Самуил Шатров - Кое-что о Васюковых
Директор школы был высокий худой старик, и ходил он прямо, будто к его спине привязали доску. На носу у него качались очки. Даже не очки, а какие-то два стеклышка, а между ними защипка. Очки все время сползали с его носа, и я боялся, что они вот-вот упадут.
Директор посадил папу в кресло, а меня подозвал к пианино. Мне опять пришлось петь. Когда я пере^ стал петь, он сказал папе, что я чудесный парень, но музыканта из меня все-таки не получится. Папа стал просить, чтобы меня взяли в школу, и говорить, что все люди должны помогать друг другу. Папа может помочь директору. Вот в школе идет ремонт, и нет кровельного железа. Папа достанет железо. Директор сказал, что ему не нужно кровельное железо. Тогда папа спросил, что ему нужнр. Тут директор страшно рассердился и начал бегать по комнате, и размахивать своими длинными руками, и кричать, что ему ничего не нужно. Ему только нужно, чтобы папа поскорее вышел из комнаты. Директор так раскричался, что очки у него соскочили с носа, упали на пол и разбились. Я так и знал, что они упадут. Я бросился собирать стеклышки, чтобы отдать их директору, но папа взял меня за руку, и мы вышли из комнаты.
Всю дорогу папа ругался и говорил, что из-за меня у него одни неприятности. Мама выдумывает какие-то глупости про лауреатов, а папа ее слушается. Директор прав! Никогда из меня не получится известного музыканта! Дай бог, чтобы я окончил школу! И на том спасибо!
Когда мы пришли домой, мама сразу увидела, что я опять не одаренный.
Она села на диван и заплакала. Уж очень ей хотелось, чтобы я стал знаменитым артистом.
Теперь, когда папа берет «Вечернюю Москву», он никогда не читает вслух про искусство, про конкурсы и про то, кого из музыкантов принимала королева.
Как мы хоронили Ляльку…
Мама говорит, что несчастья никогда не приходят в одиночку. Они ходят друг за другом, Как гуси по дороге. Сначала к нам пришло одно несчастье: папе дали маленькую работу вместо большой. И на этой маленькой работе приходится много работать. А когда папа был на большой работе, он работал совсем мало.
Потом пришло еще одно несчастье 1 моя сестра Лялька окончила институт.
Мама давно боялась, что она окончит институт.
— Я с ужасом жду этого дня, — говорила мама. — Я этого не переживу.
— Переживешь! — смеялся папа.
И мама пережила. Она только страшно испугалась, когда Лялька пришла и сказала, что ее уже распределили.
— Куда? — спросила мама.
— В Уфу!
— Я так и знала, что тебя похоронят в глуши! У мамы задрожали губы и кончик носа стал
совсем красный.
Значит, Ляльку похоронят в глуши. Мне сразу стало ее жалко. Я люблю Ляльку. Она хорошая сестра. Правда, не всегда она бывает хорошей. Утром, когда Лялька опаздывает в институт, она становится злой как черт. Вечером она не такая злая. И она делается совсем доброй, когда приходит Володя-длинный, баскетболист, тот самый Володя Рукавишников, про которого мама думала, что он плесень. Лялька говорит, что он ей безразличен. Она чихать на него хотела. Поэтому, когда Володя приходит, она становится веселой, вызывает меня в свою комнату, обнимает за плечи, дает билеты на каток. Она говорит Володе, что я хороший парень. А Володя-длинный отвечает, что таких мальчиков он никогда не видел и, наверное, не увидит до самой своей смерти. И Лялька смеется…
И вот такую сестру мы скоро похороним. Мне стало жалко Ляльку. Я очень разволновался. Мама тоже разволновалась и попросила лекарство для сердца. Тут я вышел на кухню. ^
Дедушка Бедросов, как всегда, возился у плиты. Он любит варить обед. На нем был фартук в клеточку. Этот фартук сшила себе его жена, Евгения Николаевна. Она была толще дедушки, поэтому фартук висел на нем, как сарафан на палке.
Бедросов держал в руках большую кишку и запихивал в нее гречневую кашу.
— Что нос повесил, джигит? — спросил меня Бедросов. — Никак ты схлопотал двойку?
— Не схлопотал… Мы скоро Ляльку похороним… Бедросов так испугался, что кишка у него упала на пол и из нее вывалилась каша.
— Ты что, сдурел? — рассердился он.
— Нет, не сдурел.
— Такая здоровая девка — и вдруг помрет!
— Еще как помрет, — сказал я. — Ее похоронят в глуши.
— В какой глуши?
Я все рассказал старику. Он еще больше рассердился и начал кричать, что мой папа не в столицах родился, а в Воронежской области, а мама — в Пяти-хатке. И они там жили и не померли в глуши, а вот их дочь должна обязательно помереть! Дедушка заговорил быстро-быстро, и слова у него вылетали как пули и наскакивали друг на друга, так что уж ничего нельзя было понять.
Я вернулся в комнату. Пришел с работы папа. Мы сели обедать. Никто ничего не ел, все ковыряли, как говорит мама, вилками в тарелках.
Папа уже не смеялся над мамой, он сказал, что надо спасать Ляльку.
— Может быть, достать справку, что она больна? — спросила мама.
— Болезни не ее козыри, — ответил папа. — Каждый, кто на нее посмотрит, скажет, что она может кидаться гирями в цирке.
Лялька сидела красная и злая.
— Я слыхала, — сказала мама, — что замужних не посылают.
— Еще как посылают!
— А если муж живет в Москве?
— Тогда не посылают!
— Володя-длинный, кажется, холостой? — спросила мама.
— Баскетболистов и велосипедистов нам не надо! — пробурчал папа. — Проживем без них!
Потом все замолчали. Папа лёг на диван и начал читать про Кортина д'Ампеццо.
— «Наша спортивная делегация, — читал папа, — живет в высокогорном отеле «Тре Крочи», находящемся в двадцати минутах езды на автомобиле от Кортина д'Ампеццо. Это комфортабельная гостиница, из окон которой открывается чудесный вид…»
— Как ты можешь думать сейчас про Ампеццо! — заплакала мама. Папа отложил газету и сказал, что не надо плакать. Лялька сама по себе, Ампеццо сама по себе. Не все еще потеряно. Можно еще поговорить с Геной Смузиковым.
— Это еще что за Смузиков? — удивилась мама.
— Он работает у нас в конторе. Хороший такой хлопец.
Мама всегда говорила, что папа умеет быстро разгадывать людей. Другому, чтобы узнать человека, надо сесть с ним за один стол и съесть целый пуд соли. Папе соли не надо. Он узнает без соли. Он посмотрит на человека и сразу скажет, чем тот дышит и что думает.
— А как нам поможет твой Смузиков? — спросила мама.
Папа посмотрел на меня и начал говорить так, чтобы я ничего не понял.
— Бракейшн будет фиктивнейшн. Понимэйшн?
— Понимэйшн… — ответила мама.
Папа еще долго говорил, а мама слушала, и вздыхала, и все боялась, как бы Смузиков не подложил нам свинью.
Мама всегда чего-нибудь боится. Чем плохо иметь свинью? Ведь у нас дома нет даже собаки!
Лялька тоже испугалась свиньи. Папа клялся и божился, что Смузиков — честный человек, хоть и-работает у них в конторе, где жулик на жулике сидит. Но Лялька и слушать не хотела. Она сказала, что пусть ее лучше похоронят в глуши, — и дело с концом! Мама опять заплакала, легла на диван и сказала, что у нее разрывается сердце. Папа дал ей капли. Он начал кричать на Ляльку, что она хочет погубить свою мать. Лялька убежала к себе в комнату.
Я так расстроился, что опрокинул на скатерть химические чернила. Папа еще больше рассердился и сказал, что в доме все идет прахом!
Три дня мама лежала на диване. Когда Лялька заходила в комнату, у мамы пропадал пульс, и мы боялись, что она умрет в любую минуту.
Пришел доктор из поликлиники. Он быстро выслушал маму и сказал, что ее нельзя волновать.
— Не волнуйтесь, — сказал доктор, — берегите сердце. Знаете, как поется в песенке: «И хорошее настроение не покинет больше вас».
— Да у меня прекрасное настроение, — тихо ответила мама, посмотрела на Ляльку и заплакала. — Мне здесь берегут сердце.
— Ну, так мы никогда не встанем, — сказал доктор. — Это никуда не годится.
Когда доктор ушел, папа вызвал Ляльку на кухню и сказал ей шепотом:
— Ты добьешься своего, ты доконаешь свою мать. Этого мы тебе никогда не простим!.
В воскресенье к нам пришел Смузиков. Мама поднялась с постели. Смузиков мне понравился. Он был веселый, здоровый как борец, и от него пахло пивом и одеколоном. На левой его руке были нарисованы рулевое колесо и русалка, которая сидела на двух кинжалах. Сверху была надпись:
«Всегда помню свою маму».
Рисунки маме не понравились, но она сказала, что из-за надписи прощает Гене колесо и русалку»
Гена ответил, что свою маму он любит больше всех на свете. А татуировка ему нужна теперь, как зайцу насморк. Когда я услышал про заячий насморк, меня разобрал смех. Я помирал от смеха целый вечер, потому что такого остроумного человека я еще не встречал. Он знал не только про зайца. Он говорил: «Это мне нужно как собаке велосипед, или — как слону качели, или «как селедке патефон». Под конец он до того насмешил, что у меня из носа потек чай и выпали кусочки пирога, и я чуть не вылетел из-за стола.
