Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя
Ходики показывали начало восьмого утра, когда на дороге показались три точки.
— Едут, едут! — закричал Витька и выскочил за калитку.
Но мать быстро загнала его обратно. Стали поджидать, на всякий случай укрывшись за сараем. Немцы на мотоциклах были все такими одинаковыми, без лиц, не сразу Анюта отыскала глазами Августа, в каске он был самым обычным немцем, совсем не похожим на светловолосого, сероглазого Августа. Мотоциклы промчались мимо, даже не притормозили, и Август помахал им рукой.
— Пришли? — выдохнула Анюта, но голоса своего не услышала, голос прервался, в горле пересохло. Зато Витька громко заорал — ура! И мать вдруг на глазах у них выпрямилась, как будто два года ходила ссутулившись. Выпрямилась и медленно, торжественно перекрестилась. И Настя с Домной перекрестились. Анютины пальцы сами собой сложились в щепотку и коснулись лба…
Крестная с матерью сразу поспешили в хату, а они с Доней еще минутку постояли у калитки, посмотрели вслед Августу. На этот раз они свернули направо, а не налево, как вчера, другой у них нынче был маршрут. Вот и последний мотоцикл нырнул с холма, пыльный хвост улегся на картофельное поле. И нет больше Августа. Они с Доней молча вернулись в хату, так и не взглянув друг на дружку.
Мать стояла на коленях и горячо молилась на божницу. А крестная как-то просто и буднично говорила хозяевам, как будто только что принесла с базара новость:
— Дед, наши уже в Дубровке, еще день-два и будут тут.
— А вы откуда знаете? — удивился дед.
— А вот, сорока на хвосте и принесла, — хвасталась довольная Настя.
Анюта сидела на лавке в полной растерянности, не зная, куда себя девать. Настало безвременье: наши уже пришли, но немцы не совсем еще ушли, нельзя было тотчас вскочить и ехать домой. А нетерпение с каждой минутой обуревало, казалось, сердце выпрыгнет, так хотелось в Дубровку. Кроме нетерпение, все испытывали удивительную легкость, как будто стопудовый тулуп с плеч сбросили и стало вольно дышать. Это потому, что перестали бояться, догадалась Домна. И верно, я больше не боюсь, решила Анюта, даже если начнут стрелять рядом с хатой и зарево полыхнет, я не испугаюсь. Словно голос ей шепнул: наши пришли, теперь можно не бояться. Все — отбоялись!
После этого час-другой проколготились, спорили — ехать домой или подождать до завтра.
— Очумели! — ругалась тетка, — Коло Починка стреляют, самолеты разлетались, а они усходились ворочаться, и детей за собой тащат.
Вокруг и правда становилось все неспокойнее. На большаке постреливали, по тихому проселку, где недавно исчез Август, то и дело с урчанием проезжали тяжелые немецкие фургоны. Маленький хуторок оказался со всех сторон стиснутым убегающим войском. Ему бы затаиться, сделаться на время незаметным. Хуторок так и сделал, местные жители все попрятались в погребах или окопах, ни одного не было видно. Только дубровцы не могли спокойно ждать и все метались по двору.
Наконец, мать уговорила всех добежать до большака и глянуть: вдруг немцев уже прогнали дальше, все утихомирилось и можно ехать? Дед вызвался проводить их лесной тропкой, в стороне от проселочной дороги. И бабка отпустила его, только бы «чумовые» не брели по дороге, мало ли кто на них наедет… Анюта так и вцепилась в мамкин рукав: она ни минутки не могла больше оставаться на этом тихом хуторе, в чужой хате. И мать поняла, позволила ей пойти. Просто махнула рукой, наверное, в эту минуту ей было не до Анюты. Они быстро зашагали цепочкой по узкой тропке. Впереди дед, он оказался хорошим ходоком, за ним бежала, не отставая, мамка. А Настя, Домна и Анюта к большаку совсем выбились из сил. И Домнин батька еле ковылял в хвосте, одних баб он не захотел отпустить, пошел сторожем. Чуть не потеряли в лесу этого сторожа.
Быстро добежали они до развилки. Дед привел их прямо на пригорок, отсюда все дороги были, как на ладони. Посмотрели они: куда там, сегодня они домой не попадут! Фургоны, легковушки, мотоциклы и подводы запрудили и большак, и дорогу на Мокрое, всегда такую пустынную. Когда еще все это проедет, протащится, убежит подальше от их мест? Когда уляжется пыль на дорогах, наступит тишина, застрекочут кузнечики? Они поглядели, повздыхали и собрались возвращаться на хутор. Как вдруг откуда ни возьмись, налетели наши ястребки и хищно заметались над дорогами и полем, над скопищем машин и людей. Что тут началось! Застрекотали пулеметы, зарычали моторы, немцы бросились врассыпную. И мамка вцепилась Анюте в руках и потащила в лес, хотя они стояли далеко от дороги, в безопасном месте. Последнее, что они видели: ястребок зажег фургон, и из него повалил черный дым, и посыпались человечки. Анюта уже предвкушала, как расскажет все Витьке, как он будет завидовать!
Они быстро добежали до хутора. А самолеты уже гудели и над Толвино, над тихими проселками, по которым они ехали два дня назад. Немцы думали пробраться окольными путями, но ничего у них не вышло. К вечеру стали стрелять все ближе и ближе. Они схоронились в свой окоп и просидели там почти до утра. Никто и не вспомнил, что сегодня они не обедали и не ужинали. Мамка лихорадочно набрасывала им на головы тяжелую душную шаль, но Анюта с Витькой шаль сбрасывали, в темноте еще тревожней и страшнее было сидеть, чем под открытым небом.
Ночью снова загрохотало, и понеслись по небу огненные сполохи, но стреляли уже не из их деревень, а ближе, в сторону Рославля.
— Бьют их, бьют собак! — радостно повторяла крестная.
Анюта не понимала Настю, сама она не радовалась тому, что немцев бьют, ей хотелось только одного — чтобы поскорее перестали стрелять и наступила тишина, так она соскучилась по тишине. Стало светать… Рассвет они снова встретили на крыльце. Пушки перестали бухать, но одиноко постреливали где-то совсем близко, и эти одиночные выстрелы звучали еще тревожнее, чем артиллерийский гул. Поглядели на соседний двор и ахнули — немцы не уехали, их пестрый фургон так и застыл под липами. Анюты еще вчера загадала: как только эти немцы исчезнут, так словно ворота за ними захлопнутся, и тут же появятся наши, и станет тихо. Но немцы вечером приходили к бабке за молоком, копали в огороде картошку, как будто решили навеки тут поселиться.
— Они ж не дураки сейчас ехать, — сказал Домнин батька, — они ж и ста метров не отъедут, как их раздолбают, а ночью, может, и проскочат потихоньку.
Дед рассказал, что ночью немцы похоронили своего, закопали в лесу. Его давно уже ранили, а этой ночью он помер. Не успели они позавтракать, как выстрелы раздались у самой крайней хаты. Они бросились в опостылевший окоп. Вдруг наступила тишина, такая непривычная и жуткая, чего только не почудится в такой тишине, чего не погрезится! Анюте послышалось тяжелое, прерывистое дыхание, как будто кто-то полз по огороду, а по картофельным бороздам не так просто ползти. Но вот и Домне что-то послышалось, и Настя испуганно вскинула голову, значит, не показалось ей.
— Чуете, от речки кто-то ползет? — шептала Домна.
— Родимая моя мамушка, щас нас усех побьют! — запричитала бабка Поля.
— Кто тут? — спросил мужской голос у них над головами.
— Это мы, — робко прошелестела бабка Поля.
— Кто это вы, а где немцы?
— Только что тута были.
Над краем окопа зависла голова в каске, ястребиные яркие глаза вмиг охватили их всех. Взмахнув полой широкого плаща, как крылом, в окоп прыгнул молодой солдат. Все так и отхлынули от него в сторону. А чего испугались, пуганые вороны? Ведь ясно, что солдатик свой, по-русски говорит, но больно необычный у него был плащ — зеленый, маскировочный, в светлых разводах, похожих на яблоки. Анюту тут же окрестила солдатика «яблочным».
— Ты кто, сынок? — спросила бабка Поля.
— Ну, как ты думаешь, мамаш, кто я такой? — отряхиваясь, отвечал солдатик.
Баба Поля зажмурила глаза, протянула руки и пошла к нему навстречу, как слепая. И тут же они все облепили солдатика, сразу несколько пар рук обнимали его, Домнин батька тыкался лбом ему в плечо. Это был первый наш, с которым они столкнулись через два года. И где? В этой яме, он словно на головы им свалился, прямо с неба. Разве так представляла Анюта эту встречу! И наши виделись ей другими, такими, как ее отец, серьезными и почтенными, а этот солдатик был совсем молоденький, прямо мальчишка. Он и не скрывал, как приятно ему такое внимание, и женские слезы, и объятия.
Никто не заметил, как появились еще два солдата и склонились над окопом. Они были постарше, усталые и грязные.
— Так и знал, что Костик уже здесь и в объятиях женщин, — сказал один из них.
— У него нюх, как у борзой: всегда обойдет немцев сторонкой и выведет на деревню, к печке, корове и симпатичной хозяйке, за ним смело топай.
Бабка Поля и к этим солдатам простерла из окопа руки и запричитала:
— А милые мои детушки, как же мы вас долго дожидалися, и как же вы долго не шли!
