Всеволод Фабричный - Самоед
Смешно давать пафосные клятвы в темном бункере, а потом ехать покупать второй Mein Kampf (этот уже не немецком, но немецкий ты не знаешь и поэтому книга будет так…для коллекции) Смешно, что очень многие русские толстолобики (так я называю скинхедов) совершенно серьезны в своих принципах и идеях… Да и канадские тоже. Разрешите немножечко маскарада! Кто запрещает мне быть фашиствующим педерастом? Кто запретит проделать в портрете Рудольфа Хесса (Сталина, Христа, Циолковского) круглую дырочку и с олигофреническими воплями сладострастия обесчестить мужественное лицо навсегда? Естественно можно и без уретры. Можно придумать более оригинальные богохульства и непочтения. У меня всегда одно на уме так что не обращайте внимания.
Почему мне надо чтить и преклоняться? Зачем? Перед кем? Что такое «святыня»?
Что это за жертвы Холокоста? Какого Холокоста? А! Вспомнил. На интернете много интереснейших черно–белых фотографий истощенных людей с волчьими глазами. Люблю рассматривать. Если бы Холокоста не случилось — мой досуг был бы чуточку скучнее. Приятно почитать сколько (и какими способами) заморил людей таинственный, страшный Пол Пот. Самые интересные страницы Архипелага Гулага — это те, на которых описываются пытки. В шкаф с клопами? Скажите пожалуйста! Кому нужен Харбин, если бы не отряд 731 и разведение чумных вшей?
Негодяй? Нет. Да. Я не знаю… Знаете вы.
У меня было много случаев познакомиться поближе с канадскими наци–толстолобиками (я имею ввиду настоящих наци, а не тех, кто просто любит Skrewdriver) — даже немножко внедриться, но я каждый раз отказывался. Их лучше держать на расстоянии. Иногда я встречаю знакомого толстолобика: мы минут десять говорим о белой музыке (я достаточно хорошо осведомлен), расскажем друг другу несколько занимательных историй и разойдемся. И очень хорошо. Он доволен, и я немножко. Он говорил правду, а мне приходилось кое о чем умалчивать, чтобы не обидеть его односторонних чувств. Я не желаю быть частью того, что имеет хоть какие–то принципы и убеждения. Почему? Потому что я точно знаю, что стань я неонацистом мне сразу же захотелось бы делать им назло. Меня бы моментально стало подмывать пустить под нож все их правила и засесть за Маркса. То же самое с анархистами — в каком–нибудь сквоте мне хочется вскидывать руку, салютуя великому Фюреру. Авторитет (или коммуна) угнетает кору головного мозга и вызывает желание первобытных проказ.
Конечно я не проказничаю попусту. Я не хочу быть больно битым, и, главное, не хочу никого волновать… Если уже так вышло, что вы кукукнулись со своими левыми или правыми идеями и хотите сделать этот мир лучше — валяйте. Я даю свое благословение и даже обещаю, что не буду сильно мешать. Но дайте мне спокойно носить значок какой–нибудь ультра–левой группы рядом со значком ультра–правой. Хворь еще держится во мне и, как видите, мне пока что еще надо носить значки… Я не имею принципов. Пускай я гипокрит. Как вам будет угодно. Политическая музыка интересна мне своей негативной энергией. В white power музыке — ее много. В анархо–панке и хардкоре тоже немало. Мне плевать — кто из них выиграет. Мне нравится негатив и ощущение безысходной агрессии. Я поддерживаю любое психическое отклонение.
Панк — главное хобби всей моей жизни. Однако в силу своего характера мне приходится держаться в стороне от панков, толстолобиков и прочих маргиналов. Я желаю быть гостем на ваших праздниках. Мне интересно с вами и, если я не болтаю чего не следует — а больше слушаю — можно даже сказать что мне с вами легче и лучше, чем с кем–либо другим.
Я уважаю некоторые ваши принципы. Но жить с вами невозможно. Невозможно быть вашей частью. Если я стану ею — мне либо придется постоянно врать, либо моментально хлопнуть дверью.
Я люблю на вас смотреть. Люблю пить с вами на задворках панк–клуба в центре своего города. Почти все можно в вашем пестром упадке. И если бы не «почти» — я бы возможно не уезжал домой последним автобусом. У себя в постели я включаю свой фен и снова обретаю свободу речи и убеждений, которые я так тщательно спрятал поглубже когда, два часа назад сидел под мостом и угощал одинокую, миниатюрную девушку крепким, дешевым пивом. Она была еще очень, очень молода и вежливо обижалась на мой ни к чему не приводящий нигилизм. Мне пришлось избегать разговоров о музыке. Не дай бог — слушаю не ту группу… О политике не слова. Она много рассуждает, а я лишь поддакиваю. Если что не так — она обидится и мне уже нельзя будет обнять ее крошечное тело, а это лучше, чем разойтись во мнениях о конфликте ебанного Израеля с ебаной Палестиной и отойти друг от друга в этот жаркий, пивной вечер. Лучше мы выпьем с этой маленькой канарейкой и просто молча посидим вдвоем. Ее не пустят на концерт — она еще не имеет право вкушать спиртной радости. Ей всего шестнадцать. Ничего. Раз так — я тоже не пойду. Сидим, разговариваем, потом идем в бар через дорогу. Из бара нас тоже гонят из–за ее возраста Я быстро допиваю свой Jack Daniels и спешу к ней на улицу — уже успел пристать какой–то сухопарый мужик. Она с гордостью сообщает мне, что перед тем, как вышибала вывел ее из бара — она все таки успела выпить пол кружки заказанного мной пива. Идем назад к нашему зачумленному клубу, который по–совместительству является также и отелем для всякого отребья. Разговариваем о литературе. Она любит Буковски. Я уже висну на ней от усталости духа. Ее девичье опьянение тормозит те части мозга, которые отвечают за политические идеи. Уже почти можно быть с ней откровенным. Она уже частично приняла мой осторожный nihil и сейчас он постепенно впитывается в поры ее душистой кожи. Ей надо справить малую нужду и я отвожу ее в безопасное место около груды мусора, который не вывозять уже год. Вокруг нас царит пир во время чумы. Оглушительно кричит геттобластер. На задворках клуба даже больше панков, чем внутри. Какая–то девица стоит, спрятавшись в темноте измалеванной граффити арки, ведущей на главную улицу. Мое любимое графитти — простая надпись. Выдержка из словаря. Определение слова «грех». Джинсы девахи спущены до колен. Ее друг — толстый парубок в косухе взмахами мощных рук отвлекает наше бесстыдное внимание. Все пьют. Все пьют и курят траву. Вдруг моя полутораметровая знакомая говорит, что за ней приехал отец. Я впиваюсь в ее сухие губы, как бы невзначай трогаю мягкую сдобу под светлой футболкой и все: ее нет.
Она живет в Штатах. Приехала с родителями на неделю. Отпуск у них. На концерт мне уже не хочется. Я оглядываюсь кругом и понимаю, что каждая живая душа в радиусе двадцати метров веселится вовсю. Кроме меня. Значит даже здесь я чувствую себя жителем Плутона. В который раз… Я врал, когда говорил, что с панками легче жить. Все то же самое… Страшная грусть накладывает гипс за гипсом на мое разгоряченное солнечное сплетение. Я снова плетусь в бар через дорогу. Заказываю еще виски. Еду домой. Это был мой последний концерт. Летом две тысячи четвертого года.
Теперь фен дует мне в голову безлимитной струей. Он слушает мои мысли и не возражает. Теперь полная свобода речи и убеждений. Одиночество. Можно чувствовать себя естественно. А внутри себя я никак не могу перестать тошнотворно, по–человечески плакать.
Определение панка (если вам не комфортно — измените слово «панк» на «жизнь») для меня очень просто: панк — это когда можно все. Поймите меня: можно все. И это самое «все» распространяется на любые поступки и действия. Вроде бы так и задумывалось… Нет? Это веселый плевок в физиономию всему человечеству. Хорошим и плохим. Богатым и бедным. Обе партии живут немножечко зря, но забывают и им кажется, что жизнь их имеет смысл и святость. Напомним им об этом «зря». И напомним едко. Соберем весь злой сарказм и заставим их затопать ногами. Все заслужили хотя бы одного плевка. Все добро на этом свете — относительно и чаще всего неискренне. Ценности теряют свою цену. Панк — это когда нет ничего святого включая собственный любимый живот. Самоуважения мало, самосохранения и того меньше. Громогласный смех сквозь слезы не минует никого. Да, ничего нет! Ничего не важно!
Друг мой! Приподними одеяло и впусти в постель безграничный nihil. Обними его и никогда ни о чем не терзайся. Я терзаюсь из–за своей совершенно больной психики, но у тебя, кроме обязательной вегето–сосудистой дистонии, по–моему ничего серьезного.
Я зря развил эту тему. Натыкаюсь на увесистый камень собственной ограниченности. Не в состоянии объяснить свою точку зрения до конца. Лишь врагов наживу я себе… Лишь врагов. Вот так: просунул голову в комнату, рыгнул борщом и спрятался.
Какой смысл всего этого, когда внутри панковской (и любой другой) субкультуры нагромождено столько мочеизнурительных законов и правил, что, извините, не кашлянуть не пернуть? Из такого мини–общества хочется сразу сбежать, сделав напоследок какую–нибудь обидную пакость. Практически ничего нельзя сказать чтобы не навлечь на себя поток брани и обвинений в том, что ты фашист, нацист и вообще — негодяй кушающий мясо. Святость, которой достиг андерграундный панк просто необычайна. Что это? Что это? Крошечный, трогательный нимб пробивается над свеженамыленным ирокезом! Мама, мама, скорее! У Ночки теленок родился!
