Николас Блинкоу - Манчестерская тусовка
Джейк, виляя бедрами, двинулся в туалет. У писсуаров стоял только один парень, он приветственно кивнул Джейку. Джейк подошел и, выдержав паузу, сказал:
— Тут почти ничего не изменилось.
— С каких пор, дорогуша?
— С восемьдесят первого.
— Да, как тогда было, так все и осталось.
Джейк еще раз взглянул на парня. В потемках он сразу и не разглядел, что тот не так уж и молод. Стоит порасспросить его о Леди-Добрый-День.
А парень тем временем разговорился:
— …В семьдесят восьмом, когда все вдруг разом подсели на дискотеки, у нас тут провели грандиозный ремонт, все переделали… кажется, в восемьдесят пятом постелили новый ковер, большое было событие. Потом, году, наверное, в девяносто третьем, с окон поснимали ставни — распоряжение нового руководства. Видно, хотели пролить немного света на то, что тут происходит, но были офигительно не правы. Большинству из нас, чтобы подчеркнуть свою красоту, необходимо освещение в тридцать ватт и ниже. Конечно, к тебе это не относится, солнышко.
Последние слова парень произнес с улыбкой. Джейк нашел в себе силы улыбнуться в ответ. Он еще не дошел до той степени опьянения, когда уже не получается одновременно улыбаться и застегивать ширинку. Прежде чем отойти к умывальнику, он спросил, как можно более небрежно:
— Добрый-День, значит, паб кому-то продал?
— Ага, продал за миллион. Везунчик хренов.
В туалет вошел еще один человек, такой круглый, что ему пришлось слегка потолкаться локтями, чтобы уместиться перед писсуаром. Он говорил в нос, извиняясь за свою толкотню.
— Извини, дорогуша, — и, устроившись, добавил: — Добрый-День? Кто тут спрашивал про этого засранца?
— Он правда срубил миллион? — спросил Джейк.
— О, как ми-ни-мум, — ответил вновь пришедший. — Уж можешь мне поверить.
— И что с ним потом стало? Переехал на Багамы или вроде того?
— Добрый-День переехал? Не смеши меня. Кому он там нужен?
— Кто его полюбит так, как любим мы? — подхватил первый парень.
— Старая задница.
— Ха-ха.
— Он что же, здесь бывает? — спросил Джейк.
— Он тут напивается, дорогуша. Исключительно шампанским.
Джейк вышел из туалета и направился в сторону тех немолодых геев, что облюбовали себе дальний угол. Вдруг прямо перед ним поднялся со стула щеголевато одетый лысый мужчина, который не очень уверенно держался на своих старых кривых ногах. Он пошел, шатаясь, к задней двери, и на черепе у него обнаружилась тоненькая полоска аккуратно подстриженных седых волос — над шеей и над ушами. Вот почему Джейк не сразу его узнал. Если Добрый-День когда и показывался на людях без парика, то волосы его были причесаны под Бобби Чарльтона. К тому же парень сильно постарел. За пятнадцать — шестнадцать лет мужчина в полном расцвете может превратиться в настоящего старика. Именно это и произошло с Леди-Добрый-День.
Догнать его ничего не стоило. Они вышли в задний коридор, Добрый-День поднялся было до середины лестницы, но Джейк схватил его за руку.
Добрый-День сидел в своем кресле, повернув голову к окну с тюлевой занавеской, и смотрел на улицу. От Джейка его отделял дорогой стол орехового дерева, в центре которого была расстелена кружевная салфеточка. Джейк вертел в руках стакан виски, разглядывая его отчетливое отражение в глубокой полировке древесины.
— Ты тут живешь? — спросил он.
— В этой одной комнате. Я ее снимаю, но мебель принадлежит мне.
— Если тебе интересно услышать мое мнение, то как раз с мебелью тут что-то не так.
Ее было слишком много, вот что было не так. Кроме кровати и стола с четырьмя обеденными стульями Добрый-День разжился буфетом, диванчиком и здоровенной старинной радиолой.
Добрый-День пожал плечами.
— Да я знаю. Но когда у меня умерла мать, захотелось сохранить несколько ее вещей. Наверное, я слишком обезумел от горя, чтобы проявлять здравомыслие…
— Мог бы снять себе что-нибудь побольше. Говорят, ты выручил за паб миллион.
— Ага, десять! Нет, ну не задаром отдал, конечно.
— Нельзя сказать, чтобы в пабе навели порядок.
— Да кому это теперь надо! Вокруг пооткрывалось столько новых мест, все молодые мальчики бегут туда, а к нам стекаются одни только грустные старики — потосковать.
— А ты чего отсюда не свалишь?
— Это мой дом. Даже лучше, чем дом: гостиница. Мне застилают постель, готовят завтрак. Ем я в одном из этих новых ресторанов или хожу в Чайнатаун. А бар доверяю новому менеджеру. Может, он проявит хоть немного воображения, если позволить ему всем тут управлять.
Старик (Джейку проще было называть его про себя Бенни Сильвером, до того незнакомым казался ему этот человек) грустно пожал плечами.
— Я теперь на пенсии. Пускай Деревней управляют международные гомосексуальные корпорации. Для разнообразия, а? Как ты думаешь?
Джейк по-прежнему не был уверен, что старик его узнает. Он назвал свое имя раньше — когда схватил его за руку. Бенни Сильвер тогда только кивнул и пригласил Джейка пройти к нему в комнату. Комната сильно удивила Джейка: вся эта громоздкая мебель в стиле ар деко, будто бы специально созданная для темных пригородов Манчестера — более мрачные и неуклюжие предметы смастерить было просто невозможно.
— Когда умерла твоя мать? — спросил Джейк.
— Месяца четыре назад или пять.
— Ее дом выглядел вот так?
Бенни Сильвер огляделся по сторонам.
— Очень похоже — по крайней мере, гостиная. Мрачнуха, да?
Джейк кивнул. Настоящее старушечье жилище — во всем, начиная от мебели и заканчивая запахом отсыревшей пудры для лица. Просто невозможно пить виски в комнате с таким запахом.
— Ей было девяносто два, — сказал Бенни. — На прошлой неделе должно было исполниться девяносто три.
— Много.
— Да уж… Так что мне, может, тоже тут еще лет тридцать околачиваться. Надо бы найти энергию для чего-нибудь. Начать сначала.
На салфеточке расположился еврейский канделябр, тоже в стиле ар деко — массивный, угловатый и сделанный из серебра. Бенни предоставил Джейку созерцать канделябр в одиночестве, а сам возился с древней автоматической чаеваркой. Он совсем запыхался, пока вернулся к столу, но не из-за какой-нибудь болезни, а просто потому, что был таким толстым.
— Ты ведь меня помнишь? — решил развеять сомнения Джейк.
— Конечно. Ты Джейк — друг Джонни.
— Джонни убили пятнадцать лет назад.
Говорить это не было нужды. По тому, как задрожал в руках Бенни заварочный чайник, было ясно, что он знал и так.
— А что с Кевином Доннелли?
— Он тоже умер, — ответил Бенни, не поднимая глаз.
— Нет, я хотел спросить: ты его знал?
— Да, знал.
В таком случае оставался всего один вопрос.
— Кто его убил?
— Гэри Холлидей.
И как раз его-то полиция держит под присмотром в безопасной тюремной камере. Джейк вылил виски из бокала себе в чай и отхлебнул.
— Ты ведь всегда знал про Гэри Холлидея?
Старик кивнул. Джейк отхлебнул еще раз. Даже виски не помогало: все равно вкус у чая был такой, как будто его дня два заваривала в молоке с пенкой какая-нибудь старушка. Он швырнул чашку в безжизненное пространство комнаты. Казалось, долетев до верхней точки описанной ею дуги, чашка на мгновенье зависла в воздухе — прямо под абажуром — и только потом с разгону влетела в радиолу. Чашка разбилась вдребезги, чай мигом испарился на бакелитовой панели.
— Если захочешь что-нибудь в этой комнате переделать, — сказал Джейк, — обращайся за идеями.
В глазах Бенни читалось: «О, нет, нет, нет», а вслух он сказал:
— Вряд ли я на это решусь.
— Тебе ведь сейчас сколько — шестьдесят с чем-то? Да я уверен, что ты еще на многое решишься, ты даже сам не представляешь, сколько всего тебе по плечу. Ты знал о Гэри Холлидее и ничего не сделал.
Бенни довольно долго жевал внутреннюю сторону губы.
— Я ничего не сделал, — наконец сказал он. — Сколько раз я слышал, как люди говорят друг другу: они ничего не сделали — знали, но все равно ничего не делали. Я слышу это всю свою жизнь! Я — еврей, представляешь себе, сколько я всего понаслушался? И каково мне, как ты думаешь? Я знал о существовании монстра, но никому ничего не сказал. Хочешь знать, почему?
Джейк кивнул.
— Это длинная история, так что, пожалуйста, не торопи меня. Мне бы не хотелось, чтобы ты начал тут все крушить из-за того, что я рассказываю слишком медленно.
— Я подожду, пока ты не закончишь.
Бенни начал.
— Ну так вот. Когда я был маленьким… я не слишком издалека начал? В общем, все это началось, когда я был совсем еще маленьким мальчиком. Люди все время говорили: «Они думают, что мы едим младенцев». Помню, у меня была тетушка, она часто сажала меня к себе на колени, качала, подбрасывала, обнимала и говорила: «Они думают, мы едим маленьких детишек». А потом целовала или же отправляла на кухню, где мне давали печенье, и моя мать или какая-нибудь другая из тетушек тоже меня целовали. «Они думают, что мы едим детишек» — представляешь? Так что я с самого начала знал, что Они — где-то там, Они рассказывают про нас ужасные враки и, возможно, Они даже верят во все это! Когда я стал постарше, мне было, наверное, лет девятнадцать, я прочел одну историческую книгу о старых временах. И тогда я узнал про традиционный обряд обрезания: сделав надрез, раввин набирал в рот красного вина, поднимал младенца и, взяв его членик губами, полоскал в вине у себя во рту. Это был лучший способ простерилизовать надрез, а может, еще и анестезирующее средство. И вот теперь представь себе, как к еврейской хижине подкрадывается тупой славянский крестьянин и тайком заглядывает в окно. Он видит, что все стоят вокруг алтаря, горят свечи, а посередине какой-то странный священник, одетый наполовину в женское платье и наполовину — в наряд владельца похоронного бюро, с безумно торчащими из-под огромной шляпы волосами, вгрызается в пах младенца, и кровь вперемешку с вином стекает по его огромной седой бороде. Что еще, по-твоему, могли подумать эти хреновы недоумки? Понятное дело, они бежали по деревне и орали: «Эти евреи едят младенцев!» Я читал и не мог поверить, насколько все просто. Все объясняется…
