесь нельзя митинговать.
– Митинг – это когда толпа, микрофон. А здесь один мужичок стоит. А мы мимо ходим. Говори, мужик!
Петр Платонович стоял, скалясь, ему лицо секло снежком. Он понимал, что для кого-то смешон сейчас в своей огромной волчьей шапке на худенькой шее. Он ее сорвал с головы. Без нее он совсем как мальчишка, только вихор седой. “Ничего, не простужусь. А людям мои слова нравятся”.
Рабин утром предупредил, что зря Поперека вчера в своем обращении по телевидению не слукавил насчет преимуществ дорогой энергии, – это может отпугнуть народ. Не в нашей, мол, стране вводить дорогую энергию, так как большой зарплаты мы от нынешних правителей не дождемся. Все деньги за газ, нефть, алюминий утекают из страны. А производство на нуле.
Так да не так. Если говорить, то надо честно говорить.
– Правительство проворовалось, конечно. Олигархи гонят монету на запад. Милиция сладко спит. Но мы и сами приворовываем, конечно, я про средний слой. На базарах и в магазинах толпы – не все же там продавцы. На улицах машины – не проехать, не пройти. А вот те тридцать процентов, кто обиделся на судьбу и голосует против всех, – это родные мне люди. Мы опрокинем все партии!
– Тебя посадят, – буркнул кто-то, проходя мимо. – Смени хотя бы фамилию.
– Может, и посадят! – охотно скалил зубы Петр Платонович, глядя вослед доброжелателю. – Но ведь истинный ученый в России, наверно, должен посидеть в тюрьме? Королев сидел, Туполев сидел, Вавилов, Термен... Ландау – мало, но сидел... назовите не сидевшего, и я откажусь от своих слов. Очень много гениальных идей осталось невостребованными только потому, что человек не принадлежал группе людей, которая у власти. Но, может быть, хватит? Есть куда большая группа людей! Эй, ты! Ты же не хочешь светиться, как светлячок в ночи? А ты, красавица, не хочешь рожать марсиан? Иди к нам!
К вечеру толпа выросла до трехсот человек, кто-то притащил рупор с микрофоном. Подъехали с видеокамерами представители центральных каналов – НТВ, РТР... К Попереке протолкнулась Люся, сунула ему листочек, на котором что-то накарябано. Глаза ее сияли.
– Там стишки... прочти...
– Почему вы так высокомерно о КПРФ? – задал вопрос барственного вида господин в яркой вишневой дубленке. – За них ведь тоже процентов двадцать голосует.
Вместо ответа, давясь от смеха, Петр Платонович прочел соответствующие строчки люсиного творчества:
– Нам, как бумажник, открывают заново
Багряного скрипучего Зюйганова.
Добавлю своими словами. Хорошо, что у коммунистов нет умного лидера. Не то бы стране хана. С такой поддержкой пока что несчастной страны, мама моя дорогая... Поэтому хвалите, хвалите вашего генерального секретаря.
– А “Яблоко”?! Чем вам не нравится партия “Яблоко”?
– Мне бы в ямочку
Счастья личного.
Эх, яблочко
от Яулинского!
Если говорить доказательно... скажите, почему они не хотят войти в коалицию таких же интеллигентных партий? А потому, что не хотят делиться деньгами. Им так и так дадут к выборам деньги. И тем дадут. А если объединятся, то им дадут вместе. И на каждого тогда получится меньше, нежели порознь.
– Вы рассуждаете цинично. А еще профессор!
– Конечно. Я математику хорошо изучил, еще в школе.
– А как “единороссы”?
Люся оказалась совсем близко, она подпрыгивала, явно замерзла, маленькая, накрашенная, жалкая. В идиотском зеленом беретике набекрень, в сером плащике до колен.
– Их не ругай... – зашептала Люся, старательно – для людей – улыбаясь. – Это опасно. Это элита всей страны. Там много здравомыслящих людей...
– Я никогда не отличался здравомыслием, – буркнул Поперека. И уже громко. – Когда думаю о так называемых центристах, вспоминаю хорошие стихи Лермонтова: “Вы, жадною толпой стоящие у трона...” Это вчерашний комсомол, вчерашняя КПСС. Мы топчемся на месте.
Наталья помахала издали рукой и показала себе на голову – мол, надень, ведь заболеешь.
– Так что же, Петр Платонович, все – плохие? А вы один хороший? – воскликнула тоненькая, в очках, очень серьезная на вид молодая женщина в длинном пальто. Наверное, учительница в школе.
– Народ у нас всякий, – ласково ответил ей Поперека, напяливая мохнатую шапку на закоченевшую голову. – Если я ругаю сегодняшнюю власть и поощряемые ею партии, то не потому, что раньше, в советские времена, кивал ей, а теперь изживаю стыд за свое соглашательство. Я тогда просто не обращал внимание на нее. Но уж если пообещали демократию и вдруг ее куда-то дели... Я хочу поднять изверившихся. Молчаливых, себе на уме... поверьте мне, они и спасут Россию. Среди них много молодежи. Они не читают современных книг и не смотрят телевидение – и правильно, сберегают психику. Да и стариков жалко! Понимают, что прежде всё было на лжи и на подачках, а признаться нету сил, юности своей жалко. Так я от имени Ленина-Сталина и всей этой камарильи могу попросить прощения у народа! И позвать людей на сто лет назад, в Россию, когда человек уважал человека, уважал его частную собственность, его талант, когда только по суду могли обидеть кого-нибудь, когда все любили свою огромную страну! – Он замолчал. – Минуту! Вот как можно сформулировать. Если я талант, мне многое дано, но и многое спросится. В сущности, я только сейчас понял: я создаю партию талантливых людей – поэтов, ученых, геологов, учителей, стариков и старушек... они и есть те молчаливые, брошенные государством, нищие тридцать процентов!
– Да он сумасшедший, – кто-то выкрикнул из толпы.
– Это несанкционированный митинг, его нужно арестовать... – отозвался другой.
Но толпа в тысячу человек сомкнулась вокруг худенького человека в волчьей шапке, и милиция стояла молча, не предпринимая ничего.
25.
Поперека через два дня официально выписался из больницы – смешно уверять всех, что болен, если телевидение показало его красноречиво бунтующим два часа подряд перед зданием местного правительства.
Он оставил Михаилу Михайловичу Матросову специально подготовленную расписку на русском и французском языках, с печатью НИИ Физики, – она позволит Михайлову получить в Женеве премию от лица Попереки.
Убедившись, что в городе тихо, бизнесмен Матросов через день-два летит за женой в Париж. Ну и по пути заберет для Петра Платоновича его деньги. А самому Попереке сейчас некогда.
– Дай обниму! – сказал ему со слезой в голосе вальяжный огромный Матросов. – Я вернусь через недели две...
Таким он и запомнился Попереке – в синем финском спортивном костюме, в кроссовках, остался за порогом палаты, в минуту раздумья оттопыривая нижнюю губу и делая из нее что-то вроде зубастого уха...
Петр Платонович весь день просидел в лаборатории, сочиняя статью для “Экологического вестника Европы” (отошлет по электронной почте) и перед самым уходом получил, наконец, от Гурьянова из Нью-Йорка короткое письмо, в котором Жора извещал, что три месяца читал лекции в Англии, в Глазго. И что он только сейчас обнаружил несколько странных посланий от Попереки.
– Произошло недоразумение? Или это сбой почты? И писал не ты?
Ответив Жоре, что тоже три месяца был в командировке, и поздравив с наступающим Новым годом, Поперека поехал в центр, в Дом прессы, где собрались журналисты на встречу с ним.
Он редко ездит на лифте, любит бегом, пешком. Но лифт стоял открытый, в нем, в полусумраке, улыбаясь, дожидался попутчика молодой мужчина в длинном черном пальто и черной ворсистой кепке, как показалось Попереке, знакомый по Академгородку.
– Едем?
– Конечно, – ответил Петр Платонович и зашел в лифт. Двери сомкнулись и человек в черном пальто шевельнулся и быстро, снизу ударил Попреку в живот чем-то острым... Это шило? Нож?
– Вы... вы что?! – пробормотал Петр Платонович, пятками обеих ладоней отталкивая от себя незнакомца. Тот нажал на кнопку лифта и ударил еще раз – и мигом исчез из лифта. Лифт закрылся, в подъезде было тихо, и только слышно, как бежит вниз, топая, этот человек.
Прижав руку к животу, и чувствуя, как тело под одеждой обливается горячей жидкостью, Петр Платонович начал тыкать в кнопки, и лифт почему-то ухнул вниз.
– Нет, нет... надо вверх!..
Дверцы снова разошлись, Поперека вывалился из лифта и потерял сознание.
Его через минут двадцать подобрали опоздавшие на брифинг тележурналисты с камерами и треногами (Попереку узнали, хотя лицо у него стало белее бумаги), на руках занесли в лифт. Он от боли очнулся и промычал:
