Руслан Белов - Кот в сапогах, модифицированный
Шкуров от этой абракадабры замер с открытым ртом, этим воспользовался К. из Гидрометслужбы. Отведя меня в сторону, он сказал, что памятный вечер с переодеваниями у Адели также принес ему счастье, даже двойное. Во-первых, его уволили, он пошел в брокерскую контору зятя, и там выяснилось, что предсказания колебаний курса валют, цены барреля нефти на нью-йоркской и токийской биржах, а также неожиданных вольтов высокопоставленных лиц, удаются ему много лучше, чем предсказания колебаний атмосферного давления, паводков и пиков сосулькообразования. Во-вторых, его жена, наконец, забеременела черт знает от кого, и сидит теперь дома, не таская его по вернисажам ненавидимых им модернистов, презентациям веников из красного дерева и принтеров со встроенными кофеварками, и потому он может спокойно посидеть при желании в казино или сходить посмотреть на новых девочек «Сумасшедшей Пантеры». Тут подошел Б, штатный экстрасенс Министерства чрезвычайных ситуаций с юной своей супругой Прасковьей, жившей под девизом, «Я этого достойна». Влажно пожав мне руку, он сказал обиженно и с упреком, что у них в области счастья нет никаких подвижек.
— Это понятно, — тепло улыбнулся я, дружески положив руку ему на плечо. — Ведь тогда вы сменили свой костюм на купальный халат Адели. Именно сменили, никто вас насильно не раздевал. Однако, несмотря на это, вас все же оставили на службе, да и Прасковья, на мой взгляд, изрядно похорошела, несмотря на то, что была красавицей.
Когда я целовал достойную руку Прасковьи, подошли госпожа N с молодым любовником, уже утвердившимся в уголовных кругах. Тот приблизил свою бандитскую рожу к моей, маркизской, и прорычал:
— За мной должок, приятель!
Я перепугался не на шутку — бандит и на кошачьем вечере — есть бандит, что с него возьмешь? А он расхохотался и сунул мне в карман (из него еще торчала сотня змеи-Теодоры) рулончик евро, схваченный резинкой.
— Это за твою одежонку, ботаник! Купи себе другую, и носи, вспоминай нашу стрелку.
Смеясь в ответ, я остро чувствовал, что не вполне еще стал маркизом. Чувствовал, потому мне остро хотелось уйти в укромный уголок, вынуть там из кармана этот рулон, развернуть и тщательно пересчитать деньги.
37. Феликс Хосе Мария Сидороу и другие.
Оказавшись среди людей, которым когда-то легко и просто вралось, и которые через мое вранье, вероятно, услышанное Богом по небесному телевидению (или что там у него по коммуникационной части?) получили то, что хотели или заказывали, я эмоционально разошелся и сказал речь. Она, конечно, была о бедствующих кошках. Вот что я выдал единым духом, освежившись пятым по счету фужером шампанского:
— Миллион лет до нашей эры кошка пришла в наш дом, чтобы очистить его от серости, очистить от тех, кто нещадно грабил нас днем и ночью, вечером и утром, нагло грабил при каждом удобном случае.
Эти серые по форме и содержанию существа отнимали у нас хлеб насущный, выращенный тяжким трудом, или заражали его тяжелой формой геморрагической лихорадки.
Они крали у нас сыр и мясо, они крали у нас веру в справедливость, веру в Бога или, что тождественно, в загробное существование.
Они крали у нас все, а что не могли украсть, разрушали зубами.
Они разрушали зубами каленую глину и крепкое дерево, они грызли бетон, они делали все, что хотели. Но пришла кошка, и хлеб наш сохранился, и сыр наш сохранился, и сохранилось наше мясо и вера наша в загробное существование.
Но не только хлебом насущным обеспечила нас кошка, так лирично названная римлянами Фелис. Фелис, Фелиция, красиво звучит, не правда ли? Так вот, господа, Фелис-Фелиция, в течение миллиона лет воспитывала у нас самоуважение, гордость, храбрость, презрение к низости. Если бы не ее пример, мы не жили бы своим умом, не ходили бы, как она, сами по себе, не бросались бы отчаянно в бой, не презирали бы зло, так часто нас испытывающее.
А ее способность, возрождаться? Способность легко и быстро реабилитироваться из практически летального состояния? Мы часто не придаем этой способности значения, часто не используем ее опосредовано, и напрасно не используем.
Подкреплю свою мысль историческим примером. В сентябре 1954 года в Бостонской хирургической клинике, в будущем имени 35-го президента Соединенных Штатов Америки Джона Фицджеральда Кеннеди, само собой случился уникальный эксперимент, к сожалению, сейчас почти позабытый. В реанимационное отделение этой клиники был помещен пациент с множественными сочетанными травмами, по-русски это значит, что он в знак протеста против Женевских соглашений бросился в бассейн с седьмого этажа отеля «Националь». В реанимационное отделение его положили ввиду того, что этот человек, Феликс Хосе Мария Сидороу, — позже это имя узнает весь мир, — имел влиятельных родственников в Пуэрто-Рико, иначе его бы просто отвезли в приемное отделение морга и поставили в очередь пациентов, дожидающихся освобождения холодильных камер. И надо же было такому случиться, что Карменсита — в периодике тех лет это имя было широко известно — любимая кошка медицинской сестры Джулии Ламберт, обслуживавшей реанимационное отделение, погнавшись за мышью, трагически попала в рабочую камеру вытяжного вентилятора.
Представьте эту кошку, побывшую белкой в мясорубке, представьте вентилятор диаметром в полтора метра, представьте дюжину стальных лопастей и шестьсот оборотов в минуту. Представьте и поймете, почему Джулии Ламберт пришло в голову, что ее кошку, после извлечения из воздуходувного механизма, можно лишь завернуть в дрожжевое тесто и положить пирожком на сковородку или сунуть в духовку. Она, недалекая американская женщина, наверное, так бы и сделала, не будь в фарше большого количества свалявшейся шерсти и плохо перемолотых костей.
Но почему Карменсита оказалась в реанимационном отделении, в котором с комфортом умирал наш Хосе Мария Сидороу? Она оказалась там, потому что Джулии Ламберт некуда было положить узелок с останками любимой кошки, ибо главный врач больницы Эрик Бернардсон приводил с собой на работу любимого сенбернара, метр пять в холке, и тот болтался по этажам хирургической больницы в поисках лакомого кусочка. Хотя хирурги, с любовью относившиеся к начальству, и подкармливали добродушную собаку со своих столов, она, огромная, была постоянно голодна и потому находилась в постоянном поиске, и случалось, воровала бигбургеры и пиццу у персонала. Собака эта — ее, как и хозяина звали Эрик, — почила пятнадцатого апреля 1957 года. В следующем году, когда история получила огласку, на ее могиле был поставлен памятник: сенбернар в бронзе, вылитый Эрик в натуральную величину, несет человечеству узелок с оживающей Карменситой, за ними на костылях бредет Хосе Мария Сидороу, весь в гипсе. Да, милостивые господа, вы угадали, собака косвенно двинула медицинскую науку на несколько десятилетий вперед, двинула своим хорошим аппетитом.
Так что же случилось в реанимационном отделении Бостонской хирургической клиники глазных болезней имени 35-го президента Соединенных Штатов Америки Джона Фицджеральда Кеннеди?
Как я уже говорил, Хосе Мария Сидороу был скорее жив, чем мертв, и его от смертной тоски заинтересовало, что же такое принесла медсестра в палату. Та, как бы прочитав мысли умирающего, развернула платочек, и боковому зрению мистера Сидороу открылось нечто напоминавшее его самого — истерзанная плоть, изрядно приправленная открытыми переломами и застывшими плевочками кровотечений. Это ужасающее зрелище подавило остатки воли нашего героя, и он решил закрыть глаза и почить в бозе. Не получилось — после падения он не мог этого сделать, он не мог закрыть глаз, ибо от удара о бетонное основание бассейна они вылезли, и веки не могли их сокрыть.
— О, матка бозка! — вскричал он мысленно (Сидороу был поляком по отцу). — За что ты посылаешь мне такие муки?
— Зри да излечишься», — так же мысленно ответила ему матка бозка.
Но Хосе Мария Сидороу не прислушался к совету, и стал предаваться унынию, и занимался этим до утра. Утром, получив дозу глюкозы в вену, он несколько приободрился, тем более, лечащий врач его обрадовал, сказав, что после тщательного изучения рентгеновских снимков мизинца правой стопы было установлено, что у него не 97 переломов, а всего 95. Так вот, он успокоился и, не зная, чем себя занять, стал наблюдать за останками Карменситы. И на исходе пятого часа наблюдения заметил, что кучка кошачьей плоти шевельнулась!
Этот факт кардинально изменил биографию Хосе Марии Сидороу — вместо морга (палату, невзирая на пуэрториканкских покровителей через три дня надо было освобождать для следующего протестанта) он попал в терапевтическое отделение и через три месяца был выписан.
Как же это случилось, уважаемые дамы и господа? Да очень просто! Непосредственное наблюдение за превращением мясокостного фарша в нормальное животное стократ умножило внутренние силы организма Хосе Мария Сидороу, и он, ведомый выздоровлением Карменситы, как поводырем, вышел из юдоли боли к свету и полноценному физическому здоровью.
