Борис Фальков - Ёлка для Ба
— Малыш прав, — кивнула Жанна. — И лучше всего будет, если вы отпустите его со мной. Во-первых, я кое-с-кем там знакома, а во-вторых… Короче, были прецеденты.
Я изогнулся и заглянул в глаза Ба. Мне нужно, кричал я молча, ты ведь сама знаешь, Ба, как иногда что-то бывает нужно! А о прецедентах Жанна ляпнула зря, вспомнила бы ещё про бочку. И зря она сказала: малыш.
Но Жанна оказалась лучшим экспертом, чем я. И не успела Изабелла ответить ей нечто по-английски, мать по-русски, Ди на эсперанто или древнееврейском, даже не успел спустить на нас с очков сторожевого зайца, Ю — ввернуть цитату из Пушкина, отец — встретить героической или хотя бы презрительной гримасой внезапное нападение из засады, отразить которое он был обязан, но опоздал, а Ба уже повернула ко мне свой фас, сложила губы трубочкой и выговорила:
— Хо-ро-шо. Только учти…
Подумать только, что всего этого можно было избежать, буквально: сбежав на базар потихоньку, самому.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Да, я люблю тебя, Ба.
За то, что твоя не постижимая вполне сущность всё же позволяет проникать в тебя шаг за шагом. Я люблю исследовать изысканное чрево этой сущности, ползти или мчаться лабиринтами её ходов, подобно игле по канавке пластинки, на скорости семьдесят восемь оборотов в минуту, извлекая из неё благозвучные истины Мендельсона, или Чайковского, или какой другой шиколат. Мне нравится понимать, что в глубине канавок остаются вещи, которые мне не извлечь оттуда, никогда, а также нравится, что извлечённые вещи появляются передо мною не вместе, подобно куче всякой дряни на помойке, а в некоем порядке, обусловленном иерархией их внутренней ценности. Следуя этому порядку — и я приобретаю определённую ценность, а мучительно преодолевая сопротивление не желающих возникать вещей, их кокетство, я совершаю путешествие вокруг тебя, Ба — кругосветное, в сущности, путешествие, ведь ты — весь мой свет, неужто его можно проделать в три месяца, а то и минуты, в три счёта можно быть в Африке, да это просто колоссально! В три? Да в один счёт, уложившийся в паузу между твоими, Ба: хорошо и учти.
Учти!.. и мы мчимся, путешествие продолжается. Хотя кое-кто и скажет, что путешествие это не вокруг Ба, а вокруг самого меня, не страшно, мы мчались пусть, пусть вокруг меня! — вместе: я и Жанна. Я впереди, на невидимом поводке, похрюкивая от предчувствия уже близкого прикосновения к моим лопаткам её теперь обтянутого сари тугого, но и нежного живота. Какое усовершенствование, в сравнении с другим сезоном, когда между спиной и животом меховой полушубок, и спина вдобавок отрастила горб ватного пальто — а тут всего лишь индийская тонкая ткань, не толще нижнего яруса скатертного платья, и не прикрытые враждебным лисьим мехом руки на моей шее. Вся ситуация по вкусу — чебурек с простоквашей. Вся состоящая из таких ситуаций жизнь — чебурек, его уголки с зубчиками, серебряная ложечка, несущая замороженную простоквашу, которой проникаешь в его чрево, чтобы зачерпнуть из этого жирного бурдюка кипящего бульону, и до боли в зубах… Итак, хрюкая от предвкушения особого, никому не известного удовольствия, и не зная, что сравнение с брюхатым чебуреком не совсем случайно навернулось на язык, я мчался, натягивая поводок. Затягивая на шее петлю крепчайшего из поводков: любви.
Любви, но к кому именно, кто держал поводок, Жанна или всё-таки вроде бы оставшаяся далеко позади Ба? Возможно, этот вопрос лишён смысла, если их сходство действительно было таким, что бросалось в глаза всем, если они и впрямь были, собственно, одной двойственной фигурой. А значит, если их сходство было роковым. В кратчайший промежуток времени между «нет» и «да», высказанными Ба, вместилась та же слиянная двойственность, а расстояние между ними, казалось бы, непомерно велико. Туда же вместился долгий, обоюдно понимающий взгляд — в глаза друг другу, и было принято совместное, да, совместное решение: подавить начавшийся семейный бунт. «Хорошо!» сказала Ба, и домашняя учредилка испарилась в мановение ока, и трон устоял. А с ним вместе до поры до времени — и дом, и мир, и город, и вся эпоха. Так отчего же мне не любить их обеих вместе, одной любовью Жанну и Ба?
Их двойственное одиночество в мире столь совершенно, что я вот пишу всё это, стараясь заставить и других полюбить их. Иных целей у меня, а может быть — и у всякого пишущего, нет. Все мои «с, под, над, ух, ох,» и так далее, по печальной необходимости разбавленные названиями предметов, их свойств и действий, служат тому же: чтобы моих любимых полюбили другие, на худой конец возненавидели. Хотя бы за то, что при таком своём, вполне эгоистичном, одиночестве, Жанна, и главное — Ба, не погубили меня, передав это одиночество наследнику в том виде, в каком сами им обладали. Я получил его из их рук в разжиженном, щадящем состоянии. Это щадящее бескорыстие эгоизма… Благодарю тебя, Ба, за то, что ты пощадила меня.
Может, тебе помогла в этом твоя оставшаяся за занавесом эпохи юность, утонувшая в волнах времени Варшава, твои собственные Ба и Ди, кто знает? Ведь старались же они на свой лад пощадить тебя: у твоих родителей было шесть дочерей и только один сын. Был дом в Варшаве, и другой — в Киеве. Все квартиры этих домов сдавались в аренду, кроме двух, в которых жила семья. По мере подрастания дети из Варшавы переезжали в Киев, учиться, или заводить свои семьи. Очередь Ба была пред-предпоследняя, моложе был тот единственный её брат и ещё одна сестра. Деньги, получаемые не особенно благородным способом: сдачей в аренду квартир и двух-трёх мельниц в окрестностях Киева, позволили ей не спеша учиться музыке. Источник тогдашних доходов впоследствии не фигурировал в домашней мифологии, уже понятно — почему, плюс и чисто политические, то есть, связанные уже и с физическим выживанием, причины. Последствием этого была своеобразная ретушь, или — густая тень, накладываемая на детали того времени, и потому мне неизвестны названия улиц, на которых жила тогда, в начале века, семья Ба. Я не видел никого из её сестёр, за исключением безумной младшей, перенесшей блокаду в Ленинграде, и брата, слывшего — у Ди, во всяком случае фигурой сомнительной. Его было принято называть «деловым человеком», и это звучало как профессия, но и как скептическое определение его моральных качеств. Этот брат пережил всех своих сестёр, и когда он наезжал, бывало, к нам — то всё время занимался любимым делом: покупкой и примеркой костюмов. Ди морщился, ведь примерка проводилась перед трюмо Ба, но терпел: по той же причине. К тому же, седовласый красавец был очень похож на Ба, и звался Борисом.
Ба встретилась с Ди в Крыму, где он уже учился на медицинском. Виделись ли они раньше, как познакомились — на этом лежит одна из самых густых теней ретуши. Она проехала на юг через всю тогдашнюю Украину: Киев, Гуляй Поле, Херсон, Джанкой, всё — фронты, конечно же сохраняя свою охранную грамоту: снисходительное выражение на слоновой кости профиле, и не забывая делать выводы из всех ситуаций: а это будет мне уроком на будущее… А будущее было не за горами. Когда Ди привёз её в наш старый дом, она тут же родила своего первенца, моего отца.
Путешествие Ба в Крым, возможно, было посложней, чем описываемое впоследствии одним из её домашних борзописцев путешествие в Африку. И длилось не месяц, гораздо больше. Зачем ей это понадобилось? Что ею двигало? Причина остаётся неразгаданной, но то, что ею двигало, кроме охранительного выражения лица, позволило ей невредимой проскочить через все фронты и добраться до цели. Так как же не отметить, что в этом пункте кроется нечто существенное? Я и отметил, ещё в то время, когда только начал осознавать себя отдельным существом: Ди, лорд-хранитель печати молчания, сковывавшей уста Ба, при всей его осмотрительности нет-нет — да и касался той смутной эпохи. Уверен, что отец и Ю отмечали в своё время то же. Только у них было куда меньше шансов разгадать загадку, их отношения с Ба были совсем иными, ну и они сами — не я. Дух двоюродного деда Бориса с наганом витал над моей головой, а над их — всего лишь тень «делового человека» с его бесчисленными костюмами. Имя человека с наганом было занесено в моё свидетельство о рождении, а им ещё повезло, что никого из них не назвали в честь младшего брата Ба. И Шуберт с прочими второстепенными духами, в конце концов, составили нимб мне, а не им. Не об избранности идёт речь, напротив, о преемственности. Короче, только меня может по-настоящему интересовать вопрос: когда и где познакомились Ба с Ди? Увы, ответа нет: опять молчание.
На поверхностный взгляд, вся та давняя история не оказывала никакого влияния на историю актуальную. Человек нелюбопытный не заметил бы в налаженном Ба образе жизни ни малейшего изъяна, червоточинки, натолкнувшей бы на интересующий меня вопрос. День был целиком заполнен, управиться с таким домом и семьёй, выдержать строгий стиль их быта — работа, требующая непрерывных усилий. Постоянная, хотя и малозаметная дрессура обитателей этого мирка, охрана и очищение от позднейших наслоений скрепляющих его ритуалов, между делом — информация поступила от Изабеллы — благотворительность, музицирование и уроки музыки, туалет и уборка спальни, пол в которой, впрочем, натирал, как во всех других комнатах, тоже Ю. А ещё — воскресные общие обеды, а визиты, а приёмы, а дни рождения, а ёлка! По определению, ёлка делалась для меня, но удовольствие, то есть — собственную выгоду, извлекали из неё все, включая саму Ба. Ба, может, даже больше других. Ёлку привозили заранее, недели за две до нового года, и все две недели она находилась на веранде. Тогда становилось ясно, как мал наш бедный палисадник. Накануне праздника её вносили в дом, чайный столик временно сдавал ей свою постоянную позицию, и ставили в углу столовой, вплотную к кафельной печи. Значит, эта печь все праздничные дни и ночи не топилась. Поставленная в угол ёлка упиралась в потолок, выгибая верхушку. Шпиль приходилось насаживать как-то набекрень, чтобы вторично не резать красотку, пусть уже и полуживую. Украшали дерево все, под надзором Ба. Слегка щурясь, она осматривала плоды трудов своих — то есть, наших — и заявляла, что: «в прошлый раз было несравненно удачней». Все воспринимали это резюме как часть необходимого ритуала, и правильно. Сама Ба придавала ему то же значение.
