Жанна Свет - Математические досуги
И, главное, он все время звонил — хляби небесные разверзлись, все захотели звонить по телефону и занимать его, сколько им вздумается. И еще отвечать приходилось на звонки.
Пошли мелкие ссоры с разными людьми, недопонимание, какие-то, совсем необязательные фразы и высказывания — и все это абсолютно механически и автоматически, без участия глубинных слоев души и мозга.
Проклятый телефон молчал…
…
Тоска № 5. Последняя.
Была бы я начальником канцелярии… Не имеет значения, любой. Лишь бы иметь право приказы издавать, подписывать и печать круглую на подпись свою шлепать. Зачем?
А затем, что телефон умер. Нет, он звенит, пакостник, время от времени, на экране его высвечиваются номера телефонов, не важных и не интересных мне и моей жизни.
Какие-то люди, которые имеют отношение ко мне, но к которым я отношения уже давно не имею, хоть и делю с ними кров, стол, хлеб и даже — постель, звонят, звучат в трубке, говорят какие-то ненужные слова, требуют ответа, так же не нужного им, как и мне — эти звонки…
Я хожу мимо телефона и стараюсь не смотреть на него — не люблю мертвецов.
Телефон звонит, и этот звон, как голос с того света, в который я не верю, а потому и не нужен он мне.
Телефон мертв и смердит чужими постылыми голосами.
Я хочу издать приказ, подписать его, пришлепнуть свою подпись круглой печатью.
Я хочу издать приказ: раз уж телефон мертв, то я приказываю, чтобы
ПРОКЛЯТЫЙ ТЕЛЕФОН МОЛЧАЛ!
Молитва.
О, как ненавижу я тебя, любимый мой! Как сжимается мое сердце про мыслях о тебе, при воспоминании о днях, когда мы были вместе, как сладко болит оно, как мучается!
Я стою на улице у памятника, жду, жду не тебя, жду другого, потому что ты не захотел, чтобы я была ждущей тебя женщиной, ты предпочел, чтобы тебя не ждали так, как умею ждать я, или чтобы не ждали вовсе. Я не знаю, почему тебе претит сама мысль, что кто-то ждет тебя, жадно и бессонно, почему это ожидание где-то, в пространстве, недоступном твоему взгляду, кажется тебе воплощением тюрьмы и неволи, их метафизической составляющей, но я знаю, что именно мое ожидание кажется тебе особенно закабаляющим.
Поэтому я и жду не тебя, а другого, стоя у памятника, на тротуаре, но вне потока снующих по улице людей.
А что делать, если ты отверг мое ожидание, мою неутолимую жажду любить и ждать только тебя, что делать, если этот другой не только мирится с моим ожиданием, но даже и не подозревает, насколько он обделен им, как несравнимы спокойная скука и уверенность в его обязательном и неотвратимом возвращении, с какими жду я его и тот черный провал тоски и отчаяния, с которым я всегда ждала тебя в то время, когда ждать тебя было еще можно, когда ожидание это награждалось твоими нечастыми и недолгими возвращениями — но пусть хотя бы такими, краткими, моментами завершалось бы мое черное ожидание тебя сейчас! Напрасно. Ты не вернешься больше никогда, и потому я стою возле этого красивого памятника роскошной и властной женщине, от которой не уходил никто и которую ждали, а она выбирала — вернуться ей или наплевать.
Толпа течет перед моим невидящим взглядом, ибо это одно из моих искусств — смотреть и не видеть, не концентрировать взгляд на лишних и неважных объектах вокруг себя.
Толпа давит, мнет, перемалывает своими, разнообразно обутыми, ногами песок на дорожках сквера, истирая его в пыль. Дождей не было давно, эта пыль беспрепятственно поднимается в воздух и висит в нем серым туманом, покрывая собой деревья и кусты сквера, скамейки и сидящих на них людей, дома, фонари, транспорт — все в этом городе покрыто пылью, все серо под серым небом, словно и его тоже окрасила собой эта пыль, этот прах, порожденный неостановимой суетой людей, рано или поздно тоже превращающихся в этот прах, чтобы, поднявшись к небу, застить солнце еще живущим, как бы в бессильной попытке отомстить им за то, что они-то еще живы и могут, покуда, в свою очередь, перетирать песок под ногами в мстительную серую пыль.
Толпа течет в двух направлениях, и каждый в ней отягощен какой-либо поноской: сумкой или несколькими, свертком, авоськой, рюкзаком. И каждый буравит взглядом всякого встречного, а пуще того — поперечного — в единственном желании, понять, что кроется в поносках других, какую добычу урвали они и тащат целеустремленно в свое жилище, на радость себе и своим домашним? Все пробуравлены взглядами окружающих, все истекают желанием не раскрыть тайны своей удачливости или неуспеха, все светятся как решета, но все — загадка для всех.
Но, ах! как хочется узнать, где добыты этот сверток эта коробка, а в этой сумке — целая россыпь банок — узнать, узнать, где дают, скажитепожалуйставыгдеэтобрали и тут же развернуться, изменить курс и бегом, бегом через толпу, время от времени подпрыгивая, чтобы увидеть направление своего бега, чтобы не сбиться с маршрута.
Меня эти взгляды тоже не минуют, но я не иду, я стою вне общего движения, в руках моих нет ничего интересного, взгляды, загорающиеся сначала интересом, гаснут и покидают меня, лишь скользнув по неинтересному объекту, непонятно что делающему здесь, среди сутолоки, среди поиска добычи и охоты. Но даже лишь скользнув по касательной, эти взгляды обжигают меня, хотя пробуравить меня им не удается, и я стою еще большей загадкой для всякого, кто захотел бы эту загадку разгадать, но желающих таких не находится, да я и не позволю кому попало разгадывать себя, а тот единственный, кому я была готова подарить эту разгадку, не заинтересовался ею, отверг, словно и загадки-то никакой во мне не видел.
Я стою, жду другого, но думаю о тебе, о том, как ненавижу я тебя, любимый мой! Какое счастье было бы ждать сейчас тебя, увидеть, как ты подходишь ко мне со своей неизменной обаятельной улыбкой, щекой почувствовать твой поцелуй и, взяв тебя под руку, пойти с тобой рядом — куда? а важно ли это?
Я крепко держу тебя под руку, ты прижимаешь локтем мою руку к своему боку, мы идем слажено, и ты никогда не забегаешь вперед так, чтобы мне пришлось бы бежать за тобой, но и не отстаешь никогда внезапно, и я не выгляжу идиоткой, разговаривающей на улице сама с собой, потому что спутник ее отстал, не предупредив, а она не заметила этого.
Мы идем вместе, я опираюсь на твою руку — она надежна и сильна. Ты поддерживаешь меня, если на пути встречается лужа, ты ведешь меня так, чтобы я не замочила ног; если лужа пересекает нам путь, ты помогаешь мне перепрыгнуть через нее. Мне не нужно все это — хожу ведь я как-то по улицам без тебя и лужи перепрыгиваю, но ты считаешь своим долгом облегчать мне путь, и я с радостью принимаю твою помощь.
Я могу расслабиться в твоем присутствии: мне не придется самой ловить такси и делать заказ в ресторане, ты даришь мне цветы почти каждый день. Необязательно это розы, это и васильки, и ромашки, но я люблю их, они стоят в стакане и не устают напоминать мне о тебе, о твоей любви, о твоем внимании ко мне.
Я важная персона — обо мне думают и помнят, меня стараются развеселить, мне хотят доставить удовольствие и радость. Вот главное, что есть в любви: она дает каждому из нас уверенность в собственной значимости и неслучайности в этом мире.
Все это делает для меня другой — тот, кого я жду. Он делает это не хуже тебя, а кое-что даже и лучше, но почему же от него я принимаю все эти знаки моей избранности спокойно, как должное, а когда ты вел себя подобным образом, мне казалось, что жизнь дарит мне необыкновенно богатый и роскошный подарок?
Кто объяснит мне, кто ответит на вопросы? Кому повем печаль мою?
Как я ненавижу тебя, любимый мой?
ИЗ ДНЕВНИКА…
Закрыть глаза. Пусть думают, что я сплю. Пусть уйдут. Все они считают своим долгом разговаривать со мной, хотя разговаривать совершенно не о чем. Но они все говорят и говорят фальшивыми бодрыми голосами — одни слишком громко, другие несвойственно им тихо. Говорят…Говорят… Ругают погоду, магазины, работу и транспорт, свою жизнь. Говорят, какая я счастливая, что могу отвлечься от этой непрерывной гонки и шума, отдохнуть.
Вот отдохнешь, окрепнешь и снова бег по кругу, снова впряжешься вместе со всеми, — голос слишком легкий и бодрый, а взгляд слишком упорно не встречается с моими глазами.
Я смотрю на них, слушаю, вежливо киваю, а сама жалею их, бедных, растерянных.
Они честно стараются обмануть меня, внушить, что — с одной стороны — состояние мое временное и тревоги не внушает: вот отдохну немного и встану. С другой стороны, если даже это и не так, то все равно не о чем жалеть. Эта паршивая жизнь не стоит сожалений, уж лучше конец, чем жить так, как живут они. Смешно: они пытаются внушить мне эти две взаимоисключающие мысли, не замечая противоречия. Я понимаю, что они полны благих намерений, поэтому я и киваю сочувственно: да, да, конечно, вы совершенно правы.
Но я вижу, а они не знают, что я вижу, вижу их глаза, вижу, как они стараются не встречаться расширеными от страха зрачками с моим взглядом!
